Испытание временем
Шрифт:
В недостроенном помещении просторного цеха завода Гомберга звенит железо и верещит штамповочный пресс. За рядами наковален выстроились странно одетые люди с молотками в руках. Смесь времен и мод, богатства и бедности: сюртуки, визитки, немного поношенные, намеренно испачканные. Чесучовые, крахмальные и батистовые сорочки, рваные пиджачишки, ситцевые блузы и лоснящиеся, в заплатах штаны. Белые лица, холеные бороды и руки, непривычные к труду. Неловкие движения — манеры статистов на провинциальной сцене. Эти люди шумно смеются, жестикулируют и без умолку болтают.
Авремл и Янкеле — старые, заклятые враги. Их много раз мирили, но вражда неизбежно вспыхивала снова. Янкеле подозревал дайона в намерении захватить место раввина вопреки закону о «престолонаследии». Дайон утверждал, что тот зря позорит его и винит в тяжких прегрешениях… Легко ли при таких чувствах находить анекдоты противника интересными? Пока Авремл рассказывал, Янкеле рылся в памяти, чтобы собственной выдумкой превзойти врага.
— Как, полагаешь ты, откликнулись немцы на назначение царя главнокомандующим? — берет реванш Янкеле.
— Испугом?..
Где этому дураку догадаться!
— Нет.
— Радостью?..
— Осел, протестом! «Мы не вороны, — заявили они, — не выставляйте нам пугала…»
Это еще не все, он покажет ему, как хвастать!
Мастер Дворниченко давно нацеливается на «рыжих». Дурной пример заразителен, им подражают другие. Его удерживает только солидность этих людей — сын раввина и дайон! Сам Гомберг не осмеливается делать им замечания. И мастер избирает окольный путь:
— Как вы держите, Янкель, молоток! Два года я учу вас…
Авремл не упускает случая лягнуть своего врага:
— Я говорю ему то же самое: «Как ты держишь молоток!»
— А вы, Авремл, — настигает и его рука правосудия, — когда-нибудь убьете себя. Молотком раскроите себе череп. Не нагибайтесь так низко…
Оба делают вид, что не поняли намека мастера, и продолжают разговор.
Рядом перешептываются Бенцион Смоляров, владелец яичного склада, и бывший приказчик его, Эля. Они однолетки, но оттого ли, что хозяин — полный, стройный мужчина, с чисто выбритым лицом и пышными, расчесанными волосами, а приказчик — маленький, коротконогий, обросший заметными пейсами, кажется, что он значительно старше хозяина. Голос Смолярова — уверенный, твердый; голос Эли — мягкий, вкрадчивый. Во время разговора он становится на кончики пальцев и перегибается, как бы для того, чтобы все, до мельчайшей интонации, донести до хозяйских ушей.
— Я люблю бывать во дворе присутствия, — говорит приказчик, — зайдешь, посмотришь: кого приняли, кого забраковали, почему, за что?.. Все мы в руках бога, сегодня пользуешься отсрочкой, а завтра надевай шинель — и марш.
Он озабоченно морщит лоб и вздыхает.
— Что же вы там видели и слыхали? Говорят, там настоящее гулянье… Бедняки забросили свои дела и околачиваются во дворе присутствия.
Смоляров улыбается. Уж он их знает, эти нищие ужасные болтуны.
— Я пожелал бы моим врагам такое гулянье. У
Хозяин хохочет:
— «Сорок постов не помогли», ха-ха-ха-ха! «Надеялась на покойницу бабушку»…
— Почему вы смеетесь? — обиженно, но все еще почтительно говорит приказчик. — У бедняков одна надежда — на бога.
— Бросьте философствовать, — раздражается Смоляров, — расскажите еще что-нибудь.
Эле не до смеха, он никого не обязан веселить.
— Что вам рассказывать? Плохо… Режут, косят, отдают подряд всех. Марш на фронт — и никаких.
Чтобы сделать приказчика разговорчивей, хозяин прикидывается огорченным:
— Режут? Скажите пожалуйста!
— Никого не щадят: с пороком сердца принимают, с трахомой…
— Неужели с трахомой?
— Даже с чахоткой.
— И никаких отсрочек?
— Где уж, на испытание не посылают… Забирают всех…
Хозяин снова хохочет. Бестолковые люди, почему они не устроились, как он, на заводе? Прозевали?
— Не все же, м-сье Смоляров, богачи…
Ответ почему-то бесит хозяина, и он кричит, точно они на яичном складе:
— Замолчите, пустая мельница! Много вы понимаете!
Проходит немного времени, и Смоляров снова заговаривает:
— Что вы замолкли, Эля, воды в рот набрали?
— Вы же приказали мне молчать…
На заводе они в равном положении, нет больше ни приказчика, ни хозяина, но никогда Эля не осмелится ответить Смолярову дерзостью на дерзость.
— Как дела вашего зятя?
— Ничего, слава богу, выехал на геморрое.
— Все-таки выехал…
Смоляров опять хохочет. Эти бедняки — сущие комики, с ними веселей, чем в театре.
— Это, конечно, большое счастье. А племянник ваш?
— У племянника грыжа…
— Слава богу за грыжу, — потешается Смоляров, — шестьдесят шестая статья — кошерная статья, с нею ходят в синагогу.
Эля молчит. С него довольно, пусть этот хохотун потешает себя сам.
Шапочник Меер-Бер и Юдель-комиссионер, работающие на прессах, рассказывают друг другу:
— Мой Гершка совсем не плохо выглядит. Кашляет изрядно, по ночам задыхается.
— А мой Семка — покойник, краше в гроб кладут. Они испугаются в присутствии.
— Вам можно, Меер-Бер, позавидовать. Что делал себе ваш мальчик?
— Ничего особенного, не ел, не пил, не спал, глотал кофеин и нюхал серную кислоту… А ваш?
— Мой налегал на хинин. Говорят, очень хорошо действует на сердце, вызывает настоящий порок…
Потолковав о детях, шапочник и комиссионер начинают говорить о хозяине и сразу теряют спокойствие. Бессильный гнев душит их.
— Подумайте, Юдл, в чьих руках наша жизнь, кто нами командует — Мотель-жестяник, выскочка!
— Оставьте, какой он Мотель-жестяник? — со злобной иронией возражает Юдель. — Его зовут Марк Израилевич Гомберг.