Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Господин Вольф! Отодвиньтесь, не то я ударю!
— Не смейте меня так называть, — прохрипел Стропилкин. — Для вас я тот же, прежний Иван Севостьянович.
— Вы, Стропилкин, — предатель и уже никак не можете быть прежним Иваном Севостьяновичем. Так что уходите, пока я вам вот этим, — Вера взмахнула кирпичом, — физиономию не расквасила.
— Вера Яковлевна, послушайте...
Но Вера так сильно толкнула его в грудь, что он грохнулся на пол.
— Если я уйду, — настойчиво шептал Стропилкин, — не убедившись, что вы Вера Железнова,
— Никакой сети у меня нет, и ничего они не размотают. Но что же вы все-таки предлагаете? Назваться Верой Железновой и этим ускорить мне более легкую смерть?
— Нет. Спасти вас.
— Спасти? Как?
— Хотя вы поколебали во мне веру, что вы есть та самая, которую я до сего времени ношу в груди своей, все же еще раз прошу, признайтесь, что вы Вера Яковлевна, и я вас спасу.
— Для чего же вам надо мое признание?
— Чтобы я вам поверил, — душевно промолвил Иван Севостьянович. — Вера Железнова, какой я ее знал, — это олицетворение верности, бесстрашия и подвига. И если вы не Вера, то меня берет сомнение, есть ли в вас эти качества. А для вашего освобождения у меня должна быть полная уверенность во взаимном доверии.
— Для чего?
— Опять же для вашего спасения.
— А вы не допытывайтесь признания и спасайте меня, как бы вы спасаете Веру Железнову. За меня вам наши тоже зачтут.
— Меня волнует не это, а верность. — И Стропилкин вплотную пододвинулся к Вере, крепко сжал ее руки и зашептал ей в самое ухо:
— Представьте себе, я выведу вас на улицу, — а это без крови не обойдется, — что дальше? Гибель?..
— Так что же вы предлагаете? Смерть? Но не здесь в застенке, а на улице?
— Нет, освобождение. Я вас выведу. Там, на улице, нас ваши подхватят, прикроют и уведут. Пока погоня развернется, мы уже будем далеко в лесу. А для этого мне надо связаться с вашими людьми... Но чтобы они мне поверили, — Стропилкин протянул ей блокнот и карандаш, — напишите им несколько слов.
Представив себе, как этот блокнот попадет в руки оберст-лейтенанту, как начнут хватать ее товарищей, Вера отвела блокнот, хотя на случай своего внезапного исчезновения у нее была договоренность со Степаном.
— У меня никого нет.
— Неправда! Зачем же вы, москвичка, дочь комдива Железнова, вдруг, ни с того ни с сего, прогуливаетесь здесь, во фронтовом районе, да еще в таком рубище? Зачем?
— Я ничего писать не буду.
— Не верите? Я понимаю вас: «Стропилкин предатель. Раз он предал Родину, так может и нас предать». Да? Но вы, Вера Яковлевна, своим пребыванием здесь, своей стойкостью вывернули мою душу, сбросили с нее всю страшную дрянь. Спасая вас, я спасаю и себя... — Стропилкин склонился
Его слезы ее окончательно сокрушили, и она решила довериться ему:
— Писать я вам ничего не буду. А если вы действительно решили меня освободить, то я могу навести вас на таких людей, которые мне помогут. Но если, Иван Севостьянович, это провокация, то, поверьте, часом раньше или позже вы погибнете разом со мной.
— Что вы, Вера Яковлевна! — Стропилкин задрожал. — Как вы можете после всего этого обо мне так думать?
— Так вот, слушайте. Завтра рано утром идите той тропой, по какой вы гнались за мной. Там будут работать железнодорожники. Вы не бойтесь, подойдите к ним и попросите прикурить. Они, наверное, вас спросят обо мне.
— А если не спросят?
Вера задумалась. Ей никак не хотелось называть имя Степана.
— Тогда вы сами спросите: нет ли среди вас соседа Юлии Баскаковой? Кто-нибудь из них откликнется: «Я сосед, — скажет он. — В чем дело?» Или что-то в таком духе. Этому человеку вы поведайте свой план и договоритесь с ним, как будете действовать.
— Все понял. Так и сделаю.
— А как я буду знать?
— Я сделаю так, что завтра меня снова сюда пришлют. И тогда я вам скажу все.
— А если не пришлют?
— Жизнью пожертвую, но вас спасу. Только, если вызовут на допрос, не поддавайтесь ни на какие провокации. Верьте! — Стропилкин отошел к двери и, стуча в нее кулаками, вызвал караульного.
Назавтра в первой половине дня Веру вызвали на допрос. Проходя по коридору мимо зеркала, она не узнала себя: бледная, глаза провалились, щеки впали, как у старухи. «Не падай духом! Держись! Ты же коммунистка!» — мысленно прикрикнула на себя Вера, приосанилась и смело пошла к коменданту.
В его кабинете был переводчик, вчерашний капитан и Стропилкин-Вольф.
— Гут морген, фройлейн Вера Яковлевна! — приветствовал ее комендант и показал на стул, рыская глазами то на Стропилкина, то на Веру.
— Не понимаю вас, — пожала плечами Вера. — Не ферштейн.
— Господин оберст-лейтенант приветствует вас, Вера Яковлевна, и предлагает сесть, — подсказал переводчик.
— Что вы приписываете мне какую-то Веру? Когда я Юлия и по отцу Петровна.
Переводчик по-немецки пересказал коменданту возмущение Веры. Тот, поглядывая то на нее, то на Стропилкина, ответил, что лейтенант дословно перевел:
— Бросьте, Железнова, упираться. Иван Вольф все нам рассказал.
Это было для обоих великое испытание, чтобы ни один вздох, ни одно движение лица не выдали взрыв возмущения, у Веры — на Стропилкина, у Стропилкина — на коменданта.
— Ничего он вам сказать такого не мог, хотя уж очень добивался, чтобы я назвалась Железновой. А если и сказал, то, видимо, из-за трусости перед вами. Я еще раз повторяю — я Юлия Баскакова и никакой Веры Железновой не знаю.
— Тогда передадим вас абверу, и там вы поневоле признаетесь, — повторяя слова коменданта, сказал переводчик.