Испытание. По зову сердца
Шрифт:
В последнее воскресенье Нина Николаевна, Юра и Дуся в сопровождении Ирины Сергеевны тронулись на машине в путь.
Яков Иванович провожал их до автострады. Там Нина Николаевна, прощаясь, попросила:
— Яша, береги себя и для детей и для меня. Верушку обними и поцелуй... Жаль, очень жаль, что я ее не увидела. Чувствует мое сердце, что с ней что-то неладное...
Яков Иванович стоял до тех пор, пока машина не скрылась за рекой Вопец.
Валентинова ехала с ними до Москвы. На вокзале она взяла все заботы о билетах на себя. Посадила их в поезд, а когда он тронулся,
Двумя неделями позже с этого же вокзала Карпов провожал Галину Степановну в Княжино и еще раз клялся ей в любви и верности.
Отправив Дусю, Ирина Сергеевна загрустила. Стала совсем на себя не похожа: молчаливая, угрюмая, замкнутая. Это стали замечать не только подчиненные, но и Железнов, Хватов.
Как-то Яков Иванович пригласил ее к себе в землянку, посадил на стул и спросил:
— Что с тобой, мать Ирина? Из-за Карпова? Не таись.
Ирина Сергеевна молчала, теребя платок. Потом чуть слышно ответила:
— Да... С ним все кончено... — и, склонив голову, продолжала: — Но меня грызет страшная обида, такая, что даже хочется мстить.
— Мстить? Что ты? Это на тебя не похоже.
— Конечно, я далека от мести. Но никак не могу заглушить в себе злобу на человека, который клялся в вечной любви, в вечной верности, которому я всем своим существом, сердцем и разумом верила. И вдруг все рухнуло — любовь, мечты, надежды... И если бы не дети, — Ирина Сергеевна отвернулась в сторону и потянула к глазам платочек, — то я, кажется, безрассудно ринулась бы в пекло боя.
Яков Иванович протянул ей стакан с водой. Она отхлебнула глоток.
— Для успокоения души давай попьем чайку, — и направился к двери, чтобы приказать Никитушкину подать чай, но Ирина Сергеевна его остановила.
— Не надо. Мне пора идти. Сейчас, — посмотрела она на свои часы, — меня ждут в автобате. — И, надев берет, вышла.
Почти тут же вошел Хватов. Он остановился в дверях и, как-то странно посмотрев вслед Валентиновой, обратился к Железнову:
— Ты знаешь, почему с ней такое творится?
Яков Иванович скрывать не стал и ответил прямо:
— Знаю.
— Я поражен, — приподнял плечи Хватов, — как он мог такое совершить?
На это Яков Иванович веско ответил:
— Значит, мог. В настоящей фронтовой любви, дружище, кроме клятв и заверений, навеянных чувством страсти, нужны — святая честность, верность данному слову и такая же, как и на войне, сила воли. Чего, видимо, в какой-то мере Карпову не хватило.
— А я полагаю другое, — возразил ему Хватов. — Он испугался, что жена испортит ему карьеру...
— Согласен. Но и в таком случае я прав. У честного и волевого человека, Фома Сергеевич, карьера любви не вышибет.
— И мы с тобой защищали эту любовь, — горестно вздохнул Фома Сергеевич.
— Да, защищали. Защищали потому, дорогой комиссар, что по-родному жалели Ирину Сергеевну и плохо знали слабые черты существа Карпова. А эти слабости сидят глубоко в тайниках души и познаются они либо в бою, либо, как видишь, при разрыве
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Сталинградская катастрофа серьезно потрясла все слои общества фашистской Германии. Да не только Германии, но и ее союзников. Кое-кто — и в первую очередь Италия — стал подумывать о выходе из войны.
Чтобы предупредить распад фашистского содружества и поднять настроение своего народа и армии, Гитлер и его окружение, считавшие, что война еще не проиграна, решили летом 1943 года провести на Восточном фронте большое наступление. Для этого была избрана Курская дуга и разработан план «Цитадель».
10 мая на совещании в имперской канцелярии высших чинов армии и флота начальник штаба верховного командования вермахта фельдмаршал Кейтель, зная, что некоторая часть генералитета настроена против наступления, поставил вопрос: «Наступать или не наступать?» И отвечал словами Гитлера: «Мы должны наступать из политических соображений. В этом наступлении мы на голову разгромим главные силы Красной Армии, снова захватим стратегическую инициативу и наверняка добьемся изменений в нашу пользу».
План «Цитадель» таил в себе далеко идущие цели. Им намечалось двумя одновременно сходящимися ударами из районов Орла на юг и из Харькова на север окружить и уничтожить на курском выступе советские войска, а затем расширить фронт наступления, разгромить советские армии в Донбассе и, если все пойдет благополучно, ударить на Москву.
Руководство наступлением Гитлер возложил — с орловского плацдарма на командующего группы армий «Центр» Клюге, а с плацдарма севернее Харькова — на Манштейна.
Но для осуществления этого плана требовались громадные силы и средства, которых ни у генерал-фельдмаршала Клюге, ни у фельдмаршала Манштейна не хватало. И гитлеровское командование волей-неволей потянуло на Орел и Харьков войска откуда было можно — и из глубокого тыла и из-за границы. Но и этого оказалось недостаточно. И Клюге вынужден был снять часть дивизий из 3-й танковой и 4-й армий, стоявших против нашего Западного фронта, и бросить их на орловский плацдарм.
Как только разведка донесла о движении воинских эшелонов на Орел, командование фронта предложило Михаилу Макаровичу очень сложную задачу — усилить наблюдение на линии Рославль — Брянск — Карачев.
Михаил Макарович решил в районе Смоленска остаться самому с Лидой и дедом Гришей да еще подтянуть к себе тетю Стешу и взять под наблюдение 3-ю танковую армию, в район Рославля в помощь Ане направить Веру, а на линяю Брянск — Карачев перевести Клима.
— Но как это сделать? — теребя пятерней волосы, глядел он на сидевшую за столом Веру. — С тобой-то просто. Клип, будучи в Рославле, даст тебе от имени Маши телеграмму. — «Дорогая сестрица очень больна приезжай скорее целую Маша». А вот как сделать с Климом, чтобы его перебросили из Смоленского района в Брянский? Думать надо. А пока что давай нанесем все то, что мы разведали об оборонительных рубежах, и через партизан Сергея Ивановича перешлем их «Гиганту». Завтра ночью к ним прибывает самолет.