Испанские поэты XX века

Гарсиа Лорка Федерико

ОГОНЬ

Мрачные культи, обрубки, гнойники калек-кварталов, изрыгая газ и вопли, тонут в половодье алом. Красные стучат зубила, и под их кипящей сталью расседаются со стоном каменные наковальни. Раскаленные осколки, в небо яростно взмывая, с колоколен, башен, шпилей полог сумрака срывают. Море серы плещет в тучи, прыгает, как бесноватый, языки огня и света в вихре слив зеленоватом. Надвигается приливом дым на свод из искр и сажи, распрямляя окоема опрокинутую чашу. И под черным смерчем пепла погребаются кварталы, и безжизненны просторы, и

глаза пустыми стали.

ЗИМА НА ПОЧТОВЫХ ОТКРЫТКАХ

Открытка с видом: синевой сквозит арктический бульвар. Вы не озябли? Зима то вверх, то вниз в санях скользит. Витрины-клетки лавка меховая распахивает настежь: обросли медвежьей белой шкурою трамваи. Мой обнаженный лоб в последний раз целуйте, романтичные сеньоры. Венеры чище каждая из вас. Вниманье! Руль направо, Амариллис! Вираж — и на асфальте ледяном два черных гнутых рельса закурились. Дорогу, кабальеро! Пусть никто не помешает франтам без рубашек убить январь, закутанный в пальто. Идут декольтированные розы по юркой снежной тропке, и горит над их бесполой статью нимб мороза. Открыток ностальгия, мы давно знакомы — по альбомам корабельным и по экранам пляжного кино.

МАДРИГАЛ ТРАМВАЙНОМУ БИЛЕТУ

Пусть гулкий ветер бесится, вливая мне в кровь башненодобно тяжкий свет. Я рву с куртин трамвая тебя, цветок невиданный, билет. Как тянется твой гладкий лепесток! В себе таит он имя и свиданье, залог и оправданье того, что больше нет назад дорог. С гвоздикою ты яркостью не схож, ты не пылаешь розой, но, невзрачный, фиалкою цветешь в книжонке, что суют в карман пиджачный.

ЭКСПРЕСС ЛЮБВИ

Чужой мне край, спокойней и трезвей чужим металлом — не моим — звенящий, льет яркий свет, уверенно скользящий по карточке твоей. Мгновенный профиль, озаренье, весть… Но тень моя неясный облик в раме до черного квадрата все упрямей пытается низвесть. Ненужная игра лучей и тьмы, печаль, смешная мстительным просторам, чей серп скосил объятие, в котором дыханье слили мы. Нет в мире станций, где могла б тоска, покинув карцер свой — купе ночное, пойти напиться света… Ты со мною, затем что далека.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

(Недостает первой страницы.)

…Есть рыбы, что купаются в песке, и велосипедисты, по волнам бегущие. Мне школой стало море, друзьями — шлюпка и велосипед. Как воздух волен, первый дирижабль плыл над спиральным воплем пароходов. Шли друг на друга Рим и Карфаген, сандалиями ширь морскую пеня. Кто в десять лет с охотой пьет латынь? Что мальчуганам алгебра? О, боже! Что физика, когда они в мечтах охотятся за солнцем в гидроплане? Кино на пляже, и актриса в волны уходит, почему-то голубая. Ей нужно скрыться, чтоб не растворил ее в цветке фонарика жандарм. Бандиты в смокингах из пистолетов стреляют в полицейских, удирают, их ловят, и мелькают города, и глаз не отрываешь от экрана. В Пуэрто или Кадисе — Нью-Йорк, Севилья — в Исфагани иль Париже… Китаец — не китаец, и прохожий быть может белым, черным и зеленым. Ты — всюду. Ты стал розою ветров. Ты, безбилетный, — тайный центр вселенной. Ты — безраздельный властелин всего, а мир бескрайный — лишь альбом открыток. Ты многолик. Ты мчишься вместе с бурей, ты — в свисте поездов, в звонках трамваев. Не молния расцвечивает небо, а сотни лун, слетевших с губ твоих. Повежливей со мною! Я — ровесник кино, бипланов, кабельных сетей. Я видел, как меняли на авто свои кареты короли и папа. Я видел дождь радиограмм, с небес летевших, словно перья херувима, и серафический оркестр эфира наушники мне подносил к ушам. С туч никеле-брезентовые рыбы бросают в море письма и газеты. (Ведь почтальоны верят только в смерть: сирены,

вальс валов для них лишь сказки.) Как много лысин при луне увяло! Как плачут волосы — закладки в книгах! С собой кончают снежные турнюры, белеющие в темноте садов. Что станется теперь с моей душою; давно рекорд отсутствия побившей, и с сердцем, чье биенье участить ни радость, ни печаль уже не властны? В глаза мне опустите взгляд, и ранит вас безысходность кораблекрушений, и горечь мертвых северных ветров, и одинокость океанской зыби. Осколки искр и пороха — останки кавалеристов, скошенных в хлебах; базилики из мусора и щебня, смерч из огня, известки, крови, пепла. И все же — летчица-заря и солнце в любой из рук — как золотая рыба, и буква рядом с номером на лбу, и в клюве карта синяя без штампа. Электроголос в трубке — это нунций, а сзади, шлейфом, ускоренье звезд, и макрокосм любви, и весь наш мир — игрушечная заводная роза. Да, в честь людей сложил я мадригал и передал его по телефону… Ты кто? Свинец, иль пламя, или сталь? Я — молния, предвестье новой жизни…

(Недостает последней страницы.)

Из книги

«ОБ АНГЕЛАХ» (1927–1928)

БЕЗВЕСТНЫЙ АНГЕЛ

Перевод Б. Дубина

Тоска о зените! Оттуда я родом… Взгляните. Невидимы крылья, ведь я в человечьей одежде. Безвестный прохожий. Уже незнакомец, и кто там упомнит, каким я был прежде? Вместо сандалий — туфли на коже. И не туника, а куртка да брюки на мне с отворотом. Кто я, ответь? И все же оттуда я родом… Взгляните.

ПЕСЕНКА НЕВЕЗУЧЕГО АНГЕЛА

Перевод Б. Дубина

Бессрочно в пути, — ты вал, что вздымает, чтоб, схлынув, уйти. Ищу в океане. Всегда на бегу, — ты вихрь, чье дыханье поймать не могу. Ищу на снегу. Безмолвье и тайна, — ты твердь, что в веках кружит неустанно. Ищу в облаках.

ПРИГЛАШЕНИЕ В ВОЗДУХ

Перевод К. Азадовского

Я тебя приглашаю в воздух, мрак двадцати столетий, к истине света, в воздух, воздух, воздух, воздух. Мрак, ты молчишь, скрываясь, в темной пещере мира, забыв тот шелест, который, рождаясь, дал тебе воздух, воздух, воздух, воздух. Двадцать могильных склепов, двадцать пустых столетий, в черных тоннелях мрака скрывших и свет и воздух, воздух, воздух, воздух. К вершинам, о мрак, к вершинам истины света, в воздух, воздух, воздух, воздух.

НАВАЖДЕНИЕ

Перевод Б. Дубина

Кто-то, став за плечами, тебя ослепляет речами. За спиной невидимкою замер. Только голос, дремотный и блеклый. Только голос, что дымкою перед глазами. И слова — как фальшивые стекла. В золотистом туннеле, в кривых зеркалах утопая, — ты сойдешь в подземелье со смертью своею, слепая. В подземелье, слепая, со смертью своею одной. Только кто-то и там за спиной.

ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕБЕ

Перевод Б. Дубина

Посвящается Густаво Адольфо Беккеру ^{170}

Пролог

Нисколько еще не сравнялось ни розе, ни серафиму. До блеянья и стенанья. Когда лишь гадала денница: девочкой море, мальчиком ли родится. Когда лишь мечталось ветру пригладить пряди, огню — гвоздики зажечь и щеки, воде — неумелого рта напиться, горя от жажды. Еще не настали тела, имена и сроки. Тогда, вспоминаю я, в небесах, однажды…