Испанский сон

Аксельруд Феликс Павлович

За столом возникло небольшое движение; не откидывая капюшонов, сидящие переглянулись между собой.

— Довольно, — сказал один из них, до этого скромно сидящий с краю, и все остальные тотчас повернулись в его сторону, — вы уже видите, господа, что испытуемая полностью соответствует тому, что нам о ней известно.

Испытуемая… Марина приготовилась к худшему.

— Однако, — продолжал тот человек, — на мой взгляд, было бы преждевременно сей же час перейти с ней к следующему этапу. Я считал бы разумным подвергнуть ее некоторым дополнительным испытаниям, после которых мы могли бы сделать свой окончательный вывод.

— Согласны, — хором сказали все остальные.

— Но что это за испытания, ваше сиятельство? —

спросил человек в центральном кресле.

— Как нам сообщили, она девственница, — ответил тот. — Все вы знаете, что так и должно быть; однако же это настолько важно, что первейшим испытанием я полагаю проверку этого факта непосредственно членами нашего жюри. Вам придется раздеться, испытуемая, — обратился он к Марине, вновь вздрогнувшей от его последнего слова, — и доказать или опровергнуть то, что вы только что слышали, при том, что ни один из моих коллег, — он обвел рукой сидящих за столом, — не является ни врачом, ни иным специалистом в области устройства женских органов. Будете ли вы подчиняться добровольно, или предпочитаете, чтобы мы сделали это силой?

— Слово «добровольно» в данном случае является совершенно неуместным, — отвечала Марина, — ибо то, что вы затеяли, мне вовсе не по душе. Однако, поскольку моя воля вас не интересует, а сила на вашей стороне, то вы, очевидно, сделаете это независимо от моего желания. Коли так, то какой же мне смысл сопротивляться? Вы только нанесете мне повреждения и лишний раз унизите как меня, так и самих себя.

— Это разумно, — сказал тот, кого называли сиятельством. — В таком случае, прошу вас раздеться.

— Но здесь холодно, — возразила Марина. — Даже если мне грозит страшная смерть, достаточная ли это причина, чтобы перед тем еще и простудиться? Если позволите, я обнажила бы только ту часть моего тела, которая существенна для испытания.

— Я позволяю вам это, — сказал человек.

Марине стало не по себе. Сходное чувство она ощущала лишь несколько раз в своей жизни — перед медбратом, готовившимся ею овладеть, а еще перед Котиком, которая напрасно ждала ее в этот вечер; но более всего это можно было сравнить с тем самым позорным чувством, что она испытала очень давно, под забором на задворках отчего дома. Многие сотни чужих взглядов, рук, языков, многие сотни Царей и змеев касались ее пизды и даже Царевны, но всегда она затевала это сама; даже с Васей и с Котиком она затевала это сама, а под забором — нет, и здесь было так же. Одно слово — испытуемая.

Она едва не потеряла самообладание. Отец, взмолилась она, помоги. Я не знаю, кто эти люди, и мне плевать на их мнение обо мне, плевать на свой позор перед ними, но как избежать позора перед собой? Перед Царством?

Очень просто, сказал ей голос: вообрази, что все эти люди — не больше чем зеркало. Единственное — не доводи себя до оргазма, так как неизвестно, заслуживают ли они видеть твой оргазм.

Спасибо, сказала она голосу. Я так и сделаю; Ты дал разумный совет. Теперь я снова вполне владею собой; а от оргазма меня удержит хотя бы то, что мне разрешили не раздеваться полностью.

Она забралась руками к себе под юбку, спустила трусики и, переступив, вышла из них. Она подняла юбку и обнажила Царевну, продолжая оставаться в круге, то есть довольно далеко от стола, за котором сидели ее экзекуторы. Она ждала. Они сами должны были делать с ней что-нибудь; она не сделала ничего, чтобы облегчить им эту задачу — не подошла, не присела, тем более не легла.

Человек в центральном кресле сделал знак. К ней подступили с двух сторон, взяли ее за локти не мягко, но и не грубо, и подвели ближе к столу. Один из людей за столом, прежде не принимавший участия в разговоре, спустился с возвышения. Его одежда, которой прежде она не видела из-за стола, напоминала средневековую мантию. Не откидывая капюшона, нависшего над головой, человек распахнул эту мантию, и Марина увидела, что мантия двусторонняя — снаружи черная, а изнутри небесно-голубая; ее на мгновение очаровал этот прекрасный цвет. Человек обнажил своего змея. Те, кто держал Марину

под руки, подхватили ее также и за бедра — сзади, снизу — и каменный пол ушел из-под ее ног. Ее развернули лицом к спустившемуся; она ощутила себя покоящейся в четырех сильных руках, держащих ее крепко, но не больно, и ноги ее уже были предусмотрительно разведены, как это требовалось для любого действия по отношению к Царевне.

Мужчина приблизился к ней и, взяв змея в пальцы, направил его в запертый вход ее влагалища. Марина слабо вскрикнула; змей причинил ей боль. Ужасно захотелось сжать своими руками гадину, прогнать прочь, да еще испугать при этом так, чтобы больше вообще не являлся. Она с трудом подавила в себе этот порыв, который разве что ухудшил бы ее и так незавидное положение, и с облегчением заметила, что змей, ощутив преграду, не стал ломиться дальше. Он не ушел прочь, но отступил от нее.

— Испытуемая девственна, — сказал человек, — свидетельствую об этом.

Он запахнул свою мантию и вернулся на возвышение, в то время как ему навстречу спускался следующий экзекутор. И все повторилось. И еще.

После четвертого из пятерых возникла некоторая пауза, и Марина бросила несколько нетерпеливый взгляд в сторону стола, желая быстрейшего завершения этой в итоге не страшной, но и вовсе не приятной процедуры. Не испытавшим ее оставался лишь тот, кого назвали сиятельством. Марина увидела, как он отодвинулся в кресле назад от стола, повернулся вбок, не вставая с кресла… и вдруг будто поплыл по воздуху, все так же сидя, за спинами остальных, в то время как высокая спинка кресла продолжала оставаться на месте. Это было непостижимо и вновь наполнило Марину ужасом; она с облегчением вздохнула, когда он появился из-за стола целиком и ларчик открылся просто: человек ехал в инвалидной коляске; оставшаяся же на месте высокая спинка, очевидно, была бутафорской и предназначалась разве что для единообразия общего интерьера возвышения.

Невозможно было разглядеть, целы ли ноги человека в коляске, так как их полностью скрывала все та же широкая мантия. Сверкнув спицами колес, человек развернулся на месте; двое снизу подбежали к нему и, приподняв коляску вместе с ним, осторожно перенесли ее на каменный пол. А если бы они не перенесли коляску, подумала вдруг Марина, если бы взяли его на руки — так же, как и меня? Право же, это впечатляло бы гораздо больше; картина такого испытания была бы достойна кисти Дали…

Тем временем человек подъехал совсем близко к Марине; Царевна оказалась близ его неподвижных колен. Имея огромную практику общения с больными и увечными, Марина не испытывала ни малейшего отвращения или предубеждения к седокам инвалидных колясок; единственное, что обеспокоило ее — это вопрос о позе, в какой ее будут испытывать. Применительно к данному случаю она могла бы указать с десяток разнообразнейших поз, но вовсе не было уверена, что хоть одна из них знакома обитателям мрачного подземелья. Хорошо, что я гибка, подумалось ей; согнув меня как попало, они могут причинить мне боль, но не вред… может быть, просто подсказать им нужную позу? Но вдруг они сочтут ее непотребной? да и учтиво ли вмешиваться, еще точно не зная, что они хотят предпринять?

Его сиятельство, по-видимому, понятия не имел о мыслях, посетивших Марину; однако ее последнее соображение оказалось правильным. Человек не стал обнажать змея (возможно, потому, подумалось Марине, что никакого змея и не было), а коснулся Царевны пальцем — вначале одним. Он сделал это искусней и вкрадчивей, чем некогда Котик; затем, сразу же, Марина ощутила, как одна мягкая подушечка была сменена несколькими; сложенные щепотью эти подушечки сделали краткое движение вращательного типа, удивительное движение, от которого ее клитор вздулся в один момент, а срамные губы столь же быстро и против всякого ее желания раскрылись навстречу испытующей руке. Царевна, врасплох захваченная пиздой, недовольно отпрянула. В следующий момент скользкий палец экзекутора попытался проникнуть вовнутрь, и Марине внезапно захотелось, чтобы палец этот каким-то чудом не встретил преграды.