Исповедь палача
Шрифт:
Все как раз начнется….
Человек страдал.
Живот болел нестерпимо, двоилось в глазах, его рвало, но он держался.
Это началось через сутки после того, как они вступили в пустующий Ном. Но не было ни людей, ни скота, и лишь записка, прибитая к дверям, сообщала, что Орден блюдет свои обязательства и передает Ном Городу — передает целым и неповрежденным. В остальном неприятных неожиданностей не было. Кладовая ломилась от муки, овощей, зерна, масла и тушеного в горшках мяса, а рядом запасы свечей из настоящего пчелиного воска. В бочках плескалось знаменитое веселое пиво Ордена, настоянное
Тошнота и рвота пришла к середине второго дня. Мышечная слабость, боль в животе, кровавый понос — это было почти у всех в той или иной степени.
Ян Малевский был технарем в самом буквальном смысле слова, — онумел мыслить системно и логически. И, когда сразу четвероиз его людей, помимо всего прочего, пожаловались на «сетку перед глазами», для него многое стало ясно.
Когда же двух выпущенных подряд голубей с донесением на его глазах порвали соколы, взявшиеся словно ниоткуда — для него стало ясным абсолютно все.
И то, что трое его людей посланные в дальний дозор так и не вернулись — его уже не удивляло.
К концу для Ном представлял собой филиал боли — некоторые кричали, держались за животы или блевали. Лишь он, да еще двое молодых парней все еще держались на ногах. Они — потому что большую часть времени провели в ближнем патруле вокруг Нома, а он….А он лишь на морально-волевых.
Старый техниквдруг подловил себя на мысли, что будь у них хоть какой-то шанс, он бы сейчас мучился угрызениями совести, и нашел бы повод поступить иначе. Но шансов у них уже не было, а был долг перед городом.
— Сегодня ночью нас начнут убивать. — Голос Яна был спокоен. Таким тоном мог говорить только человек, принявший неизбежность смерти и отказавшийся от борьбы. Так, по крайне мере могло бы показаться…И это было бы ошибкой. По крайне мере наполовину. Ибо отказываться от борьбы старый техник не собирался.
— Седьмая Цитадель? — Спросил один из дозорных.
— Думаю, нет. Они сидят там сейчас тихо как мышь под веником и рыпаться не будут.
— А кто тогда?
— Подумай..
— Неужели?
— Да, Януш. Вот так все просто и тупо.
У него было еще восемь голубей. Он мог бы им сказать и оставить их тут, но это оттянуло бы неизбежное на несколько часов…В лучшем случае.
А раз голубей нет, то кто-то же должен донести в город весть о начале Большой войны, позвать на помощь, ну и, конечно же, на сладкое, но в первую очередь, спастись самому.
Высокие поля ранней кукурузы вокруг нома, посаженные словно нарочно, мешали видеть врага. Но то, что он рядом и наблюдает за ними, Ян уже не сомневался.
Януш и Болеслав пошли на прорыв ночью. У каждого было письмо старого мастера, простое и лаконичное — Большая война началась, к нам можно уже не спешить.
А меньше чем через минуту после того как парни выехали из
Все было очевидно и понятно, но Ян Малевский стоял на 3-м этаже башни и все смотрел в темноту, словно чего-то ожидая.
И лишь когда минут через десять тишину ночи вдруг прорезал голос Болика — голос, полный нестерпимой боли, Ян Малевский понял, что его план начал срабатывать. Если бы они прорвались — это было бы замечательно, если бы их убили — это было бы прискорбно. Но как минимум одного из парней взяли в плен, и это было именно то, на что Ян Малевский рассчитывал и надеялся. А что такое экспресс-допрос в Ордене знали хорошо. И сейчас Болеслав кричал.
Ему не было стыдно перед Янушем и Болеславом. И не потому что Ян был нечестным или подлым человеком. Таким он не был. Просто жизнь человека подчинена своим правилам. Например — высшие чувства легко вытесняются низшими. И нестерпимая острая боль в животе не давала ни единого шанса его совести на муки.
Убивать их в этот день не стали. Зато ночью занялась степь, крыши домов, дровница и загон для скота. И те, кто еще мог держать автоматы и винтовки, всматривались всю ночь, ожидая штурма. А штурма все не было и не было. Было лишь мелькание каких то фигур в ночи, по которым стреляли, пока Ян не приказал поберечь патроны, и были громкие крики с призывом к штурму, и была молитва, которую вдруг начали читать сектанты — хором, и практически со всех направлений. Не было только одного — штурма.
К утру двое из его звена были уже холодными, а еще восемь — или в забытьи, или готовились пойти за теми, кто уже ушел вперед. И тогда Ян понял, что пора. И он таки смог победить — вырвать у противника хоть немного того, что тот уже считал своим: восемь белых клубочков взвились в воздух, и с опозданием, со страшным опозданием, но за ними все же устремились соколы. Белые перья полетели вниз, но враг видимо не ожидал такого, и трем птичкам с донесениями удалось прорваться и уйти в сторону Города.
Человек стрелял.
Он точно знал, что он убил или по крайне мере зацепил двух или трех черных, но патронов было не очень много, а прицельно стрелять он уже не мог. И потому старался расходовать патроны наверняка.
Ян Малевский не был профессиональным военным, но человеком ответственным, думающим он был. И он сумел сделать невозможное — впятером они смогли отбить первый натиск. И теперь, запершись в башне, они ожидали, когда начнут ломать двери, ведущие на третий этаж и крышу и приставлять лестницы к окнам. Но вместо этого он услышал запах дыма.
Мозг соображал быстро — мозг не хотел умирать. Он и раньше не был стыдливым человеком, а последние сутки боль в животе окончательно вытеснила это странное чувство. А еще он знал, что моча гораздо лучше фильтрует и дым, и ядовитые вещества, чем вода.
Человек умирал.
Он вдруг понял, чего не сделал — его винтовка была цела, как и четыре автомата его товарищей. Но на огорчение ему уже не хватало сил.
Дышать вдруг стало легче. Он слышал, как враги вошли в комнату, но поднять голову уже не мог. Неожиданно темная фигура приблизилась к нему и что-то горькое, но почему-то совершенно не противное полилось ему в рот.