Исповедь

де Габриак Черубина

«Туман непроглядный и серый…»

Туман непроглядный и серый, А в сердце — большая звезда, Ты звал ее раньше Венерой, Но ты без меня был тогда. Тогда над путями твоими Горели чужие огни — Звезды лучезарное имя В тебе исказили они… Но пламя и снежные бури Не властны над нашей судьбой, Звезды нашей имя — Меркурий, С тех пор, как мы вместе с тобой. 1923

«Вошла любовь — вечерний Херувим…»

Вошла

любовь — вечерний Херувим От света крыл весь пламенем объятый, И вспыхнули янтарные закаты Молниеносным запевом за Ним… Я здесь с тобой… Я увидала латы, Небесный путь в святой Ерусалим, Ах, кто не шел, надеждою томим, Шел за рукой ведущей и крылатой. Единственным и тягостным путем, Изведав боль, быть может, слишком рано, Мы в слепоте беспомощно бредем. У нас в сердцах — зияющая рана, Как жалкий дар правдивого обмана… Идем… Куда? Ужели не вдвоем? Сентябрь 1923

«Скажи, в каких небесных картах…»

Скажи, в каких небесных картах Для новых звезд указан путь? Ночное небо, словно бархат, — Ему открой навстречу грудь! И только жди в молчаньи ночи, Не забывая никогда, Что там, где сердца средоточье, Должна взойти твоя звезда. Терпи и жди в полночном мраке, — В твоей написано судьбе, Когда все сердце станет факел Звезды, сияющей в тебе. И будет путь в нее же вкраплен, Из сердца перекинут мост Навстречу падающим каплям Осенних звезд. 12 декабря 1923

СПАС БЛАГОЕ МОЛЧАНИЕ

Крылатый отрок на иконе, И строгий перст кустам прижат. Сложи молитвенно ладони, Свой взор не обращай назад. Пусть, как любовь, неотвратимой, Презрев бесовскую игру, Отныне путь твой станет схимой, Незримой для других в миру. Крылатый Отрок — твой вожатый, Благослови его приход. Когда уста молчаньем сжаты, То слово в сердце зацветет. 27 июля 1924

«Ты сам мне вырезал крестик…»

Ты сам мне вырезал крестик, и сам его надень, чтоб быть нам с тобою вместе и ночь, и день… У нас Ангел-Хранитель один теперь, — пробей же, пробей в граните, в темном граните — дверь. Если пробьешь ты камень отточенным резцом — откроется перед нами отчий дом… И будет уже не крестик на сердце моем, а цветок, и будем с тобою вместе… И близок срок. Июль 1924.

«Ты сказал, что наша любовь — вереск…»

Ты сказал, что наша любовь — вереск, мой любимый цветок, — но крепко заперты двери, темен Восток. И мы позабыть не можем красоты раздробленный лик, — тебя манит смуглая кожа, меня — рот цвета гвоздик… И слаще, чем

сон виноградин для меня этот алый рот, а твой взор по-иному жаден, тебя смуглая кожа жжет. И, значит нет чуда единой любви… Каждое сердце — Иуда, каждое сердце — в крови… Не носи мне лиловый вереск, неувядающий цвет… Мы — только жалкие звери, а любви — нет. 13 августа 1924

«В эту ночь я была с другими…»

В эту ночь я была с другими в ресторане большом… Под звуки джаз-банда танцевали шимми женщины с малиновым ртом… А мужчины тут же пили сода-виски, ели их дамы кофе-гласе… И я знала, что все они друг другу близки, и все во сне. Что они корчатся от безумной боли, что дама в красном уронит бокал, положит голову на мраморный столик и завоет, как шакал. Но никто не услышит, никто не обернется, даже не вздрогнет сигарный дым… Ведь каждое сердце скоро порвется, что вы делаете с сердцем моим. Осень 1924

«Лесное озеро, поросшее осокой…»

Лесное озеро, поросшее осокой… Склонилась ты, и взор на дно глубоко проник; Там твой пленен двойник в неверном зеркале озер… Идут года… И день сегодняшний похож на день вчерашний, — цветет зеленой яшмой стоячая вода… Идут года, клубясь в ночном тумане… И страх ползет, и сердце ранит… Ты падаешь, и вот со дна встает двойник, — твой искаженный лик, — и он живет, и дышит, и говорит, — и каждый слышит его застывшие слова… А ты — мертва. Осень 1924

«Чудотворным молилась иконам…»

Чудотворным молилась иконам, Призывала на помощь любовь, А на сердце малиновым звоном Запевала цыганская кровь. Эх, надеть бы мне четки, как бусы, Вместо черного — пестрый платок, Да вот ты такой нежный и русый, А глаза — василек. Ты своею душой голубиной Навсегда затворился в скиту, — Я же выросла дикой рябиной, Вся по осени в алом цвету… Да уж, видно, судьба с тобой рядом Свечи теплить, акафисты петь, Класть поклоны с опущенным взглядом, Да цыганскою кровью гореть. 1924

«Если сказано слово о крови…»

Если сказано слово о крови, От него уж нельзя убежать, — Нам, пожалуй, с тобою не внове Убивать. Ты считать не желаешь, не можешь, Что такое пролитая кровь… Убивать приходилось мне тоже, Только я убивала любовь. И не даром же черное пламя Нас скрутило, связало вдвоем. Нет, не страшно встречаться глазами. Что ж, когда мы убьем?