Истоки человеческого общения
Шрифт:
Феномен грамматичности — то, что определенные высказывания воспринимаются как грамматически неверные («Это не по-английски», «По-русски так не говорят»), — казалось бы, отстоит очень далеко от подчинения социальным нормам с целью избежать стыда и вины. Ио мы утверждаем, что это просто еще одна реализация на практике социальных норм повседневного поведения (подобно сбору меда и использованию палочек именно «нашим», особым внутригрупповым образом), действие которых значительно усиливается благодаря тому, что высказывания с общепринятой грамматической структурой мы слышим десятки, а то и сотни раз на дню. Схема таких высказываний в нашей коммуникации задана весьма жестко. Отметим, что искажения грамматики в тех высказываниях, которые мы слышим редко, звучат не так ужасно, как в часто используемых фразах и грамматических структурах (Brooks и др. 1999). Интересно, что представители второго поколения обучавшихся NSL, по всей видимости, обладали чувством грамматичности, которого не было у создателей языка (то есть, они замечали, что первое поколение не всегда все «делает правильно»; Senghas, Kita, Ozyurek 2004). Можно
Многие лингвисты и философы ломали головы над проблемой грамматичности: если это не готовые правила, которым учат в школе (понятно, что владение прескриптивной грамматикой будет указывать окружающим на уровень образования и социальный статус), а что-то более глубинное, то что это? Согласно текущим представлениям, это просто еще один случай нормативности группового поведения, усиленной частыми случаями употребления до такой степени, что нарушения норм звучат странно. Это — неожиданный, но очень важный дополнительный эффект мотива приобщения/конформности/групповой идентификации в эволюции человеческого общения.
6.3.4. Резюме
Я уже вижу, как лингвисты с отвращением взирают на представленные в этом кратком изложении страшные упрощения дискурса и сложных конструкций (и, конечно же, «серьезного» синтаксиса тоже). Но мои цели здесь были просты и конкретны. Я пытался показать следующее:
• построение расширенного дискурса и нарратива создает функциональную потребность в средствах, позволяющих соотносить события друг с другом, отслеживать их участников и простраивать перспективы на будущее;
• во всех известных языках имеются грамматические средства для удовлетворения данных потребностей, но существует огромное множество путей для этого, и поэтому все языки значительно разнятся по этим средствам;
• рекуррентные дискурсивные последовательности, в которых описывается несколько событий, являются первоисточником сложных синтаксических конструкций.
У индивидов, просто запрашивающих что-либо друг у друга в момент «здесь-и-сейчас» или даже информирующих друг друга о чем-то, немного удаленном от этого момента во времени и пространстве, не возникает потребности в большинстве изощренных синтаксических средств, которые мы наблюдаем в современных языках. Возможности таких средств прямо связаны с функциональными запросами нарративного дискурса, нуждающегося в структурированных группах событий, удаленных друг от друга во времени и пространстве.
В любом случае, мы можем подытожить этапы нашего эволюционного развития в терминах грамматики просьбы, грамматики информирования и грамматики приобщения и нарратива, как это показано на рис. 6.1. В этой иллюстрации сделана попытка дать самую общую характеристику грамматических средств, возникавших в человеческой коммуникации по мере того, как различные мотивы коммуникации преобладали на протяжении эволюции. (На этой иллюстрации, также как и на рис. 5.1, термины Человек, Ранний человек разумный и Поздний человек разумный — Homo, Earlier Sapiens and Later Sapiens — используются просто как понятные и удобные ярлыки, отражающие суть этапов эволюционного развития, не более). Процесс конвенционализации, происходящий в культурно-историческом времени, здесь не описывается, но именно к нему мы обратимся после краткого подведения итогов.
Рис. 6.1. Эволюционные основания грамматики (три ступени)
Другим примером, отражающим нашу итоговую схему из трех этапов эволюции, может служить происходящее сейчас формирование пиджинов и креольских языков, появление которых вызвано социальными причинами, воздействующими на носителей различных звучащих языков. Гипотеза здесь такова, что хотя эти люди по своему умственному развитию значительно отличаются от своих предков — ранних людей, — набор грамматических структур, который они будут использовать для взаимодействия в рабочих ситуациях, недосчитается значительной доли средств структурирования, развившихся в современных языках. Чтобы попросить кого-то выкопать яму, не нужно осваивать плюсквамперфект или сочинять придаточные предложения, и это подтверждается нашими знаниями о том, что на начальных уровнях развития пиджины имеют крайне ограниченную грамматическую структуру (так называемый жаргон; McWhorter 2005). Но затем, если люди захотели делиться друг с другом полезной информацией, особенно о третьих лицах и о вещах, отдаленных во времени и пространстве, наступает второй этап. Необходимость выполнять новые функции приводит к конвенционализации некоторых серьезных синтаксических средств — таких, как контрастивный порядок слов (contrastive word order), синтаксическое маркирование, сложные именные группы и т. д. — и более сложных грамматических конструкций, вследствие чего и возникает пиджин. На стадии 3 пиджин можно назвать креольским языком, или даже полноценным естественным языком. Это происходит, когда его носители начинают идентифицировать себя как определенную культурную группу, существование которой опираегся на общий язык и, возможно, на нарративы, которыми, разговаривая на своем языке, делятся друг с другом члены этой группы.
6.4.
Функционирование современных языков представляет собой сложную смесь «естественных» принципов коммуникации и грамматики (процессов, проистекающих из строения человека как познающего мир и взаимодействующего с окружающими) и конвенционализированных элементов коммуникации, созданных и передающихся в пределах культурных групп. Очевидно, что процессы, посредством которым коммуникативные средства конвенционализируются, относятся к процессам не биологической, а культурно-исторической эволюции. Ключом к пониманию этого процесса является феномен изменения языка. Чтобы разобраться с изменениями языка там, где мы имеем дело с грамматикой, необходимо сначала выяснить, что именно создается и передается (ответ: конструкции). Дальше необходимо понять, почему грамматические конструкции меняются в ходе исторического процесса. Затруднение состоит в том, что для эффективной коммуникации между всеми членами группы, особенно когда они принадлежат к разным поколениям, было бы разумным сохранять неизменными коммуникативные конвенции, включая грамматические. Итак, возникают вопросы: кто и зачем меняет их (ответ: нарочно этого не делает никто) и в какой модальности это происходит (ответ: и в жестовых, и в звучащих языках).
6.4.1. Конструкции
Коммуникантам нет необходимости изобретать абсолютно новые способы составления сложных высказываний для каждого речевого события — и у них нет «правил», добытых из книг по грамматике (хотя такое и случается). Дело в том, что они не используют разрозненные слова и отдельные грамматические средства: у них наготове внутренне структурированные «расфасовки» доступных в языковом сообществе коммуникативных конвенций, известных как языковые конструкции. Последние представляют собой сформированные осмысленные структуры, которые подходят для применения в повторяющихся (рекуррентных) типовых коммуникативных ситуациях. Такие структуры могут состоять из слов и фраз, например: «Как дела?», «До встречи», «Понятия не имею» (англ. «How ya doin’?», «See ya later», «I dunno»). Эти структуры могут и не содержать какие-то конкретные слова, а быть абстрактными паттернами некоторого типа слов, как, например, страдательный залог (X was VERBed by Y ‘X был ГЛАГОЛен Yom’) или прошедшее время (VERB + ed ‘ГЛАГОЛ + ен’).
Одно из самых значительных теоретических продвижений в лингвистике XX века произошло благодаря осознанию того, что конвенциональные грамматические конструкции могут приобрести характеристики гештальта и существовать независимо от значений отдельных слов, что создает для них определенную автономию на грамматическом уровне анализа (Langacker 1987; Fillmore 1989; Goldberg 1995; 2006; Croft 2001). Так, если вам скажут: The dax got mibbed by the gazzer ‘Дакс был смиббен газзером’, вы поймете (не имея ни малейшего представления о смысле отдельных слов), что газзер сделал что-то (что называется «миббить») с даксом (и мы рассматриваем эту ситуацию с позиции дакса как пациенса). На самом деле, во многих ситуациях гештальт-качества конструктов могут «перевешивать» значения отдельных слов. К примеру, книги по грамматике сообщат вам, что глагол «чихать» является непереходным, с единственным актором — тем, кто чихает. Но можно сказать что-нибудь вроде: Не sneezed her the tennis ball ‘Он чихнул ей теннисный мячик’, — и вот у вас уже появилась картинка, как его чихание переносит мячик к ней. Это перемещение мячика передается не столько глаголом «чихать», сколько всей конструкцией в целом (а это дитранзитивная конструкция — ditransitive construction). Не таким уж и преувеличением будет сказать, что сама конструкция — обобщенный паттерн — является языковым символом, хотя и комплексным, обладающим внутренней структурой (Goldberg 1995). Это означает, что языковые сообщества в процессе создания и распространения слов в своем лексиконе создают и распространяют и грамматические конструкции. Конструкции, включающие определенные слова и фразы, могут передаваться обычным для культуры способом: с помощью имитации. Но поскольку абстрактные конструкции, фактически, являются паттернами использования, их прямая имитация невозможна; скорее, детям приходится (реконструировать их в процессе приобретения индивидуального учебного опыта с опорой на примеры таких конструкций.
Но ни слова, ни грамматические конструкции не передаются со стопроцентной точностью. Все, что нужно сделать человеку, который является носителем английского языка и хочет в этом убедиться — это попробовать почитать любое из произведений Чосера. Большая часть текста окажется непонятной, хотя разница составляет всего несколько столетий. Современная лингвистика началась с открытия, что почти все европейские языки, существующие и в таких далеких странах, как Индия, имеют общий источник: их предком является протоиндоевропейский язык (proto-Indo-European). Большинство языков, на которых сейчас говорят в Европе, развились и дифференцировались всего за несколько тысячелетий. И эта дифференциация затронула не только слова: грамматические конструкции в этих языках также развились и обособились друг от друга. За период всего в несколько столетий английский язык, к примеру, для обозначения того, кто, что, кому сделал совершил переход от использования главным образом падежного маркирования к использованию главным образом фиксированного порядка слов. Пережитки старой системы падежной маркировки до сих пор заметны в местоимениях: I-me, he-him, she-her и так далее. Если мы хотим понять, как языковые конструкции возникают и передаются от поколения к поколению, придется начать с анализа изменений, протекающих в языке.