Испытание временем
Шрифт:
Достаточно было напомнить ему наш недавний разговор, чтобы он тут же привел наглядный пример «женского упрямства».
Произошло это недавно, не больше месяца назад. Они возвращались из леса — он и командир, — где санитары весь день подбирали раненых. Птица ли села невдалеке, зверек ли проскочил, — что-то вспыхнуло, и прогремел взрыв.
— Осторожно, товарищ командир, — предупредил он ее, — не трогайтесь с места, мы угодили на минное поле.
Это, видимо, прозвучало слишком категорично, и она почувствовала себя уязвленной. Вскоре последовал его резкий окрик:
— Стойте, как стояли, тут мин понаставлено уйма. — Заметив выражение недовольства на лице командира,
Он хотел уже растянуться на снегу, но она его предупредила:
— Я пойду вперед, я умею обезвреживать мины.
Фельдшер с изумлением взглянул на нее, попробовал улыбнуться, но сообразил, что она не шутит, и смутился.
— Знаю, что умеете, — решил он ей польстить, — но я был сапером, рука у меня на этом набита.
Он все еще не верил, что она приведет угрозу в исполнение, и не удержался от шутки:
— Мина меня любит, наступлю — не взорвется.
— Не тратьте попусту время, — прервала она его, — вы будете следовать за мной… Мне не впервые пробираться по минному полю.
Цыбулька оценил опасность ее затеи и повел речь по-другому:
— Вы не должны этого делать, товарищ командир… Позвольте мне идти первым, пожалейте себя, с миной шутки плохи, не так ее погладишь, не с той стороны подойдешь — взорвется и убьет.
Напрасны были просьбы и доводы, она стояла на своем, и он решил не уступать:
— Я не могу этого позволить, я отвечаю за вас. Случится несчастье, мне один путь — за вами следом.
Они стояли на клочке земли, где многоокая смерть поджидала их, и препирались.
— Воинский устав, — настаивал он, — обязывает бойца в первую голову спасать командира. Против устава ваше приказание силы не имеет. Позвольте мне идти вперед, не женская это работа, а наша, мужская. Есть и женщины, конечно, саперы, — спохватился фельдшер, — бывают такие — лучше нашего брата…
— Товарищ военфельдшер, — решительно произнесла она, — впереди иду я. Следите по сторонам, обрезайте, если увидите, усики.
Она поползла вперед. Цыбулька не отставал от нее, просил быть осторожной, молил и настаивал, давал советы и сердился.
— Справа от вас бугорок, — предостерегающе звучал его голос, — будто черный пупырышек, обложенный снегом. Троньте его легонько… Не швыряйте руками, прошу вас себя пожалеть.
Не всегда она слушала его и чаще поступала по-своему.
— Товарищ командир, — шептал он ей, — мины не любят, когда хлопают по ним, нежнее к ним подходите. Не подумайте, что я за себя так стою: жалко мне вас… Такого командира нам больше не найти…
Иногда он легко отводил ее руку и тихо шептал:
— Надо правильного курса держаться, крен большой дали. На целый метр вбок отошли.
Они вышли из минного поля. Она взобралась на холм, сделала несколько шагов и тяжело опустилась на снег.
— Вот мы и встали на якорь, — с облегчением вздохнул он, — а я, по правде признаться, уже считал себя трупом…
Когда я спросил ее, зачем это ей понадобилось, она с улыбкой ответила:
— Не так уж часто приходится сдавать экзамен на мужество своим подчиненным. Уступить минутной слабости, чтобы потом об этом жалеть, — неразумно. Фронтовой командир не может себе этого позволить.
У меня было над чем призадуматься и себя упрекнуть. Что мне до раненого сержанта в жестком вагоне санитарного поезда и его друга с правого фланга; до того хирурга, который на службу явился почти без вещей, с двумя банками эфирного масла и с чемоданом лекарственных трав? Правильно подмечено мужество моряка на операционном
Какие бесстрашные солдаты, от военврача командира до санитара, сколько боевого духа, выдержки и верности долгу, — и все это оставило меня безразличным.
Ответ пришел значительно позже. Меня перевели из армии во флот, и здесь я понял, почему бессознательно тянулся к одному и не воздавал должного другому. Меня влекло к героизму духа и порывам души, рожденным трезвым сознанием долга и любви к человеку.
Вообразим летний пригожий день в Севастополе. Девчонке шестнадцати лет вручили аттестат об окончании семилетки и направили на курсы медицинских сестер. Госпиталь, в который она поступила, был в первые же дни немецкими самолетами разрушен. Она едва уцелела. Прорубили штольню в скале. Враг осыпал госпиталь снарядами, уничтожил автомашину, и воду для раненых приходилось возить вручную. Люди изнемогали от жажды, нечем было умыться. Истомленная от духоты и бессонницы, девушка едва держалась на ногах. Война придвинулась к морю, и штольня досталась врагу.
Ее направили на санитарный корабль. На третьи сутки самолеты осыпали плавучий госпиталь бомбами и потопили его. Медицинская сестра с небольшим числом раненых оказалась в море, — в спасательных поясах они плыли за ней. Изнемогая от усталости в холодной весенней воде, девушка продолжала нести вахту до конца: поправляла пояса у ослабевших, придвигала им обломки для опоры, утешала, сулила скорое спасение, пока не потеряла сознание…
Эта сила духовного подвига укрепила мое решение писать книгу о рыцарях духа, о тех, чье нравственное величие — залог того, что не переведутся на земле горячие сердца, никакое варварство не остановит их биения.
Эту верность долгу и нравственную отвагу я встречал и в глубоком тылу. И здесь, как и там, в полковом медицинском пункте, патриоты, проникнутые мужественным стремлением отвести гибель от защитников родины, сражались за торжество своих замыслов.
В далекой Перми я в госпитале встретил хирурга, о котором среди врачей шла добрая молва.
— Познакомьтесь с Шиповым, — в один голос советовали мне, — человек сорок сердец прооперировал, без единой ошибки, все живы.
Заведующий кафедрой оперативной хирургии Пермского медицинского института, шеф молодого хирурга, не похвалил ни своего воспитанника, ни его трудов.