Исповедь

де Габриак Черубина

«Сон мой темней и короче…»

Сон мой темней и короче… Страшно не спать по ночам… Ночью таинственный зодчий строит невидимый храм. Рушатся дикие скалы, камни дробятся в песок… Все мы — ничтожны и малы, все мы не знаем дорог… Страстью зажженная вера, сладость целующих губ — все только скудная мера, каждый и жалок и скуп. Жадностью сердце упорной все пропирается вновь… Пусть же в мучительном горне плавится наша любовь… Пламень желаний упрямый, неутоленная грусть… Пусть будет пылью во храме, прахом поверженным… пусть. Солнце поднимет до неба столбик ничтожной пыли — предуготованный жребий нашей Земли. Весна 1922

«Разорвать ненавистной неволи…»

Разорвать ненавистной неволи Эту крепкую, цепкую

нить, — Оскорбить, до конца оскорбить, Так, чтоб губы белели от боли, Так, чтоб каменным стало лицо. Чтобы крепче любовных объятий Твою душу сжимало кольцо Наконец обретенных проклятий. Пусть бежит по плечам твоим дрожь От их острого, горького жала… Вот и я так от муки дрожала, Только ты не поймешь. 8 марта 1922

«Весенних чужих половодий…»

Весенних чужих половодий Разлился широкий поток, И сердце опять на свободе, И вечер опять одинок.. Плакучая черная ива Меня за окном сторожит… Тоскливо на сердце, тоскливо, Тоскливо от новых обид… О, если бы стала безбольней Усталой души пустота!.. Как грустно звонят с колокольни К вечерне в начале поста. Пойти и из желтого воска Зажечь пред иконой свечу… Душа не нашла отголоска, Но жду и покорно молчу. А боль все сильней, все бесплодней, — Еще не омыли крови Великие воды Господни, Глубокие воды любви. 4–12 марта 1922

РОССИИ

Господь. Господь. Путей России Открой неведомый конец… Наш первый храм — был храм Софии, Твоей Премудрости венец. Но дух сошел в темницу плоти И в ней доселе не потух. В языческом водовороте Блуждает оскорбленный дух. И восхотела стать крылатой Землею вскормленная плоть, И младший брат восстал на брата, Чтоб умереть и побороть. И шли века единоборства, И невозможно сосчитать Земли тяжелое упорство И роковую благодать. В двойном кощунственном соблазне Изнемогали времена. И, вместе с духом — лютой казни Была земля обречена. И мы пошли «тропой Батыя», И нам не позабыть нигде, Как все места для нас святые Мы желтой продали орде… Мы душу продали татарам В незабываемый полон. И был навек под Светлояром Твой храм престольный погребен. И мы — одни в огне и дыме Неутоляющего зла, И все больней, все нестерпимей Звучат твои колокола. Господь, Господь. Наш путь — неправый. В глазах — любовь. В ладони — нож. Но облик наш двойной, лукавый, Весь до конца лишь ты поймешь. Мы любим жадною любовью, И, надругавшись до конца, Мы припадаем к изголовью, Целуя губы мертвеца… Земной наш облик безобразен И навсегда неотвратим… Кто наш заступник — Стенька Разин? Иль преподобный Серафим? Никто из нас себе не верен, За каждым следует двойник… Господь, Ты сам в любви безмерен, В нас исказился Твой же лик. Ты нам послал стезю такую, Где рядом с бездной — высота, О вечной радости взыскуя, Твердят хуления уста. Перед крестом смятенный Гоголь Творит кощунственный обет, И жжет в огне во имя Бога Любовь и подвиг многих лет. Мы все у огненной купели, Мы до конца себя сожжем. Приди. Приди. Мы оскудели, Скорбя об имени Твоем. В Тебе, Тебе спасенье наше. В последней битве — Ты оплот. В Твоих руках — святая чаша, Да каждый с миром отойдет. Да освятится это место, Где попирали дух и плоть… Россия — скорбная невеста. Ее возьмет один Господь. Освободит от поруганий, Целуя в грешные уста, И браком в Галилейской Кане Ее вернется чистота. И станут светлыми глубины Ее завороженных рек, И ветви горькие рябины, И на полях — весенний снег. Преображенные, другие, Пойдем за ней, не помня зла, Когда к небесной литургии Нас призовут колокола. 1922, Благовещенье

«И Бога нет со мной. Он отошел, распятый…»

И Бога нет со мной. Он отошел, распятый, и грешные молитвы осудил. Молиться перед Ним и благостно и свято я больше не могу. Я не имею сил. А ночью перед Ним по прежнему лампада, молитвенный немеркнущий цветок. И только я молчу. Моих молитв не надо, в них сердца моего непросветленный сок. В них слабая душа, лишенная покрова, земная, жадная, последняя любовь… А Он — Он на кресте. На нем венец терновый, и на руках запекшаяся кровь. Он смотрит на меня и пристально и строго, как прежде, — говорить не станет Он со мной, но в тягостном пути как мне идти без Бога, одной, совсем одной. Апрель-май 1922

РОМАНС («Тихо свет ложится лунный в сумраке долин…»)

Тихо свет ложится лунный в

сумраке долин… За решеткою чугунной пленный сарацин… Острый меч лежит у входа и расколот щит… Он томится там два года и всегда молчит. Черный шелк — его ресницы, гордый взор поник… Я в окно его темницы брошу пять гвоздик… И за ставнею узорной вспыхнет в первый раз пламень жгучий, пламень черный непокорных глаз… Говорят, — во всем Толедо я прекрасней всех… А над мавром злым победа разве это грех?

«Вот глаза мои снова закрыты…»

Вот глаза мои снова закрыты, И душа моя снова пуста, — Все я слышу жестокие чьи-то Слова. Багряные тучи заката, Как парус большой корабля. Она уплывает куда-то, Она уплывает — Земля. И тучи — как парус кровавый, И ветер касается щек… За вечной, за утренней славой Туда — на Восток! Каштанов душистые свечи, И белой сирени кусты… Для вечной, для радостной встречи Земля облачилась в цветы. Счастливой невесты убранство — Деревья в весеннем цвету. А путь в голубые пространства, Туда, в высоту! Сверкающий парус заката — И мчится, ликуя, Земля… Ты видишь — Архангел крылатый Стоит на корме корабля. 7 мая 1922

СТИХОТВОРЕНИЯ 1922–1928 (Петроград) [57]

ПЕТЕРБУРГУ

Под травой уснула мостовая, Над Невой разрушенный гранит… Я вернулась, я пришла живая, Только поздно, — город мой убит. Надругались, очи ослепили, Чтоб не видел солнца и небес, И лежит, замученный в могиле… Я молилась, чтобы он воскрес. Чтобы все убитые воскресли. Бог, Господь, Отец бесплотных сил, Ты караешь грешников, но если б Ты мой город мертвый воскресил. Он тобою удостоен славы От убийц кончину воспринять, Но ужель его врагов лукавых Не осилит ангельская рать? И тогда на зареве заката Увидала я на краткий миг, Как на мост взошел с мечом поднятым Михаил Архистратиг. 1922

57

Стихотворения 1922–1928 (Петроград)

Разговор с Ириной — посвящено И. Карнауховой.

Ирине — посвящено И. Карнауховой.

«Пусть все тебе!..» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Это все оттого, что в России…» — автограф в альбоме Э. Голлербаха.

«Земля в плену. И мы — скитальцы…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«И вот опять придет суббота…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Юдоль твоя — она не в нашей встрече…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

Воле — обращено к В. Н. Васильеву.

Ирине — обращено к И. Карнауховой.

«Красное облако стелется низко…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Он сказал: „Я Альфа и Омега…“» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Туман непроглядный и серый…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Вошла любовь — вечерний Херувим…» — акростих «Во имя нашей муки»

«Ты сам мне вырезал крестик..» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Ты сказал, что наша любовь — вереск..» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Чудотворным молилась иконам…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

«Ненужные стихи, ненужная тетрадь…» — последнее стихотворение в «Черном альбоме» (тетради, которую Архиппов подарил Васильевой для записи стихов).

«Да, целовала и знала…» — памяти Н. Гумилева.

«Опять, как в письме, повторяю я то же…» — надпись на книге Евгения Архиппова «Дальняя Морена».

«Ах, зачем ты смеялся так звонко…» — обращено к Юлиану Щуцкому.

Н. В. Ш. — обращено к Н. В. Шаскольской-Брюлловой.

«Так много лет душа была крылата…»

Так много лет душа была крылата, Но ты велел мне пасть, Ты отнял все, что раньше было свято, И дал взамен мне страсть. Ты сам отвел слабеющие руки, И нет путей нигде… Моя любовь — она родилась в муке, Сомненьях и стыде. Ты погасил молитв горячий пламень И заградил уста, Ты вместо сердца дал тяжелый камень, — И вот душа пуста. Меня гроза Господня посетила И возмутила кровь… Но я боюсь — вдруг не достанет силы, И обратится в ненависть любовь. 21 июня 1922

«Сегодня в эту ночь никто не будет рядом…»

Сегодня в эту ночь никто не будет рядом, — А как мне хочется прикосновенья рук, Заботливого взгляда, Чтоб мой утих испуг. Сегодня, в эту ночь одна я понесу Воспоминаний бремя. 1922, Ночь под Иванов день

«Ведь оно почти-что стало…»

Ведь оно почти-что стало Сердце голубым… Я и раньше это знала По глазам твоим. Был какой-то пламень тайный В самой глубине. Не прохожим, не случайным Ты пришел ко мне. Это было знойным летом — И горит с тех пор Негасимым легким светом Голубой костер. Прямо в сердце я целую, Мы опять вдвоем… Слышишь, милый, аллилуйя В небе голубом? 2 июля 1922