Исмаил
Шрифт:
Исмаил дошел вместе с хаджи до его дома и вернулся. Как бы то ни было, решение он уже принял. Из банка нужно уйти. Попробовать иную жизнь. Жизнь, которая позволит ему делать больше, читать больше, бывать на собраниях в мечетях и университетах. Однако другой стороной этой жизни будет бедность и экономия — то самое, что было до работы в банке.
Однажды Солеймани прочел ему циркулярное письмо, согласно которому он мог взять кредит в размере триста тысяч туманов. Похлопал его по плечу и сказал: «На это можешь хоть дом купить, хоть лавку. Если хочешь, жениться можешь с этими деньгами.
Это вспомоществование всех остальных обрадовало. И Исмаил вначале возликовал, но потом задумался. Взяв этот кредит, он свяжет себя и не сможет так легко уйти отсюда.
Была зима. Холод и короткие темные дни. Исмаил чувствовал, что земля дрожит под ногами. Что приближается какое-то великое событие. Нужно быть готовым. Конечно, он этот катаклизм предчувствовал еще несколько лет назад. В тот самый вечер, когда в мечети прижался лбом к мохру и рыдал. Тогда он ощутил в отдалении бурю — и с того самого времени жил в ожидании какого-то большого возрождения. А сейчас появились и еще более ясные предвестники этой бури.
В один из таких холодных зимних дней, ранним утром, он отправился на работу с заявлением об отставке в кармане пиджака. Прошел вдоль стены лесопильного завода двух братьев-иудеев — Ягуба и Шмауна. Синеглазая старуха-нищенка со своей кривой, узловатой и как бы обгоревшей клюкой пришла на свое место раньше и уселась напротив банка, смотрела на прохожих холодным и злым взглядом. Когда Исмаил вошел в банк, его коллеги завтракали, а несколько ожидающих клиентов прижимались снаружи лбами к стеклу, наблюдая за этим. При этом все посматривали на стрелки стенных часов, приближающиеся к восьми. Могаддам спросил:
— Принести завтрак?
— Нет, господин Могаддам, я не буду есть.
Солеймани с полным ртом возразил:
— Что значит «не буду есть», парень, быстро завтракай, пока клиенты на тебя не насели!
Исмаил хотел было сказать, что больше не будет здесь завтракать, что увольняется и уходит, однако не стал портить им утро. Сказал:
— Если можно, чай без сахара!
Могаддам налил и подал ему чай. Исмаил сел на стул возле стола Солеймани. Чем ближе стрелки сдвигались к восьми, тем беспокойнее становились клиенты за стеклом, сильнее прижимались лбами к стеклу. Солеймани надел пиджак, укрепил галстук на шее и торопливо подошел к своему столу, говоря:
— Господин Могаддам, открывайте, пожалуйста. Восемь часов!
Сев за стол, он взглянул на Исмаила и сказал:
— Ну что устроился тут, вставай и садись за свой стол!
— Я хочу уйти.
— Позже всех пришел и раньше уйдешь? Вставай и ступай на свое рабочее место!
— Нет, вы не поняли, я совсем хочу уволиться с работы.
Глаза Солеймани расширились. Он положил ручку на стол и в изумлении уставился на Исмаила:
— Что? Что ты сказал?
— Только то, что ухожу. Прощаюсь, в отставку!
— Парень, приди в себя, не мели вздор, какая отставка?!
— Я серьезно говорю. Я хочу уволиться. Вчера написал прошение об отставке. Пожалуйста, вот оно.
Достав конверт из кармана пиджака, он положил его на стол. Солеймани со злостью смотрел на этот конверт.
— Повтори
— Да. Прочтите, пожалуйста, все ли я правильно написал?
Солеймани взял конверт и, повертев его в руках, вынул из него листок бумаги и с неохотой, гундося, прочел:
«Уважаемому господину Солеймани, Директору досточтимого Филиала на улице Саадат.
Я, Исмаил Сеноубари, кассир указанного филиала, имею честь сообщить, что по личным обстоятельствам не могу продолжать работу, и заявляю о конце выполнения своих обязанностей».
Солеймани ухмыльнулся и, бросив заявление на стол, сказал:
— Иди ты к черту с твоей отставкой!
— Почему, господин Солеймани?
— Не почему, а к черту! Уважаемый, в то самое время, как у тебя на носу повышение в должности, такой кредит дали хороший — ты мне написал прошение. Не буду работать, не буду работать! Уйдешь, что будешь делать, что, в торговый дом своего папы устроишься? Откроешь собственный автосалон? Или будешь экспортировать фисташки и сухофрукты? Что делать будешь? Проедать отложенные миллионы? Клянусь Аллахом, мы тоже мусульмане, тоже знаем, что священно, а что запретно. Ты бедняком будешь, парень, бедняком. Иди работай давай, читай себе намазы, вечерами ходи в мечеть, делай все, что хочешь, но не делайся бедняком. Пожалей мать свою и брата. Я люблю тебя, Исмаил. Ты мне как сын. И я не хочу, чтобы ты страдал. Ты слышишь меня? Понимаешь, что я говорю? Осознаешь?
Исмаил повесил голову. Виски горели. Слова Солеймани, как кувалдой, били его по голове. Он разглядывал черные точки и золотистые пятна плиточного пола банка. Там существовала некая вымышленная география, не имеющая границ и пределов.
— Ну так что, язык проглотил, что ли?
— Я думаю, что не смогу продолжать работать. Я ухожу.
Солеймани взял заявление об увольнении, вместе с конвертом разорвал его несколько раз вдоль и поперек, бросил в мусорное ведро и сказал:
— Вот и все с отставкой уважаемого. Я не даю согласия. Начинай работать!
И он пальцем указал на рабочий стол Исмаила. Тот поднялся и стоял в нерешительности. Потом медленно подошел к своему столу и неохотно уселся. Хедаяти спросил:
— Зачем ты шум поднимаешь?
— Да так, все в порядке.
Харири и Сафар тоже казались удивленными, поглядывая на него исподлобья. Солеймани, сцепив обе руки, подставил их под подбородок и, сквозь жалюзи, смотрел на улицу. Исмаил занялся работой. Держался с клиентами он любезно, спрашивал их о здоровье.
Вечером, когда закончился рабочий день, он подошел к столу Солеймани и уважительно сказал:
— Я все-таки ухожу. Сегодня только по вашей просьбе сидел на работе.
— Понятно это, парень, что ты не останешься. Я ведь силой не могу тебя удержать, правильно?
— Спасибо, я ваш вечный должник. Все это время вы терпели мои ошибки.
— Какой должник, парень, раз уходишь.
— Иначе никак не складывается.
— Я беспокоюсь за тебя.
— Аллах велик.
— Ну, не забывай нас, если что.
— Не забуду. Заявление я сейчас опять напишу, да?
— Напиши, раз ты уже все решил.