Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Отпусти. Дышать трудно. — Галина скребла зубами его ладонь. — Брось туману напускать. Если я только расскажу, как ты по-хамски аттестат отнял, то меня не тронут и никуда не отправят, а вот тебя-то потрясут и допытаются, кто такая Ириша? Да не меня, а ее турнут с фронта.
— Эх, Галя, Галя, и дуреха же ты. Заладила одно «аттестат, аттестат». А ты не знаешь, что раз меня перевели в другую дивизию, то прежняя финчасть была обязана отозвать свой аттестат. И теперь наша финчасть обменяет его на свой и сразу же его вышлет тебе. Вот как, — хитрил Карпов. — А ты, не разобравшись, с бухты-барахты, по-бабьи,
— Отстань. Иди к своей Ирише.
— Брось злиться. Давай лучше сядем рядком да поговорим ладком. — Петр Семенович продолжал гладить ее волосы. — Что Ириша? Теперь с Иришей все! — И Карпов потянул руку жены к губам. — Прости! С кем, дорогая, на фронте греха не бывает.
Где-то невдалеке с сухим треском разорвались снаряды. Карпова вздрогнула и прижалась к мужу.
— Вот видишь, в каком аду мы живем. Все время на грани между жизнью и смертью... Так стоит ли нас за это казнить... Не казнить, а жалеть надо! — И, зажав в своих объятиях, мило улыбаясь, жарко поцеловал Галину в губы. — Так что смени, пожалуйста, гнев на милость, и давай сядем за стол и выпьем мировую.
Галина Степановна хотя и слабо, но все же упиралась. Тогда Карпов подхватил ее на руки и закрутился, как бывало.
— Ну что? Все? Или еще злишься?
— Не только злюсь, но и побить готова.
— Ах так? — И Карпов снова стал вместе с ней крутиться.
— Петя, не надо. Закружил, аж голова кругом пошла.
Петр Семенович опустил ее на постель и безудержно стал ее целовать — в губы, в глаза, в шею.
Теперь она не сопротивлялась, лишь, глядя большими глазами в упор, спрашивала:
— Скажи, ты на самом деле меня любишь?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На берегу Вержи наполовину сохранилась деревушка. Правда, уцелевшие дома были основательно побиты, но все же в них было лучше, чем в землянках. И все мало-мальски целые избы были заняты вернувшимися крестьянами. В одной такой избе, у стариков, Железнов и Валентинова устроили Юру и Дусю. Недалеко, через три пепелища от этого дома, саперы для жены комдива на скорую руку приспособили обескрышенную, без окон и дверей осиротевшую избушку: залатали, побелили, вместо крыши установили лагерную палатку. А дальше командир медсанбата сделал все, чтобы в ней можно было по-человечески разместиться. И убогая развалюшка заблестела чистотой и фронтовым убранством: стол застлан чистой простыней, скамейки, промытые голиком с песком, блестят чистотой. У стены за печкой на широких полатях устроена постель. У дверей около печки — рукомойник с чистыми полотенцами, а с другой стороны дверей, в углу, два ящика. В одном из них — посуда, а в другом — продукты и хлеб.
И вот под музыку артиллерийской канонады Зубарев и ввел в эту хоромину Нину Николаевну. Не успел он еще поставить вещи, чтобы по телефону доложить комдиву о прибытии, как в избу вбежали Юра и Дуся. Еще в дверях, выкрикивая: «Мама! Мамочка!» — Юра бросился матери на шею, и мать, обхватив его, целовала и дрогнувшим голосом причитала:
— Юрочка, дорогой мой, сынок мой ненаглядный... — Посадив
Юра, чтоб не волновать мать, ответил:
— Нет, не ранен.
Но тут встряла Дуся:
— Нет, тетя Нина, он соврал.
— Ну, ты!.. — прикрикнул на нее Юра. Но было уже поздно.
— Ранен? — Нина Николаевна испуганно смотрела на Дусю. Та поддакнула кивком головы. — Как? Куда? — Нина Николаевна провела руками по его голове, рукам и, рассматривая его пальцы, спросила: — Где?
— Да пустяки, — ответил Юра. — Так, немного по ребрам задело.
Нина Николаевна задрала подол его рубахи и ужаснулась рубцу, перехватившему все ребра. — Как же это так, сынок?
Юра опустил рубаху и повел свой рассказ о последней схватке партизан с гитлеровцами в лесу.
— Генерал на проводе. — Коротков протянул трубку Железновой. — Только плохо слышно, бой заглушает.
Нина Николаевна взяла трубку:
— Яша! Здравствуй! Я уже у тебя, дорогой. Около меня Юрочка и Дуся. Он, оказывается, ранен, а ты ничего мне не писал, как же так?.. Что? Хорошо, будем тебя ждать, — и положила трубку.
— Папа сказал, что очень занят и чтобы мы ужинали и ложились, не ожидая его, спать, — повернулась она к Юре.
Зубарев слетал на машине в медсанбат и привез оттуда добрый ужин и чай. На ужин пригласил стариков. Они расположили к себе Нину Николаевну своей душевностью и добротой. Оказалось, что все их сыновья с семьями еще по ту сторону фронта, в партизанах.
— И с детьми? — удивилась Нина Николаевна.
— Дети, значит, внуки наши, уже большие. — Поведала старуха и перекрестилась. — Сохрани их бог. Мой, — покосилась она на старика, — тоже партизанил в бригаде генерала Сергея Ивановича Иовлева. Да и я ему иногда помогала. А вот в бою, в лесу, у Батищева, соединились с нашими и ослобонились. Теперь молю бога, чтобы сыны наши, их жены и дети вернулись бы тоже невредимыми.
После ужина все вышли на воздух, сели на завалинку и долго смотрели туда, где грохотал бой.
Яков Иванович приехал под утро. Чтобы не поднимать с постели жену, он ножиком приподнял крючок входной двери и неслышно вошел в избу. Нина Николаевна ахнула, когда он обнял ее и поцеловал.
— Яша, милый, здравствуй. — Она крепко обвила его шею и тут же предупредила: — Тихо, со мной Юра.
Яков Иванович бережно взял Юру, перенес его на топчан и тепло укрыл. После тут ясе на лавке разделся и так же безмолвно бухнулся в теплую постель к жене...
Спали долго. Услышав, как к дому подошла машина, Юра приподнял маскировку. В окно ворвался яркий луч солнца.
— Сони, вставайте! — тормошил Юра мать и отца... — На дворе день. Польщиков уже приехал, а вы все дрыхнете. Не стыдно?
— Стыдно, сынок, стыдно, — приподнялся отец. — Выйди и скажи Польщикову, пусть привезет завтрак. Если хочешь, то поезжай с ним. А мы — встаем.
Юра от радости аж подскочил и уехал с Польщиковым.
Завтракали только своей семьей. Юра торопливо глотал кашу, захлебывал чаем, так как за окном гудела его «гвардия» — деревенские ребята. Среди них он был «генералом». Сегодня они наметили строить переправу. Хорошо, что этого не знала мать, а то, наверняка, поломала бы эту затею.