Истоки человеческого общения

Томаселло Майкл

Иллюстрацией к описанному нами циклу может служить рис. 6.2. Когда степень предсказуемости велика благодаря общему контексту, собеседники автоматизируют и сокращают языковые конструкции, что делает их трудными для понимания теми, кто только учит язык. Новички, в свою очередь, производят повторный анализ конструкций, после чего сокращенные, видоизмененные формы вновь объединяются в дискурсе, и весь процесс начинается заново. Так же и в случаях, когда детям приходится восстанавливать из речи взрослых обобщенные конструкции, «соскальзывание» в передаче значения может произойти, если влияние этих конструкций распространяется на другие случаи: в результате дети получают немного другие конструкции, чем те, которыми пользуются взрослые. Пример из английского языка: когда взрослые начинают реже употреблять неправильные глаголы в прошедшем времени (для глагола «sneak» — «прокрадываться» — это «snuck», для глагола «dive» — «нырять» — это «dove»), дети начинают обращаться с этими глаголами как с правильными (т. е. просто прибавлять окончание «-ed», когда требуется употребить глагол в прошедшем времени: «sneaked» и «dived»). Это происходит потому, что для закрепления форм-исключений необходимы постоянные и многочисленные примеры их использования, в противном случае побеждает общее правило (Bybee 1995).

Рис. 6.2

Как

это нередко бывает, в своем экскурсе в лингвистику я чрезмерно все упростил и упустил важные детали. Но это произошло потому, что для достижения нашей цели нам надо лишь прийти к достаточному уровню понимания описываемых процессов. Это позволит выделить два ключевых момента, находящихся в особом отношении к рассматриваемому нами процессу совместной намеренности. Во-первых, конвепционализация грамматики, как мы ее описали, имеет место лишь в том случае, когда коммуникант и реципиент вовлечены в общую деятельность и объединены целью достичь взаимопонимания. Это, как мы говорили выше, определяет результат процесса грамматикализации как компромисс между нуждами коммуниканта и реципиента. Компромисс возможен лишь в том случае, когда участники коммуникации работают вместе для достижения общей цели: верного понимания реципиентом сообщения коммуниканта, и при том условии, что каждый из участников следит за действиями другого. К примеру, реципиент подает сигнал о понимании или непонимании, а в ответ на это коммуникант может изменить формулировку своего сообщения. Этот процесс в корне отличается от компромисса коммуниканта и реципиента в общении человекообразных обезьян, который был описан в главе 2. В общении обезьян каждый индивид оканчивает фразу своим индивидуальным сигналом, который распознается другими. В доказательство наших построений можем еще раз заметить, что, согласно всем имеющимся у нас данным, представители ни одного биологического вида, кроме человека, не просят коммуниканта пояснить сообщение и не повторяют его для реципиента.

Во-вторых, создание и изменение грамматических конструкций, особенно в процессе повторного анализа, в значительной мере зависит от того, как функционируют совместные знания и совместное внимание. В особенности изменениям подвержены те элементы языковой коммуникации (простые и составные), которые, благодаря тому, что собеседники могут использовать общий контекст, легко считываются, несмотря на слабость языкового сигнала. Это хорошо для знающего (cognoscenti), но для новичков, таких как дети, языковые конструкции оказываются менее прозрачными, так что им приходится просто заучивать сочетания формы и функции. Делая это, они вовлекаются в процесс образования значений и определяют, какие части конструкции управляют той или иной функцией, и их выводы могут отличаться от знаний опытных участников коммуникации. Наше важнейшее предположение заключается в том, что конвепционализация грамматических конструкций — грамматикализация и сходные процессы — может проходить только у тех видов, которые обладают когнитивными навыками по созданию фонда совместных знаний в совместном внимании, и в сообществах, социально организованных настолько сложно, что разные индивиды обладают разными совместными знаниями (см. Croft 2000). Следовательно, если мы попытаемся «познакомить» представителей различных видов «говорящих» обезьян, то, даже если они попытаются общаться и продемонстрируют свои «языковые» знаки друг другу, эти знаки и их комбинации не будут развиваться, поскольку обезьяны не конструируют никакого общего контекста во время своей коммуникации.

Итак, можно сказать, не боясь противоречий, что человеческие навыки языковой коммуникации разнообразны и берут начало из нескольких источников. Основополагающий аспект, связанный с кооперативной коммуникацией, сформировался в основном благодаря эволюционным процессам. Но актуальное создание языковых конструкций и конвенций, которые люди используют, чтобы структурировать свое речевое взаимодействие в рамках того или иного языка, зависит как от культурно-исторических процессов, которые стоят над индивидами, так и от психологических процессов, протекающих в онтогенезе социального научения, совместного внимания, построения аналогий и других. Совместная намеренность, присущая коммуникации с общей целью и в рамках совместных понятийных представлений, сочетается со способностью человека к разнообразной переработке информации и к автоматизации. Благодаря этому отдельным языковым сообществам предоставляется возможность для создания и развития языка, и такой процесс мы наблюдаем в течение культурноисторического времени.

6.4.3. Языковые универсалии и разнообразие

Эмпирически установлено, что мировые культурные общности сформировали разные наборы языковых конвенций и конструкций, основанных на очень разных грамматических принципах. Все эти конвенции и конструкции можно «распихать» по разным категориям, взятым из современной и классической лингвистики, но остается неясным, целесообразно это или нет. Пока что лингвисты наконец согласились, что несправедливо увязывать все европейские языки с латинской грамматикой, как это было принято раньше, и что нет смысла подгонять все недавно открытые «экзотические» языки под категории классической европейской грамматики: не следует искать в них подлежащие, прямые дополнения, придаточные предложения и все прочее.

Лингвисты-типологи занимаются изучением языкового разнообразия; те из них, кто не занимается укладыванием всех языков на прокрустово ложе индоевропейской семьи, сообщают о невероятном множестве странных средств, которые используются разными языковыми сообществами для грамматического структурирования своих высказываний (Croft 2003). Так, слова одних языков имеют множество мелких морфологических окончаний, в то время как другие языки обходятся вовсе без них. Некоторые языки разбивают сложные явления и идеи на мелкие единицы, для каждой из которых существует отдельное слово, а в других языках сложные явления обозначаются одним словом. Часть языков работает с категориями подлежащего и прямого дополнения, в то время как другие языки обходятся без них. В каких-то языках существительное и глагол имеют резкие различия, в других есть один класс слов, которые могут играть обе роли (например, английские слова «brush» и «kiss», каждое из которых может оказаться как существительным «щетка»/«поцелуй», так и глаголом — «чистить»/«целовать»). В одних языках распространены вложенные конструкции, например, придаточные предложения, а в других они встречаются крайне редко. Какие-то языки строят именные группы, в которых все элементы держатся вместе (например, «большая зеленая рыба»), для других языков свойственно

«раскидать» их по всему предложению. Языки уникальны по своему набору предлогов, вспомогательных и модальных глаголов, спряжений, артиклей, наречий, междометий, союзов и местоимений. Некоторые языки позволяют говорящему беззаботно пропускать референтные члены предложения (referential terms), когда референт подразумевается (эллипсис; т. е. пропуск члена высказывания, легко восстановимого в данном речевом контексте. — Прим. пер.) а в других этого делать нельзя. И это лишь мелкая рябь, бегущая по поверхности моря чудес, которыми полны все языки мира.

Но не стоит забывать и о языковых универсалиях. Может быть, они не так очевидны, как это представлялось ранее. И состоят они не из особых синтаксических средств или конструкций, а из общих ограничений или функций. Доводом в пользу существования языковых универсалий является тот факт, что люди, говорящие на любом языке мира, одинаково осмысляют мир с помощью таких единиц, как агенсы, совершающие действия с объектами; объекты, перемещающиеся с место на место; события, влекущие за собой другие события. В языках отражаются люди, постигающие разные явления, люди воспринимающие, думающие и чувствующие, люди, которые общаются и взаимодействуют между собой — и за всем этим многообразием стоит простое разграничение на события и их участников. Другим доводом служит большой набор коммуникативных функций, необходимых всем людям, каким бы языком они не пользовались. Их существование обусловлено общими для всего человечества мотивами и социальными устремлениями. Люди просят нужные им вещи, передают другим важную информацию и делятся тем, что у них есть. Еще один довод заключается в том, что носители разных языков одинаково управляют вниманием окружающих. К примеру, они по-разному преподносят то, что уже попало в поле внимания (темы), и совершенно новую информацию (ремы). Люди во всем мире получают и перерабатывают информацию одними и теми же способами, основанными на процессах зрительного восприятия, категоризации, аналогии, автоматизации, рабочей памяти и усвоении культуры (cultural learning). Именно в этих пределах и разворачиваются процессы языковой коммуникации, конвенционализации и овладения языком. Люди всего мира обладают одинаковым слухоречевым аппаратом и одинаково обрабатывают поступающую через него информацию. Если вернуться на ту позицию, с которой мы рассматриваем все явления — навыки и мотивы индивидуальной и совместной намеренности, — то обнаружится и еще один довод: люди всего мира тоже похожи, в том числе общей эволюционной историей использования указательного жеста и пантомимы в кооперативной коммуникации.

В связи с этим возникает вопрос: может быть, у людей существуют некоторые общие языковые и грамматические принципы, формирование которых не зависит от процессов познания и общения? Наиболее известная теория, разрабатывающая это предположение, принадлежит Хомскому. Гипотеза, из которой он исходил при построении своей универсальной грамматики, была вначале весьма прямолинейной, в результате чего туда попали существительные, глаголы и общие правила грамматики европейских языков. Впоследствии оказалось, что в эти построения не укладываются языки других семейств, и гипотеза изменилась, чтобы включить в себя весьма общие лингвистические понятия, вероятно, представляющие универсальную внутреннюю структуру языка — такие, как ограничение действия трансформаций только одним нижележащим уровнем (subjacency constraint), принцип пустой категории (the empty category principle), теза-критерий (the theta-criterion), принцип проекции (the projection principle) и другие. Но оказалось, что все эти вещи полностью зависят от породившей их теории, и от них пришлось отказаться. Сейчас предполагают, что в лингвистике существует всего один принцип анализа — принцип рекурсии (recursion), и возможно, что он распространяется не только на лингвистику (Hauser, Chomsky, Fitch 2002). Таким образом, гипотеза Хомского о врожденной универсальной грамматике на сегодня не имеет логически связной формулировки (Tomasello 2004).

Несомненно, что существуют универсальные вычислительные ограничения (universal computational constraints), в которых языки могут возникать, усваиваться и изменяться, и даже импликативные универсалии: если язык выполняет функцию X некоторым способом, то почти всегда это означает и то, что функция Y будет выполняться аналогично (Greenberg 1963). Вопрос в том, нужно ли нам искать врожденную универсальную грамматику, чтобы делать предположения о таких вещах. В недавних исследованиях множество импликативных универсалий и ограничений удалось рассмотреть исходя из общих принципов работы процессов обработки информации у людей (Hawkins 2004) и того, как они побуждают сосредоточить внимание на элементах разных конструкций (Goldberg 2006). С этой точки зрения, универсальные вычислительные ограничения во всех языках выражают общие когнитивные, социальные и слухоречевые принципы и ограничения, берущие начало в психологическом функционировании человека. Становлению языка предшествовали начальные этапы человеческого познания и социализации (sociality), которые, если следовать нашей гипотезе, предоставили все необходимое для его формирования. Мы не говорим о том, что эволюция универсальной грамматики или других врожденных синтаксических форм невозможна. Заметим лишь, что на сегодняшний день нет эмпирических доказательств их существования, нет точной теоретической формулировки для их обозначения — да и нет необходимости их искать, если мы правильно понимаем природу языка.

Наш вывод заключается в том, что даже если многие аспекты языковой способности имеют под собой биологическую основу, к ним не относятся грамматические принципы и конструкции. Все универсалии в грамматической структуре различных языков произошли из более общих процессов и ограничений человеческого познания, общения и слухоречевого восприятия, которые действуют на протяжении всего времени конвенционализации и передачи определенных грамматических конструкций в рамках конкретных языковых сообществ. Не так легко дать ответ на вопрос о том, почему группы людей создали свой собственные языковые конвенции, включая грамматические, которые к тому же невероятно быстро меняются. По-видимому, здесь отражаются более масштабные процессы, характерные для культуры в целом: люди рождены, чтобы подражать и уподобляться тому, кто их окружает, и язык — лишь одно из проявлений этого. Наиболее правдоподобное объяснение существования различных языков заключается в том, что это отвечает потребности одной группы людей отграничить себя от других групп, и язык служит барьером, не позволяющим пришельцам становиться полноправными членами общества. И напротив, как было показано выше, использование языка в повествованиях, позволяющее поделиться опытом и выразить отношение к происходящему вокруг, является основным путем сплочения культурных групп, которые с помощью языка выстраивают свою внутреннюю идентичность. Большинство изменений в грамматической структуре языка происходит из-за беспорядка, который устраивают дети, пытаясь вычленить обобщенные конструкции из имеющихся случаев их употреблений, причем опыт каждого ребенка уникален (Croft 2008).