Исповедь

де Габриак Черубина

ПАМЯТИ АНАТОЛИЯ ГРАНТА

Памяти 25 августа 1921

Как-то странно во мне преломилась Пустота неоплаканных дней. Пусть Господня последняя милость Над могилой пребудет твоей. Все, что было холодного, злого, Это не было ликом твоим, Я держу тебе данное слово И тебя вспоминаю иным. Помню вечер в холодном Париже, Новый мост, утонувший во мгле… Двое русских, мы сделались ближе, Вспоминая о Царском Селе. В Петербург мы вернулись — на север. Снова встреча. Торжественный зал. Черепаховый бабушкин веер Ты, стихи мне читая, сломал. После в «Башне» привычные встречи, Разговоры всегда о стихах, Неуступчивость вкрадчивой речи И змеиная цепкость в словах. Строгих метров мы чтили законы, И смеялись над вольным стихом, Мы

прилежно писали Канцоны, И сонеты писали вдвоем. Я ведь помню, как в первом сонете Ты нашел разрешающий ключ… Расходились мы лишь на рассвете, Солнце вяло вставало средь туч. Как любили мы город наш серый, Как гордились мы русским стихом… Так не будем обычною мерой Измерять необычный излом. Мне пустынная помнится дамба, Сколько раз, проезжая по ней, Восхищались мы гибкостью ямба Или тем, как напевен хорей. Накануне мучительной драмы… Трудно вспомнить… Был вечер… И вскачь Над канавкой из Пиковой Дамы Пролетел петербургский лихач. Было сказано слово неверно… Помню ясно сияние звезд… Под копытами гулко и мерно Простучал Николаевский мост. Разошлись… Не пришлось мне у гроба Помолиться о светлом пути, Но я верю — ни гордость, ни злоба Не мешали тебе отойти. В землю темные брошены зерна, В белых розах они расцветут… Наклонившись над пропастью черной, Ты отвел человеческий суд. И откроются очи для света. В небесах он совсем голубой. И звезда твоя — имя поэта Неотступно и верно с тобой. 16 сентября 1921

«Бесповоротною грозою…»

Бесповоротною грозою Небес закрыта бирюза. И черный образ за тобою, И мне не уклонить глаза… Безумья образ в бурном небе, Как в бездне зыбкая звезда! И в бездне жизни злобный жребий, Воспламененный навсегда! Ужель не пронесется мимо Молниеносная стрела?.. Молись! Душа — неопалима И, умиленная, светла. 25 сентября 1921

«Воздух такой ароматный, что даже…»

Воздух такой ароматный, что даже В сердце пролился елей… Около церкви недремлющей стражей Пять золотых тополей. Небо высокое в розовой пряже… И, улыбаясь, земля Тихо уходит к ночному покою… как пятисвечник, горят тополя. Господи! Сделай мне душу такую, Чтоб не роптала она!.. В небо глядят тополя пламенея, В небе встает тишина. Влагой вечерней святого елея В мире омоется грех, — Господи! — Пусть о себе не жалея, Молится сердце за всех. 26 октября 1921

«Я не забуду голос строгий…»

Я не забуду голос строгий. Но ты пойми мою мечту уйти по огненной дороге в сияющую пустоту. Уйти туда, где только пламя. Где, в духе все преобразив, живой овладевает нами неиссякающий порыв. Где власти нет земным потерям, где смерти нет, где мудро вновь восторгу творчества мы верим, и отверзается любовь. Где все в ее нетленной власти, где дух и плоть всегда огонь, где вся душа — дыханье страсти… О, нет, мечты моей не тронь… В осеннем холоде заката слепые призраки пришли… И нет конца моим утратам, и я устала от земли… В тени случайного порога мне больно провожать зарю. И лучше сердца ты не трогай. Не все тебе я говорю. 27 октября 1921.

АГАРЬ

Ты Господу служила тоже. Еще девическую плоть отдать на старческое ложе благословил тебя Господь. Познать любовь в объятьи строгом, не поднимая даже глаз, затем, чтоб род, избранный Богом, в стране изгнанья не угас… Но злую ревность — Божья кара, — не в силах сердце превозмочь, и вот завистливая Сара рабыню гневно гонит прочь… Она одна идет в пустыне, жжет солнце — огненный янтарь. Она душой одна отныне, неутоленная Агарь. Воды глоток последний выпит, заснуть в пустыне навсегда. И снится ей во сне Египет и Нила синяя вода. Но Бог всегда к избранным строже. Его любовь — тяжелый гром. Ей надо жить. И Ангел Божий ее касается крылом. «Ты будешь жить в любимом сыне. Он возрастет, тебя храня»… И голос прозвучал рабыни: «Господь, Ты — видящий меня.

Я — лишь сосуд Господней клятвы, кому, кому себя отдам? Я только — колос Божьей жатвы, да будет по твоим словам»… Слова Господни — чаша гнева, в рабыне робкой воли нет, но вот придет другая Дева свершить божественный завет… И плоть отдаст небесной власти не в унижении, как ты, а вся в огне нетленной страсти — своей последней высоты. И ангелы в отверстом небе ей путь укажут голубой… Агарь. Агарь. Не твой ли жребий здесь завершается судьбой? Твоей сестре, тебе и каждой открыт отныне вечный путь, чтоб не томилась темной жаждой твоя трепещущая грудь. И ты любви нерукотворной Воздвигнешь жертвенный алтарь… Взойдет звезда в пустыне черной, где древле плакала Агарь.

«Ты свой не любишь сад. За каменной оградой…»

Ты свой не любишь сад. За каменной оградой Хотел ты утаить сверкающий простор… Но разве можно скрыть осенний пурпур сада И многолетних роз пылающий ковер… И грозди спелые, как красные кораллы, И теплым золотом созревшие плоды… О, полюби свой сад. Земной он весь и алый И в нем твоих путей — горящие следы. Твоих земных путей в нем тайный смысл угадан, Тревога темная неповторимых слов… И грустно в сумерки струится синий ладан На яркую парчу алеющих листов… И в вечере твоем все ярче дышит пламя, И весь твой сад цветет в дыханье огневом. И звезды крупные осенними ночами, Как слезы, падают в твой полный водоем. Осенний звездный дождь. Больней и безысходней От падающих звезд горит земная плоть… О, полюби свой сад. Он сад живой, Господний… В него придет Господь. 28 ноября 1921

«Нет, не моя весна, нет, не мои желанья…»

Нет, не моя весна, нет, не мои желанья Во мне теперь горят. Расплавленный огонь воспоминанья Меня зовет назад. Назад меня зовет неизжитой разлуки Забытая стезя! И снова ждет душа, но даже прежней муки Ей пережить нельзя. Как в зеркале, в мучительном соблазне Душа отражена… И ждет, и снова ждет, и снова страшной казни Не избежит она. Неотвратимый час! Последняя расплата, Последний час стыда. Нет, не моя весна! Моя весна когда-то Угасла навсегда. 29 ноября 1921

«Там ветер сквозной и колючий…»

Там ветер сквозной и колючий, Там стынет в каналах вода, Там темные сизые тучи На небе, как траур всегда. Там лица и хмуры и серы, Там скупы чужие слова. О, город, жестокий без меры, С тобой и в тебе я жива. Я вижу соборов колонны, Я слышу дыханье реки, И ветер твой, ветер соленый, Касается влажной щеки. Отходит обида глухая, Смолкает застывшая кровь, И плачет душа, отдыхая, И хочется, хочется вновь Туда, вместе с ветром осенним Прижаться, припасть головой К знакомым холодным ступеням, К ступеням над темной Невой. Декабрь 1921

«О, нет, я не могу в душе моей бескрылой…»

О, нет, я не могу в душе моей бескрылой смириться, онемев… Пусть в ней горит неудержимой силой неотвратимый гнев… В размеренных словах, в размеренных движеньях зачем ее беречь. Ей в гневе злом, в отравленных сомненьях дана другая речь. Как острая стрела, пути не уступая, вся, как один порыв, душа встает, правдивая, слепая, себя до дна раскрыв… А в сердце только боль… Ты слов моих не слушай, безумной не зови. Гнев опаляющий, он открывает душу, — жестокий брат любви. 17 декабря 1921

«В глубоком озере под влагой голубою…»

В глубоком озере под влагой голубою Сокрыт от жадных глаз господний вечный храм. И вот моя мечта: туда придем с тобою, И вместе будем там. Там теплятся для нас нетлеющие свечи, В нетленном золоте — резной иконостас. И только там придет обетованной встречи Благословенный час. Над нами в воздухе такой неторопливый, Такой знакомый колокольный звон… И ясно для тебя в душе моей счастливой Твой образ отражен. Над нами в куполе простерты Херувимы, Над нами в куполе — горящая звезда… Вдвоем у Царских Врат — любовь неугасима — Ты рядом навсегда. Тогда, тогда прильну к душе родной и милой, Душой переступлю последнюю межу… О, сколько я тебе еще не говорила, О, сколько я скажу. 21 декабря 1921