Исправление настоящего
Шрифт:
Раненый свои семейные трусы снимать постеснялся, предпочитая полному оголению более консервативный вид перебинтованного вояки. В таком виде он и отправился на поиски бинтов в этом доме, не дозвавшись хозяина. Позже он даже не смог вспомнить, на каком этаже за одной из дверей он услышал всхлипы. Дверь оказалась запертой, но ключик торчал в замочной скважине, так что ему не составило никакого труда его повернуть и заглянуть внутрь. Ожидая снова увидеть черную комнату с белой видеодвойкой в ней и с вставленной в нее очередной видеокассетой, только уже с записью всхлипов, а не душу раздирающих криков, он даже разочаровался, когда ничего подобного не обнаружил. Если кто-то сводил его с ума, то все именно так и должно было произойти, но он ошибся, этот некто даже и не думал повторяться. Зато он обнаружил нечто другое, гораздо более неожиданное и еще более шокирующее. Из фиолетового
— Вы?! — удивился и он такой неожиданной встрече, и это было последнее, чему он смог удивиться, потому как уже в следующую секунду, только еще собираясь сделать шаг вперед, был веревочной петлей, стягивающей горло, вытащен за порог, повален на пол и брошен приходить в себя в коридоре. Когда же, очнувшись через какое-то время, он снова заглянул в комнату с прикованной к кровати актрисой, там, естественно, никого уже не было. Никого и ничего… Кроме странной картины маслом, украшающей всю противоположную стену этой крохотной конуры с габаритами совмещенного санузла, которым она, впрочем и оказалась, только без ванной. Унитаз же был расписан под стену, поэтому он сразу его и не заметил. Впрочем, картиной назвать эту мазню по штукатурке назвать было трудно, как и отказать в стараниях художнику, но что-то узнаваемое в ней все же просматривалось. Размазанный по стене лик слезливого скомороха в бледно-зеленом балахоне кручинился чему-то на черном полу, являющемуся как бы продолжением реального. Опершись за спиной руками о пол и поджав к себе ножки в белых гольфиках и черных идиотских, с квадратными мысами, туфлях, несчастный лил слезы над той, которая весело расположилась прямо над ним почти в таком же, только в синем балахоне, почти сливающемся с фоном. Глову смеющейся, темное лицо которой было так же обозначено лишь штрихами, как и того, над кем она потешалась, украшал великолепный колпак с бубенчиком, а вытянутая вперед грациозная кисть руки расположилась прямо над шикарным белым воротником страдальца, собранным из множества рюшек, кружевным веером окружающих его тонкую шею. Такие же кружева украшали и рукава этих странных персонажей без лиц, с кисти одного из которых на голову и воротник другого тонкой струйкой стекала кровь. Впрочем, кровь, как успел разглядеть ошарашенный Погорел, стекала и со второй ее кисти, заляпав красным уже прилично вокруг расположившегося на полу. Веревочная, слегка перекрученная лестница была изображена слева, дающая понять, что весь этот кошмар творится в цирке. Такая же, но только уже в реале, веревочная конструкция свисала и в комнате, как бы продолжая действие сюжета из штукатурного зазеркалья и в эту жизнь. Кто-то в этом доме явно не дружил с головой. И этот «кто-то» очень хотел свести с ума и всех остальных. Был и еще один, не менее странный персонаж на картине, все в том же колпаке шута со стенки скалилась вполне узнаваемая, как бы коряво и не была она намалевана, физиономия… хозяина дома. Всякому умному человеку дающая понять, кто, собственно, всем этим цирком и заправляет. Или специально уводя в сторону от истинного кукловода. Этого Погорел еще не решил, но уже одно то, что ему показали две эти странные комнаты, говорило о том, что с ним все еще продолжали забавляться, причем даже этого уже не скрывая.
Входить внутрь непрошеный гость не стал, остерегаясь быть запертым на ключ, вместо этого он прошелся по всем остальным комнатам в этом мрачном коридоре, в двери каждой из которых торчал золотой ключик, заглянув в каждую, но ничего интересного больше т в них не заметил. Это были самые обычные комнаты для гостей с дешевыми репродукциями, которых, судя по их количеству, в этом доме в более успешные времена бывало прилично. Ключика не было лишь в той, возле которой он очнулся. Его снова, как не так давно и на той крыше, где он лежал с винтовкой, оставили в живых. И всего лишь для того, чтобы свести с ума окончательно, в чем он даже уже и не сомневался.
Хозяина же странной комнатки Погорел нашел во дворе, дремлющего в кресле-качалке на солнышке. Босой, в красных гусарских штанах и рваной тельняшке, Владлен Ильич принимал солнечные
— Весело у вас тут, — заметил, подойдя, непрошеный гость.
— Обхохочешься, — ответил дремлющий, не открывая глаз. — Окажешься последним в этом веселье и считай, что жизнь удалась.
— Уж постараюсь, — сухо кивнул Погорел и спросил про бинты.
— Сучка сама сняла старые? — удивился Босяткин. — Можешь не отвечать, знаю, что сама, не занесла бы заразы в свою бестолковую голову. Личико не показала? Понятно… С головкой у бедняжки и в самом деле очень плохо, зато с конспирацией все в полном порядке. Выдает себя за американку и самое поразительное, что сама же в это и верит. Алик умеет дурить мозги, особенно безмозглым дурам, извиняюсь, актрисам…
— Это не так?
— Брр, — пробренчал губами Босяткин, — больной человек для здоровых только в проблему. Не знаю уж, каким боком вас занесло в этот наш кошмар, но с ней мы все, поверь мне на слово, еще нахлебаемся. У нее ведь семь пятниц на неделе, сегодня она американка, завтра, смотришь, русская актриса, а послезавтра окажется еще кем-нибудь неопределенным явлением в чужих жизнях. В комнате с веревочной лестницей был? Картину видел? Это она стену расписала… Бедный Алик, повезло же дураку влюбиться в сумасшедшую.
— Вы художницу специально на цепи держите, чтобы она вам стены расписывала?
— Приезжала на денек, было дело, в гости, тогда и расписала. Но без цепи… Мне только цепного зла в своем доме не хватало, скажешь тоже. Не говорила, что здесь уже была, а как тогда доехали?
— Когда приезжала?
— В прошлой жизни, — ответил уклончиво старик. — Ее мой племяш нашел в соседней со мной палате без памяти, где я приходил в себя после инфаркта. Кто-то просто выгрузил ее на пороге клиники и свалил восвояси, так что никто не знает, откуда она вообще взялась. Потом привез сюда на реабилитацию, не рассказывала?
— Прямо инопланетянка какая-то…
— Утверждает, что с дороги после аварии, — не заметил иронии Босяткин, — прочла какую-то книжонку со скуки в клинике, Алик рассказывал, вот примеряла на себя чужое платье.
— Что прочла? — насторожился Погорел.
— Да хрень какую-то, не знаю, — отмахнулся Босяткин. — У нее и спроси, что она там читала, валялась у него в машине, вот и подсунул. Кое-что он ей сам читал, она слушала, пока во все это и не ушла с головой, вбив себе, что это она и есть — миллиардерша! Сумасшедшая еще тебе не говорила, что перевела на мой счет двадцать миллионов долларов, нет? Скажет, ее цель — как раз ими и завладеть. Не делай людям добра, не получишь зла. Только, чтобы что-то перевести, надо изначально этой суммой владеть. Наши актрисы так богаты, что могут разбрасываться такими деньгами? Мальчишка к ней со все душой, решил вернуть к жизни дурочку, так сам чуть не поплатился. Не простая птичка, ох не простая, влила себе в чайник, что мы ей должны и ведь не отступится, пока не получит своего. Более того, отдаю все оставшиеся свои кучеряшки с лысины голодающим африканцам Поволжья, что и устроенное на себя покушение — ее рук дело, все ради этого. Поэтому и сюда заявилась, чтобы сделать меня же организатором покушения на нее и моего дурака-племянника, подцепившего заразу на свою голову. Насочиняла себе, что у меня есть такие бабки и вцепилась мертвой хваткой.
— Серьезно?
— Более чем, говорю же, что ее цель — так вывернуть все наизнанку, чтобы мне больше ничего не оставалось, как откупиться от нее огромными деньжищами. Для меня же любой срок — считай, пожизненное заключение, на это и расчет. Поэтому и тебя сюда притащила, своего несостоявшегося убийцу, чтобы была хоть какая-то якобы защита от мнимых врагов. Не знаю, чем она тебя там зацепила, но предупреждаю, не ведись, добром это не кончится.
— А вы как бы и не причем, — кивнул скептически Погорел, — банкротившийся миллионер, которого просто хотят лишить последнего куска хлеба, так?
— Так и есть, — не стал возражать Босяткин. — И самое скверное во всем то, что мне нечем от этой стервы откупиться, нет никаких двадцати миллионов. И хотя дряхлым орлам в клетке волшебные бумажки не нужны, разве что на лекарства, денег от меня она не получит. Да и нет у меня больше таких, хватит и того, что уже развели старика на полтора миллиона зелени, фиг больше получат. Скоро босым, пошевелил он пальцами на ногах, по миру пойду.
— Но вы же должны ее знать в лицо, разбинтуйте и выведите дрянь на чистую воду.