Испанец. Священные земли Инков

Васкес-Фигероа Альберто

Холод был таким сильным, а усталость такой глубокой, что в какое-то мгновение он вообразил, что смерть вот-вот принесет ему умиротворение, и был совсем не против того, чтобы больше не просыпаться.

И все же с первыми лучами рассвета он проснулся, почувствовав легкое волнение среди животных и высунув голову, заметил грязного коренастого человека: тот вышел из крохотной хижины и, громко зевнув, задрал свои замызганные лохмотья и принялся долго мочиться, направив струю в стену.

Испанец повернулся к Чабче Пуси, который из своего укрытия, в трех метрах от него, знаками приказывал ему затаиться, однако подчиниться стоило ему немалых усилий, так как, закончив мочиться, пастух быстро огляделся вокруг, убедился, что в бескрайней пустыне равнины не видно ни

одной живой души, и, не снимая пончо, спокойно подошел к ближайшей альпаке, которая даже не сдвинулась с места, и, пристроившись сзади, принялся удовлетворять свою похоть, щелкая языком, очевидно, чтобы успокоить животное.

Испанец был в ужасе, но курака, по-видимому, совершенно не разделял его чувств: сидя в укрытии, он лишь пожал плечами, словно давая понять, что им следует вооружиться терпением, раз уж не остается ничего другого, как ждать, когда человек закончит удовлетворять столь безотлагательную физиологическую потребность.

Когда пятнадцать минут спустя похотливый пастух удалился по равнине в сопровождении стада, так и не заметив присутствия чужаков, Алонсо де Молина дал волю своему возмущению.

– Ты это видел? – воскликнул он. – Мерзкая свинья! Меня так и подмывало отрезать ему причиндалы.

Курака посмотрел на него с недоумением.

– Почему? – спросил он. – Раз у него нет женщины, вполне понятно, что он устраивается, как может. Так поступает большинство пастухов.

– И их не наказывают? У меня на родине его бы сожгли живьем. Скотоложство – это дьявольское извращение.

– При чем тут дьявол? Я этого не одобряю, однако у жителей пуны нет выбора. Если мы будем сжигать всякого, кто совокупляется со своей скотиной, ее скоро некому будет пасти. – Они направились к крохотной хижине и проникли внутрь, преодолевая отвращение: там, в четырех стенах – почерневших и грязных – стояло жуткое зловоние. – А стада – это основное богатство Империи. Без лам, альпак и викуний у нас не было бы шерсти, молока, мяса и вьючных животных, а от того, что пастухи используют их для своих утех, нет абсолютно никакого вреда. Даже говорят, будто у их возлюбленных лам шерсть обычно бывает более блестящей…

По-видимому, он посчитал тему исчерпанной, поскольку, завладев огромным глиняным кувшином, полным молока, сделал несколько больших глотков, а затем протянул его испанцу.

– На-ка! – сказал он. – Подкрепись, потому что кто его знает, когда мы добудем что-то съестное.

Вскоре они вновь отправились в путь, однако, как нарочно, ночной ледяной ветер перестал дуть, плоскогорьем завладел мертвый покой, и жгучее солнце, которое здесь было ближе к земле, чем где бы то ни было, обдавало их таким зноем, что уже в середине утра испанец почувствовал, что кожа у него на носу и лбу начинает облезать клочьями.

Однако вода в озерках и лужах не нагревалась, поэтому ноги путников замерзли, а головы раскалились.

– Ну и климат! – сердито бурчал испанец. – Полагаю, этим людям также не разрешено жить в другом месте… Или разрешено?

Чабча Пуси ответил, обведя округу широким жестом:

– Подобно тому, как Бог создал растения и животных, наделив каждое из них особыми свойствами, предназначением и местом на земле, так и Инка определяет людям ту работу, которую они должны выполнять, и то место, где они должны этим заниматься. Такой порядок установил наш отец Солнце, и мы должны ему следовать.

– Я часто себя спрашиваю, говоришь ли ты всерьез или разыгрываешь меня, – сказал Молина в явной растерянности. – Я тебя считаю умным человеком, однако в том, что касается Инки, твой рассудок дает сбой. Как ты можешь соглашаться с тем, что человек, который является сыном другого человека, одновременно оказывается богом?

– Плохо же тебе придется в Куско, если ты этого не примешь. Отрицание божественности Уаскара равносильно отрицанию твоей возможной божественности. Поразмысли об этом получше, потому что у меня создается впечатление, что каждый наш шаг в сторону столицы может приближать тебя к смерти.

Курака был прав, Молина это знал и задумался над тем, как же все-таки

он поступит, когда в конце концов окажется перед Уаскаром и будет вынужден поклониться тому как богу, ведь он как-то не принял в расчет возможность существования «королей-богов», когда принимал решение сойти на берег в мирной, казалось бы, стране, которая встретила его с распростертыми объятиями.

«Ты будешь моим Посланником… – на прощание сказал ему Писарро. – Будешь представлять меня, а, значит, императора, и, когда я вернусь – а я вернусь! – будешь служить посредником между мной и этими людьми…»

Однако то были слова и иллюзии Писарро, а не его, Алонсо де Молины, ведь он-то никогда не стремился действовать в качестве посланника, служить посредником между возможным Завоевателем и завоеванным народом, и уж тем более не хотел считаться реинкарнацией Виракочи. Его всегда грели мечты совсем иного рода, намного более тесно связанные с мечтами мальчишки, который там, в Убеде, грезил о том, чтобы превзойти отважного Марко Поло, о похождениях которого слепой дед рассказывал ему по памяти.

Приключения, описанные Марко Поло, в каком-то смысле озарили темноту, в которую в последние годы жизни погрузился дед – ломбардский архитектор, осевший вначале в Толедо, а потом в Севилье, – а спустя годы заставили гореть огнем глаза беспокойной Беатрис де Агирре, которая пыталась заполнить чтением пустоту долгих часов плавания.

На Беатрис де Агирре – смуглую, миниатюрную, изобретательную и привлекательную девицу, которая направлялась в Панаму к своему брату, пройдохе-карьеристу, надеявшемуся преуспеть под крылом интригана Педрариаса Давилы [26] , произвело впечатление, что простой альферес [27] способен цитировать по памяти целые пассажи из этой и многих других книг, которые конечно же читал на языке оригинала.

26

Педрариас Давила, или Педро Ариас де Авила (1440–1531), – испанский государственный и военный деятель, конкистадор. Губернатор Панамы (1514–1526) и Никарагуа (1527–1531).

27

Альферес – младшее офицерское звание в испанской армии.

– Такому человеку незачем терять время на войны и завоевания, – сказала она. – Его будущее – при дворе.

– Терпеть не могу двор и все, что с ним связано… – решительно заявил андалузец, хотя, что и говорить, ему было крайне приятно проводить время, сидя на носу корабля в компании этой бойкой и умной девушки, которая разделяла его увлечение книгами и экзотической страной Кублай-хана [28] .

А потом было приятно продолжить эти замечательные беседы, вечерами, в доме ее брата. Однако он так и остался простым солдатом удачи, которому приходилось участвовать в бессмысленных авантюрах: какие там золото и слава, лишь голод да злоключения, – и по возвращении из такого вот бестолкового похода внутрь материка, он узнал, что она помолвлена с каким-то щеголем из толпы дармоедов, которые, не рискуя жизнью, извлекали из Конкисты [29] куда больше выгоды, чем самые отважные из капитанов.

28

Кублай-хан, или Хубилай (1215–1294), – монгольский хан, основатель государства Юань. Кублай-ханом назвал его Марко Поло.

29

Конкиста – испанская колонизация Америки.