Испытания жизни

Уваров Валерий М.

Следователи улыбнулись в ответ на длинный, словесный выпад начальника. Все они хорошо знали, что никто из присутствующих здесь никогда не прекратит курение, а нравоучение произносится ради поддержания железного порядка и дисциплины, о которой только что говорил Соколов.

– Все. Заканчиваем. Идите и работайте. К вечеру жду от вас отчета по завершенным делам. А ты Ульянов останься! У меня для тебя есть особое задание.

Хватов с серьезным, деловитым видом с кожаной папкой, в которой ничего и не находилось, кроме нескольких листов чистой бумаги, вместе с остальными направился к выходу. По инерции, как всегда, он остановился перед секретарем-машинисткой Светой, работавшей рядом с кабинетом Соколова. Секретарша выполняла все необходимые действия, связанные с документацией, которой всегда было великое множество. Через руки молчаливой сорокалетней девицы в форменной, казенной гимнастерке с сержантскими нашивками, ежедневно проходило множество разнообразных приказов и распоряжений. Своевременное знание документов, ох как порой было необходимо ряду сотрудникам районного отдела внутренних дел. Светочка, хорошо знала цену начальственным директивам и старалась вести со следователями нейтрально и доброжелательно, ни отдавая никому особого предпочтения. Недаром на оштукатуренной белой стене

красовался красно-коричневый плакат женщины в красноармейской форме, прижимающей к пролетарскому рту указательный палец с многозначительной надписью: не болтай. Но Хватов, один из немногих, сумел подцепить на крючок профессиональную секретаршу Соколова, льстивыми, порой, наглыми комплиментами, на которые он никогда не скупился, так как произносить и, тем более, составлять их для него не составляло большого труда. Совсем небольшие подарочки, вроде букета цветов или плитки шоколада однозначно делали свое дело и укрепляли авторитет и уважение этого следователя в глазах Светочки. «Какой внимательный мужчина. Никогда не пройдет мимо меня, безразлично, как все остальные. Обязательно скажет мне, что-нибудь приятное. Как хорошо иметь с ним дело». Подобные мысли посещали секретаршу тогда, когда она видела или общалась с Хватовым. В остальное время мысли Светочки были заняты исключительно работой. Светлане больше ничего и не хотелось в простой, прямой, как шоссейная дорога, бесхитростной жизни. Раньше она была замужем за бухгалтером. Муж невзрачный на вид и без особых талантов. Про таких людей в народе говорят, что они звезд с неба не хватают. Но он любил ее и она, по-своему, была привязана к нему. Большего она не желала. Светочка осталась вдовой после автокатастрофы. Все мысли о сказочном принце, на неком, белом коне улетели в далекое прошлое и теперь, она старалась не вспоминать девичьи грезы и фантазии.

– Хорошо ты выглядишь, Светочка! – похвалил ее Хватов, доставая из кармана кителя изящный флакончик с красивой наклейкой, на которой полуобнаженная красотка с загадочным видом прижимала к груди пышный букет белых цветов. Рисунок, по замыслу автора, должен был напоминать расцветающие, белые хризантемы.

– Попробуй чудесные духи, Света. Думаю, что они как раз вольются в твой аромат, которым ты вся и так пронизана и благоухаешь. Если понравится, достану сколько надо. Рад тебе всегда услужить.

– Что вы товарищ капитан делаете со мной? Как я увижу вас, все мои мысли и чувства куда-то пропадают.

– Все неприятности Светочка от чрезмерной работы. Наш Соколов всех достал указаниями и постановкой новых и новых задач. Всем нам от него каждый день достается на орехи. Хоть бы его поскорее перевели куда-нибудь подальше от нас.

Хватов лукавил. Для него лучшим вариантом было, когда полковник Соколов оставался на своем месте. Тогда, все осталось бы по-старому, и Ульянов никак не мог занять освободившееся место. Многие в отделе знали, что Ульянов является любимчиком полковника, хотя он всегда критиковал и ругал следователя на всех планерках и оперативных совещаниях. «Все делается для отвода глаз, чтобы поставить перед остальными своеобразную дымовую завесу и скрыть истинные намерения начальника» – поговаривали некоторые сотрудники. «А, там глядишь, и выскочит наш Ульянов каким-либо начальником, словно черт из табакерки и всем напомнит, где и в каком месте находиться кузькина мать». На глуповатом, оживленном лице Светы от недалеких, пустых комплиментов Хватова, заиграла улыбка удовольствия. Выждав немного времени, когда вокруг никого не стало, она прошептала Хватову:

– Как вы мне нравитесь, товарищ капитан, и я хочу вас так же порадовать. Пришла директива сверху, где Соколову предлагается найти достойного кандидата на его место в течение месяца. Вы понимаете, что это может значить?

– Конечно, Светик! Хорошо все понимаю.

Он вплотную приблизился к ней и поцеловал в пухлую щеку, которая стала покрываться густым румянцем от полученного удовольствия. Одно дело, когда тебя целовал твой собственный муж (дело вполне привычное и слишком знакомое) и совсем другое, когда поцелует тебя обожатель, который в душе полагает, что ты не обычная, земная женщина, а некая, таинственная фея, спустившаяся сверху, с чистых, горных вершин. Из кабинета Соколова раздался пронзительный звонок. Светлана поднялась и, сделав знак рукой Хватову, чтобы он ее дождался, шустро вошла в кабинет полковника.

– Светлана! Сделай нам с капитаном чайку, да покрепче. Да, постой, дверь не закрывай. Слишком у меня дымно. Накурили тут все, почем зря. Как людям не стыдно.

Хватов все ценные указания слышал отчетливо, так как дверь кабинета оставалась незакрытой. Полковник считал, что он с Ульяновым находится вдвоем, и никто не может слышать их разговора. Подойдя к Хватову, Светлана зашептала на ухо:

– Теперь не уйдете. Как только услышит ваши шаги, он поймет, что кто-то из посторонних сидел у меня. Получу хороший нагоняй. Посидите несколько минут. Я только заварю чаю, отнесу, и вы будете свободны, капитан.

Она без скрипа затворила за собой невысокую дверцу и вошла в соседнюю комнатку, примыкающую к приемной. В ней находился примус и принадлежности для приготовления чая. Хватов не поверил, что он на время остался один и может слышать, о чем говорят Соколов и Ульянов. Узнать содержание разговора он раньше и не надеялся. Сегодня изменчивое счастье улыбнулось ему. Подойдя вплотную к двери кабинета Соколова и скрытый от разговаривающих собеседников, он отчетливо слышал каждое слово полковника, и, хотя диалог с капитаном Ульяновым близился к концу, он ясно понял, о чем идет речь.

– Так, что Александр, я, буду тебя рекомендовать на мою должность. Генерал Истоминский хорошо отзывался о твоей работе в наркомате внутренних дел. А к его мнению прислушивается комиссар. Он с генералом дружит с детства. Да и мне, как кажется, ты по своим деловым качествам справишься с должностью. При назначении получишь майора, а года через полтора и до полковника дорастешь. Нравится тебе подобная перспектива? Я думаю, что она неплоха для такого молодого офицера, как ты. Соглашайся. Я думаю, что у тебя все получится. Вставай на мое место. Не забывай, что мне надо тоже расти. Настала мое время. Из нашей столицы, я буду за тобою приглядывать.

Хватов на цыпочках осторожно вернулся к столу секретарши. Теперь он твердо знал, что его, так называемый друг, обязательно пойдет на повышение. «Но почему не я? Чем я хуже моего товарища? И нашей Маше он больше нравится, чем я и начальство его не забывает». Глубокая зависть, переходящая порою в ненависть к лучшему другу, охватило его душу и ум. В глубинах своей неизведанной им самим

до конца души, он полагал, что подобного события с Ульяновым не произойдет, но оно случилось. «Но мне плакать и расстраиваться некогда и незачем. Испортишь здоровье и больше ничего другого не получишь. Расстроенными чувствами делу не поможешь. Надо активно действовать. Для начала надо тщательно обдумать план моих дальнейших шагов». Классовые враги советского государства в конце сороковых годов были почти полностью уничтожены, но их остатки в виде кулацко-поповского элемента продолжали действовать и подрывать основы социалистической диктатуры. Естественно, что всем наркоматам, ведающим вопросами безопасности как внутри страны, так и снаружи, были поставлены задачи обнаружения и уничтожения любых врагов советской власти. Сейчас, Хватов заканчивал расследование уголовного дела бывшего слесаря, торговавшего всякой хозяйственной мелочью, в виде огородных лопат и дверных ключей, изготовляемых самим кустарем. Продажа всех изделий шла у него туго. Народ, из-за отсутствия лишних денег старался на всем экономить, и слесарь Воробьев получал совсем малую выручку от продажи мелких изделий. Однажды, в один из воскресных дней, когда он ничего не продал, работяга в закусочной, расположенной на базаре, после принятия значительной дозы горячительного, позволил себе разглагольствовать о политике государства, в компании мелких, розничных торговцев. К несчастью Воробьева, среди подвыпивших, оказался один осведомитель, под видом мастерового, который регулярно сообщал собранную им информацию о настроениях торговцев и посетителей рынка. Казалось, по данному ремесленнику у следствия не возникало никаких вопросов: налицо антисоветская пропаганда и агитация. Воробьев при всех заявлял: «что у нас за власть, когда он всю жизнь работает и не может заработком прокормить семью». Налицо признаки политической статьи – пятьдесят восьмой. В кабинете Хватов взял в цепкие руки тоненькую, серую, казённую папку с делом Воробьева и на время задумался. «Расследование как будто бы закончено, но нет в нем необходимого веса, того блеска, той значимости и основательности. Обыкновенное банальное уголовное дело. Да и срок по нему сиделец может получить совсем небольшой». Эдуарду было решительно все равно, что ремесленник говорил о партии и о мировом вожде. Ему, надо было, придать заурядному делу более широкий размах и масштаб, чтобы нынешнее руководство заметило и соответствующим образом оценило его заслуги. «Неплохо смотрелось раскрытие группы антисоветчиков. Надо к делу присоединить какого-либо служителя культа и сделать его основным фигурантом, а не ремесленника Воробьева». Перебрав в уме все известные фамилии священников, ранее знакомых по долгу своей работы, мысли Хватова остановились на иерее Фотии, проживающего теперь в городе Колково. Священник, ранее, служил в той же церкви, в развалинах которой не так давно побывал следователь. «Подобная кандидатура будет самой подходящей. Да, и я, попытаюсь расспросить попа о таинственном кладе старого барина. Фотий мог внести дополнительную ясность: где спрятано барское сокровище? Недаром он служил в обители более двадцати лет и, естественно, может мне указать все возможные потайные места в ближайшей округе. Правда, наш полковник категорически запретил мне заикаться о кладе, в связи с досадным случаем на сельском погосте и никогда больше о нем не говорить. После ареста попа у меня появится твердый, законный повод для подобных расспросов. Иначе, по-другому, не может быть: бывший настоятель будет представлен в уголовном деле, как матерый антисоветчик». От замысловатого хода мыслей у Эдуарда вспотел затылок, поросший жестким, седоватым волосом. «Что-то рано у меня появилась никому не нужная седина, да и подравнять волосы мне необходимо. Сегодня заскочу к нашему брадобрею. Нужно хорошо выглядеть перед начальством. У меня не все потеряно. Выскочка Ульянов пока не назначен на должность. Время у меня есть. Срочно надо на воздух. В кабинете у нас больно надымлено. Да и голову настала пора проветрить».

Хватов не спеша опустился на плохо окрашенную скамейку, примыкающую к стене, ограничивающую соседний парк от двора мрачного, казенного заведения, именуемого городским отделом милиции. Сюда приходили курить на воздухе сотрудники отдела, обдумывая и планируя розыскные мероприятия. Другие сидели и отдыхали, бездумно поглядывая по сторонам и не останавливая взгляд на чем-либо определенном. Мысли о работе временно улетали полностью, далеко-далеко. Голова обычно, освобождалась от различного ненужного мысленного мусора, и нервное постоянное напряжение сменялось привычным рабочим тонусом. Хватов с рассеянным видом скользил, как бы невидящим взглядом, по белой, оштукатуренной стене с темными, неровными разводами. Затем взор устремился на мощные кроны старых лип и развесистых кленов, разноцветные листья которых зависали в прозрачном, сентябрьском воздухе и медленно покружив, плавно падали к ногам Хватова. Нервная внутренняя дрожь, раньше охватившая Эдуарда от всех неприятных для него известий, незаметными, небольшими, но ощутимыми для него некими полосами, стала, как бы угасать и исчезать, словно ее и не было. В освободившейся, опустошенной от всех ненужных мыслей голове Хватова вызревали четкие потоки, складывающихся в уме комбинаций его дальнейших действий.

Булыжная мостовая, выложенная старым, ущербленным от времени камнем, заканчивалась возле двухэтажного домика из потускневшего с прозеленью красного кирпича, с старинными оконными проемами в виде арочных полусводов. По переднему краю, почтенного здания, красовались остатки, когда-то ранее установленной пышной лепнины в виде цветочных розеток и виноградных листьев. Здание явно носило на себе следы былой роскоши, от которой, в послереволюционные годы мало что осталось. На втором этаже заведения располагалась сапожная артель «Большевик». Хватов, в сопровождении сотрудника милиции поднялся по высокой, скрипучей лестнице с облупленными лакированными перилами в эту сапожную мастерскую, где ныне, в качестве мастера по ремонту обуви, трудился бывший настоятель Никольского храма отец Фотий. Нынешняя власть обязывала каждого трудоспособного, заниматься общественно-полезным трудом. Она неукоснительно подвергала различным гонениям и притеснениям, всех «чуждых пролетарской власти», которые старались избегать любой работы. К настоящему, производительному труду власти относили прежде всех тех, кто что-то производил нечто материальное, вещественное, то есть предметы, какие можно было посмотреть, пощупать и потрогать руками и, наконец, можно было, в конце концов, и понюхать для пущей достоверности. Трудом не считались духовные иллюзорные представления в виде духовных служб, молитв и таинств и, поэтому, нынешняя власть, если и полностью не запрещала подобные действия православной церкви, установленные ее канонами, но и не поддерживала и не помогала в содержании храмов и монастырей.