Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Коллектив авторов

Во времена Екатерины Великой с помощью «Символов и эмблемат» планировалось создать визуальный рассказ о прошлом Российской империи, представив в медалях славные деяния императоров XVIII века. «Цель изобразить в медалях все достопамятные происшествия русской истории, – писал об этом проекте А.А. Писарев, – есть цель мудрая и преполезная. Во-первых, собрание таковых медалей есть прочнейший памятник всего собывшего; во-вторых, с большею пользою и с приятностию можно по оным обучать детей истории, которая без такого разнообразия часто бывает для них наукою скучною и незатверженною» [1173] . К тому же с медалей можно было копировать

1173

Писарев А.А.Предметы для художников… Ч. 2. С. 313.

изображения существ вымышленных, то есть дать свойственные черты и наготу нравственной добродетели, или одеть пристойно какие либо страсти… скорее можно понять всю одежду древних, обычаи, обряды,

даже самое правописание, нежели по многим скучным и длинным примечаниям на древних писателей [1174] .

Словом, на медальерные изображения возлагались большие надежды в деле объяснения и обучения.

В восьми томах отчетов медальерного комитета, вместе с остальной библиотекой князя Потёмкина хранящихся ныне в Отделе рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского университета, запечатлелись представления современников об истории и способах ее аллегорического описания [1175] . Из близкого прошлого члены комитета выделили важные для империи даты и деяния (среди них – военные победы и основание просветительских учреждений), продумали, в какие символы эти деяния можно закодировать. Созданную таким образом литературную «программу» передавали художнику-медальеру и получали от него эскиз для последующей отливки или чеканки изображения в металле. На этой стадии проект замер [1176] .

1174

Там же. С. 313–314.

1175

Отдел рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского университета. Ед. хр. 4417 (Бумаги медальерного комитета XVIII века). Т. 1–8.

1176

Об этом проекте писали: Щукина Е.С.Медальерное искусство в России XVIII века. Л., 1962; Щукина Е.С.Два века русской медали: Медальерное искусство в России 1700–1917 гг. М., 2000 ; Гаврилова Л.М.Русская историческая мысль и медальерное искусство в эпоху Екатерины II. СПб., 2000.

Наступивший век XIX не изменил тематических предпочтений власти, но усилил ее стремление к монументальности. Протокол большого собрания Академии художеств за декабрь 1802 года гласит:

…для прославления отечественных достопамятных мужей и происшествий найдены наипаче достойными произведения художества, скульптуры князя Пожарского, Кузьмы Минина, Филарета Никитича, князя Меншикова, князя Голицына, князя Долгорукова; для живописи: крещение Владимира, побоище Мамаево, пришествие Рюрика, свержение ига татарского, опыт любви к отечеству Петра Великаго под Прутом [1177] .

1177

Сборник материалов для истории Императорской С.-Петербургской Академии художеств за сто лет ее существования: в 3 ч. / П.П. Петров (ред.). СПб., 1864. Ч. I. С. 434.

Итак, теперь не медали, а монументальная скульптура должна была показать славных сынов Отечества, а живопись – их деяния. Эти пожелания были сформулированы задолго до всплеска военного патриотизма. Материализуя национальных героев и словно бы расставляя их в пространстве империи, верховная власть вводила прошлое в настоящее и историцизировала пространство имперских столиц.

На выполнение этого заказа у Академии ушло несколько лет. В 1804 году И.П. Мартос приступил к работе над моделью монумента, украшающего ныне Красную площадь Москвы. Этому памятнику было суждено стать главным символом эпохи – союз Минина и Пожарского олицетворял единство сословий перед лицом войны, союз единоземцев в деле спасения Отечества. Античные и былинные символы славы и достоинства, могущества и непобедимости воплотились в нем в качестве равноправных, но соревнующихся начал.

Скульптор прибег к ампирному решению важнейших символических деталей монумента: меч, шлем и щит покрыты богатым декором. Как и в «Клятве Горациев» Ж.-Л. Давида, меч играл в монументе И.П. Мартоса значение высокого символа. «Меч соединяет группу, – писал Н.Ф. Кошанский, – и показывает единство великих чувств и намерений» [1178] . Он был точной копией оружия с колонны Траяна, а вот шишак был скопирован со шлема из Оружейной палаты. Это объединение Древнего Рима и средневековой Руси отвечало двойственности восприятия национального героя – крестника Римской империи и Золотой орды. Да и война, героем которой он был, представала одновременно и античным соревнованием, и русским побоищем, кровавой ратью.

1178

Кошанский Н.Ф.Памятник Пожарскому и Минину, назначенный в Москве // Журнал изящных искусств. 1807. Кн. 2. С. 61.

И поскольку борьба ополчения под руководством Минина и Пожарского воспринималась как прототип войны, ожидавшей Россию, возвеличивание деяний по спасению государства должно было утвердить в сознании россиян необходимость жертвы. В 1808 году аналог памятнику Минину и Пожарскому предполагалось установить еще и в Нижнем Новгороде [1179] .

Другим «местом национальной памяти» стал образ Дмитрия Донского – освободителя Руси от монгольского нашествия. Драматическими и литературными произведениями он был возведен в категорию метафоры.

На подмостках сцен и на страницах книг современники размышляли в связи с ним над природой воинского подвига. Варианты предлагались разные. Так, в одноименной трагедии В.А. Озерова Дмитрий Донской побеждает татарского князя из любви к дочери Тверского князя Ксении, что, с точки зрения П.А. Вяземского и сторонников Г.Р. Державина, принижало историческое значение великого князя. В основе его подвига, по их мнению, лежал долг. Но когда в 1805 году совет Академии художеств задал воспитанникам исторического, живописного и скульптурного классов программу «Дмитрий Донской на Куликовом поле», его победители воплотили те же доминирующие в восприятии Дмитрия Донского идеи-символы. Не долг, а любовь движет героем. Больших золотых медалей на конкурсе были удостоены созданные на этот сюжет скульптурные произведения И.З. Кащенкова и И.И. Воротилова, а также живописное полотно О.А. Кипренского «Дмитрий Донской по одержанию победы над Мамаем». Среди персонажей картины далеко не случайно выделен женский образ, очевидно, Евдокии (жены московского государя).

1179

Сборник материалов для истории Императорской С.-Петербургской Академии художеств. Ч. 1. С. 171.

Наряду с образом героя Куликовской битвы в культурной памяти лепился образ героя Ледового побоища, защитника православной Руси от нашествия католических рыцарей – Александра Невского. Над его воплощением в скульптуре С.С. Пименов начал работать с 1807 года. Впоследствии монумент был установлен в северном портике Казанского собора. Специально занимавшийся этим вопросом Ф.Б. Шенк отмечал, что до конца XVIII века в российском сознании сосуществовали два различных образа Александра Невского: первый – святой чудотворец и монах, второй – прославленный князь и великий предок царской семьи. В начале XIX столетия к ним добавился третий образ: Александр Невский превратился в исторического деятеля, который не только защищал русское государство от захватчиков, но и оборонял русскую народность, русский быт и православную веру [1180] .

1180

Шенк Ф.Б.Русский герой или фантом? Заметки к истории почитания Александра Невского // Родина. 2003. № 12. С. 92–93.

Кисти Г.И. Угрюмова принадлежит полотно «Торжество въезда Александра Невского в Псков». Кроме того, сохранилось описание картины «Образ Святаго Благоверного Князя Александра Невского», выполненной несколькими годами позже его учеником Егоровым. «Александр, – рассказывал современникам Григорович, – представлен в латах и Княжеской порфире, стоящим; в правой руке держит он копие, а левою поддерживает край своей порфиры; у ног его лежат щит и шлем; с левой стороны сзади, на столе, покрытом бархатною пеленою, положена на подушке Княжеская корона, далее колонна и занавес; пол мраморный» [1181] . Здесь явно доминировал генеалогический мотив.

1181

[ Григорович В.И.] Новые произведения художеств // Журнал изящных искусств. 1823. Ч. 1. № 3. С. 259.

В 1808 году вернувшийся из Италии В.И. Демут-Малиновский создал колоссальную статую святого Андрея для Казанского собора. Как проницательно заметил И. Грабарь,

святой Мартоса смотрит гордым античным воином, святой Демута – добродушным русским крестьянином. Понятно, что это тип только относительно русский, как русским кажется стиль Карамзина или патриотические картины Шебуева [1182] .

По всей видимости, в представлении верховной власти и определенного сегмента российских элит рубежа XVIII–XIX веков история была фронтально развернутой сценой, на которой совершались главные и второстепенные с точки зрения значений деяния. «Ампир – последний стиль, который хотел остановить бег времени, – считает историк искусства Александровской эпохи В.С. Турчин. – …Наступившая затем эклектика явилась калейдоскопом эпох, создавая иную картину бытия, и в этом кажущемся хаосе могла появиться концепция нового времени: показать смену времен в структуре художественной формы» [1183] .

1182

Грабарь И. История русского искусства. Т. V. Скульптура. С. 247.

1183

Турчин В.С.Александр I и неоклассицизм в России. С. 174–175.

История излагалась аллегорически – как иллюстрация и назидание, структурировалась как сборник морально-басенных рассказов, ее нарратив создавался из вербальных и визуальных символов, которые были тесно связаны. Даже об «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина П.Я. Чаадаев отзывался так: «Живописность его пера необычайна: в истории же России это главное дело; мысль разрушила бы нашу историю, кистью одною можно ее создать» [1184] . При всей экстравагантности данного суждения Карамзин мог бы согласиться со специфическим способом построения нарратива российского прошлого. Во всяком случае, еще до того, как стал официальным историографом, он писал:

1184

Чаадаев П.Я. Сочинения и письма: в 2 т. Т. 2. М., 1914. С. 213.