Останься хоть тенью милой,но память любви помилуй —черешневый трепет нежныйв январской ночи кромешной.Со смертью во сне бредовомживу под одним я кровом.И слезы вьюнком медвянымна гипсовом сердце вянут.Глаза мои бродят сами,глаза мои стали псами.Всю ночь они бродят садоммеж ягод, налитых ядом.Дохнет ли ветрами стужа —тюльпаном качнется ужас,а сумерки зимней ранитемнее больной герани.И мертвые ждут рассветаза дверью ночного бреда.И
дым пеленает белыйдолину немого тела.Под аркою нашей встречигорят поминально свечи.Развейся же тенью милой,но память о ней помилуй.
VIII. Газелла о темной смерти
Хочу уснуть я сном осенних яблоки ускользнуть от сутолоки кладбищ.Хочу уснуть я сном того ребенка,что все мечтал забросить сердце в море.Не говори, что кровь жива и в мертвых,что просят пить истлевшие их губы.Не повторяй, как больно быть травою,какой змеиный рот у новолунья.Пускай усну нежданно,усну на миг, на время, на столетья,но чтобы знали все, что я не умер,что золотые ясли — эти губы,что я товарищ западного ветра,что я большая тень моей слезинки.Вы на заре лицо мое закройте,чтоб муравьи мне глаз не застилали.Сырой водой смочите мне подошвы,чтоб соскользнуло жало скорпиона.Ибо хочу уснуть я — но сном осенних яблок —и научиться плачу, который землю смоет.Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном,который вырвать сердце хотел в открытом море.
IX. Газелла о чудесной любви
Огонь и гипсбезжалостной пустыни,была ты в сердце влагой на жасмине.Огонь и блескбезжалостного неба,была ты в сердце шелестами снега.Пустырь и неборуки мне сковали.Пустыни небараны бичевали.
X. Газелла о бегстве
Я не раз затеривался в море,с памятью, осыпанной цветами,с горлом, полным нежности и боли.Я не раз затеривался в море,как в сердцах детей я затерялся.Нет ночей, чтоб отзвук поцелуяне будил безгубые улыбки.Нет людей, чтоб возле колыбеликонских черепов не вспоминали.Ведь одно отыскивают розы —лобной кости лунные рельефы.И одно умеют наши руки —подражать корням захороненным.Как в сердцах детей я затерялся,я не раз затеривался в море.Мореход слепой, ищу я смерти,полной сокрушительного света.
XI. Газелла об утреннем рынке
Я под аркой Эльвиры{158}буду ждать на пути,чтоб узнать твое имяи, заплакав, уйти.Что за луны льдом озернымна лице твоем застыли?Как в заснеженной пустынетвой костер собрать по зернам?Твой хрусталь колючим терномкто задумал оплести?..Я под аркой Эльвирыбуду ждать на пути,чтобы взгляд твой пригубитьи, заплакав, уйти.Ранит голос твой весеннийсреди рыночного крика!Сумасшедшая гвоздика,затерявшаяся в сене!Как близка ты в отдаленье,а вблизи — не подойти…Я под аркой Эльвирыбуду ждать на пути,чтобы бедер коснутьсяи, заплакав, уйти.
КАСЫДЫ
I. Касыда о раненном водою
Хочу спуститься в глубь колодца,хочу подняться лестницей крутою,чтобы увидеть сердце,ужаленное темною водою.Теряя
силы, бредил мальчикв венке из инея и крови.Ключи, колодцы и фонтаныклинки скрестили в изголовье.О, вспышки страсти, всплески лезвий,о, белой смерти пение ночное!О, желтый прах сыпучего рассветасреди пустыни зноя!Один на свете, бредил мальчикс уснувшим городом в гортани.Прожорливую тину заклиналоприснившихся фонтанов бормотанье.Агония дугою выгибаласьи, выпрямляясь, холодела.Сплелись двумя зелеными дождямиагония и тело.Хочу спуститься в глубь колодца,и черпать смерти снадобье густое,и впитывать ее замшелым сердцем,чтобы найти пронзенного водою.
II. Касыда о плаче
Я захлопнул окно,чтоб укрыться от плача,но не слышно за серой стенойничего, кроме плача.Не расслышать ангелов рая,мало сил у собачьего лая,звуки тысячи скрипокна моей уместятся ладони.Только плач — как единственный ангел,только плач — как единая свора,плач — как первая скрипка на свете,захлебнулся слезами ветери вокруг — ничего, кроме плача.
III. Касыда о ветвях
В Тамарите — сады и своры,и собаки свинцовой мастиждут, когда опустеют ветви,ждут, когда их сорвет ненастье.Есть там яблоня в Тамарите,грозди слез ее ветви клонят.Соловей там гасит рыданья,а фазан их пепел хоронит.Не печалятся только ветви —одного они с нами склада:в дождь не верят и спят так сладко,словно каждая стала садом.На коленях качая воду,ждали осени две долины.Шло ненастье слоновьим шагом,частокол топча тополиный.В Тамарите печальны дети,и всю ночь они до восходаждут, когда облетят мои ветви,ждут, когда их сорвет непогода.
IV. Касыда о простертой женщине
Видеть тебя нагой — это вспомнить землю.Ровную землю, где ни следа подковы.Землю без зелени, голую суть земную,замкнутую для времени: грань алмаза.Видеть тебя нагою — постигнуть жаждуливня, который плачет о хрупкой плоти,и ощутить, как море дрожит и молит,чтобы звезда скатилась в его морщины.Кровь запоет по спальням, и станет эхом,и тишину расколет клинком зарницы —но не тебе дознаться, в каких потемкахспрячется сердце жабы и сон фиалки.Бедра твои — как корни в борьбе упругой,губы твои — как зори без горизонтов.Скрытые в теплых розах твоей постели,мертвые рты кричат, дожидаясь часа.
V. Касыда о бездомном сне
Жасмин и бык заколотый. Светает.Булыжник. Арфа. Карта. Полудрема.Быком жасмина девушка рядится,а бык — исчадьем сумрака и рева.Будь это небо маленьким ребенком,полночи бы жасмином расцветалои бык нашел бы синюю аренус неуязвимым сердцем у портала.Но это небо — стойбище слоновье,жасмин — вода, не тронутая кровью,а девушка — ночной букет забытый,у подворотни брошенный на плиты.Жасмин и бык. И люди между нимив пустотах сна подобны сталактитам.Слоны и облака сквозят в жасмине,и девичий скелет — в быке убитом.
VI. Касыда о недосягаемой руке
Я прошу всего только руку,если можно, раненую руку.Я прошу всего только руку,пусть не знать ни сна мне, ни могилы.Только б алебастровый тот ирис,горлицу, прикованную к сердцу,ту сиделку, что луну слепуюв ночь мою последнюю не впустит.Я прошу одну эту руку,что меня обмоет и обрядит.Я прошу одну эту руку,белое крыло моей смерти.Все иное в мире — проходит.Млечный след и отсвет безымянный.Все — иное; только ветер плачето последней стае листопада.