Исповедь палача

Меркушев Арсений Викторович

Люди остаются людьмидаже когда они друг друга убивают или делают больно. Человек — это голубь, вооруженный клыками тигра. Это животное, не имеющие естественных ограничителей своей агрессивности, как у тигров. И потому появляется мораль, правила, этика — все то, что не позволяет голубям озвереть окончательно.

Драчуны перед дракойдоговариваются не бить друг друга по яйцам, стороны в ходе многодневного сражения делают перерыв, что бы убрать трупы, и даже после самой праведной схватки не на жизнь, а не смерть — победитель не будет

хвастаться, что убил врага ударом в спину — ибо это не красит его.

Вот и сейчас к 7-й Цитадели шли люди — прикрываясь щитами, они толкали вперед человека — парня 18 лет, избитого, со связанными за спиной руками, но живого. Они остановились в 100 метрах от стены, сгруппировавшись за своим пленником, прикрывшись им и своими импровизированными щитами из досок.

— Домиций!!! Домиций! — голос начальника этого конвоя был хриплым и громким.

Знакомая темная фигура в балахоне появилась на стене не сразу, и, наклонившись к стоящему рядом монаху, что-то прошептала.

— Отец Домиций, спрашивает, чего ты хочешь?

— У нас есть полубрат Лешек, а у вас есть девушка. Мы хотим обменять сильного воина на безобидную женщину. Вам воина — нам женщину.

Снова наклон темного балахона, и снова визгливый крик со стены, — Отец Домиций спрашивает, почему ты считаешь, что он согласится.

— Потому что Лешек — это его сын. Разве не так? Об этом все давно знают!

Темная фигура молчит — молчит и переговорщик. Затем следует команда и один из монахов сопровождавших Домиция, куда-то убегает.

— Кем приходится Вам эта девушка?

— Никем!

— Врешь! Отец Домиций знает больше, чем ты думаешь!

— Она родственница нашего командира.

Командир отряда переговорщиков узнает девушку — не узнать ее трудно — единственное светлое пятнышко на фоне темных фигур. На шее веревка — с разных сторон ее за концы держат по два монаха.

Лица Домиция не видно, но его громкий, чуть вибрирующий голос вдруг раздается над степью.

— Лешек, сынок.

— Да…отец.

— Лешек, ты все еще полубрат Ордена?

— Я им останусь до конца.

— Спасибо. Сынок. Тогда давай прочитаем вместе Клятву Ордена, 3-ю его часть.

Наверное, командир отряда успел понять, что что-то пошло не так и окриком попытался остановить эту странную пару — отца и сына, которые в такой неудобный час вдруг ударились в религию, но его словно не замечают.

— «- Брат ордена — умер для мира. У него нет ничего своего. Он живет для ордена и церкви.

— Праведно все, что служит Ордену, греховно все, что ему мешает.

— Брат Ордена каждый день должен быть готов к смерти и мукам. — Нараспев повторяют слова Клятвы мужчина наверху и парень со связанными за спиной руками в сотне метров от него. И после слов о смерти и муках темная фигура вдруг останавливается.

— Прости меня, сынок. — Произносит со стены Домиций. И опускается на колени. А сзади него, как из-под земли вырастают темные фигуры. Несколько

болтов пущенных из арбалетов летятв сторону конвоя. И командир делает ошибку — прикрывая щитами себя и своих спутников. Впитанное с молоком матери «Дикари не люди» играет с ним злую шутку. Но болты все равно находят свою цель, и хотя нет удара по деревянным щитам глава переговорщиков понимает, что он сделал страшную ошибку. Нет! Не ему надо было прикрываться щитом, а пленника, драгоценного заложника и сына Домиция надо было закрывать — закрывать чем угодно, хоть щитом, хоть своим телом. Но слишком поздно!

А за тем наступает страшное — монахи на стене натягивают веревку, и фигурка в белом повисает на ней как тряпичная кукла, которую повесили на просушку. Затем, кукла летит вниз…

— Отец Домиций согласен на обмен, — визгливый голос глашатая вновь раздается со стены, — тело на тело, прах на прах.

Рука легшая ему на плечо была большой и теплой.

— Почему?! Почему, Яша?! Что я сделал не так?!

— Ты, — голос Якова Тадеушевича стал успокаивающим, — ты все сделал разумно и правильно…

— Но почему?! Он же сам. понимаешь сам… того… о ком 20 лет заботился…сам …и ее. Он сумасшедший! Он изверг!

— Нет. — Голос старого оружейника был теперь не успокаивающе мягок, а спокоен. — Нет. Ты не прав. Да, он сумасшедший, и нет — в его поступках была логика. Непонятная сразу. Но логика. Просто мы знали не все, и не вполне понимаем его, и то чего он хочет — чего он от нас хочет. Но одно могу сказать точно — взять эту Цитадель нам будет теперь гораздо труднее….Потому что он совершил жертвоприношение и показал, что обмениваться мы может только убитыми…и повязал своих кровью нашей Лии. — Затем, немного помолчав, он неожиданно спросил — Мы их будем брать в плен, когда крепость падет?

Тишину в комнате вдруг нарушил странный хрип, а через мгновение старик понял, что это их командир хрипит от накатившего бешенства.

— Всех! Всех живьем в землю закопаю. Всех!

– Вот и я о том, командир. Там сидят разные люди. И фанатики, и верующие, и просто послушники, которые мечтают стать полубратьями и получить свою кормушку-Ном. Понимаешь? Разные! Кто-то готов был биться до последнего, а кто-то был готов драпануть уже сейчас. Ты заметил лиц тех, кто убил Лию?

— Капюшоны…

— Ты не знаешь, кто убийца, а потому будешь мстить всем…Они тоже это знают.

Война. Мы атакуем Орден. Но не одним ударом. Растянув и раздробив силы. И уже понеся потери.

Не так. Не правильно. Не вовремя.

Саша, мне это совсем не нравится. Совершенно.

Пока мы не сделали ни одного самостоятельного действия, а лишь реагировали на действия врага.

Лучшее что мы могли бы сейчас сделать — это найти повод для сохранения лица, предложить мир, и начать переговоры.

Ответом старику было страшное горловое шипение. Так бывает, когда человек не может от эмоций говорить.