Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Нам, русским, еще более труда, нежели другим. Француз, прочитав Монтаня, Паскаля, 5 или 6 авторов века Людовика XIV, Вольтера, Руссо, Томаса, Маронтеля, может совершенно узнать язык свой во всех формах; но мы, прочитав множество церковных и светских книг, соберем только материальное или словесное богатство языка, которое ожидает души и красок от художника [1185] .
Образность виделась ему ведущим способом описания жизни российского государства.
1185
Карамзин Н.М.Отчего в России мало авторских талантов? // Карамзин Н.М. Избранные сочинения: в 2 т. М.; Л., 1964. Т. 2. С. 185.
Но если политической власти определиться с художественными желаниями и формами их реализации было довольно легко, то сформулировать общественный заказ на коллективное прошлое оказалось непросто. Европеизация породила новые идентификационные явления в среде отечественных элит: адаптацию конструктов патриотизма, гражданственности, отечественной добродетели и других составляющих глобального просветительского проекта. Насытившись этим, «мы среди блеска просвещения нами приобретенного, – признавался В. Измайлов, – можем без стыда заглянуть под мрачную сень древности,
1186
Измайлов В.В.О русском старинном воспитании // Патриот. Журнал воспитания. 1804. Т. 2. Апрель. С. 4–5.
В последнюю треть XVIII века познание прошлого стало рассматриваться как проявление любви к Отечеству. Оно вышло за пределы государственных ведомств и обрело форму общественной инициативы. Находками местных любителей истории, пересказывающих легенды, сказания и выявленные письменные тексты, наполнились страницы столичных изданий. Примером такой инициативы могут служить чиновники торговой палаты В.В. Крестинин и В.А. Фомин, создавшие в 1760-е годы в Архангельске «Общество для исторических исследований». Оно просуществовало почти десять лет и собрало ценную коллекцию документов [1187] .
1187
Степанский А.Д.Первые исторические общества в России // Вопросы истории. 1973. № 12. С. 204–205.
Крупные и мелкие чиновники различных присутственных мест, духовные особы, «любители наук» собирали летописи, записывали пословицы, издавали сборники песен и сказок. Благодаря им Россия включилась в общеевропейский процесс «открытия фольклора», что в свою очередь знаменовало начало эры романтического национализма [1188] . Один из его идеологов, веймарский философ И.Г. Гердер, уверял единомышленников, что всеобщая история состоит из жизней различных наций, ранний период которых отражен в песенном и устном народном творчестве сельских жителей [1189] .
1188
Burke P.Popular Culture in Early Modern Europe. N. Y., 1978; Cocchiara G.The History of Folklore in Europe. Philadelphia, 1981; The Invention of Tradition / E. Hobsbawm, T. Ranger (eds.). Cambridge, 1992.
1189
Herder J.G.Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit. Th. I–III. Riga; Leipzig, 1784–1787; Herder J.G.Zwei Preisschriften. I. "Uber den Ursprung der Sprache. 2. Ursachen des gesunknen Geschmacks bei den verschiednen V"olkern, da er gebl"uhet. Berlin, 1789; Herder J.G., Liebeskind A.J.Palmbl"atter. Erlesene morgenl"andische Erz"ahlungen f"ur die Jugend. Neue Aufl. Durchgesehen v. J.A. Krummacher. Bd. I–IV. Berlin; Gotha; Jena, 1788–1816.
Адаптация этих идей привела к признанию и росту культурной значимости русского фольклора в рамках «высокой» культуры. Так, если в 1780 году В. Левшин публиковал сказки для их сохранения и в подражание французам и немцам, а в 1792 году М. Попов издавал «Русскую эрату» как источник знаний о древних русских и о периоде их дохристианской жизни, то в 1805 году В. Львов утверждал, что народные песни – это ключ к пониманию национального характера, дающий доступ к самой сердцевине «русскости» [1190] , а в 1809 году В. Измайлов призывал соотечественников объединиться для сотворения устного народного творчества [1191] . Откликнувшиеся на этот призыв любители старины пытались экстрагировать положительную традицию («русскую историю») из материала собранных фольклорных коллекций. Соответственно, былинам, песням, пословицам и поговоркам придавалось значение достоверных исторических свидетельств. Так, опровергая суждения французского историка Н.Г. Леклерка о низкой ценности жизни и рабском сознании русских [1192] , И.Н. Болтин утверждал, что их отношение к жизни определяется «вкорененной в них мыслью, что чему быть, тому не миновать» [1193] .
1190
Цит. по: Knight N.From Entertainment to Artifact [неопубликованная рукопись].
1191
О Русских пословицах: (Второе письмо Старожилова) // Русский вестник. 1809. № 8. С. 184–185.
1192
Автор книги «Histoire de la Russie ancienne et moderne» (Paris, 1783–1794).
1193
О Русских пословицах: (Второе письмо Старожилова). С. 177.
Одновременно с этим отечественные интеллектуалы начали отстаивать прерогативу россиян писать о русской истории:
Не зная о правоте, о твердости душ наших предков; не хотя или не умея видеть основательности, здравомыслия и прочих похвальных их дел: могли ли иноплеменники судить о Русской старине [1194] .
Сама «русская история» стала осмысляться в качестве объекта заботы, которую и познать надо изнутри, и использовать для внутренних нужд: « Душа душу знает. Свои ближе к своим, и потому лучше высмотрят, что для них полезно» [1195] . И если это так, то к историческим свидетельствам и трудам иностранцев следовало относиться как к вызову, а не как к приговору [1196] .
1194
О Русских пословицах // Русский вестник. 1811. № 7. С. 19.
1195
О Русских пословицах: (Второе письмо Старожилова). С. 191.
1196
Там
Увлечение фольклором привело к тому, что элиты стали иначе оценивать свою отстраненность от простонародной культуры. Если в первой половине XVIII столетия отход от нее ставился в заслугу дворянству, то в Павловскую и Александровскую эпохи удаленность элит от низовой культуры стала осознаваться как искажение, отступление от естественного развития и даже как национальное предательство [1197] .
Так в общих чертах можно описать тот контекст, в котором происходило развитие интереса к национальному и государственному прошлому. Рост внимания к минувшему проявился, в том числе, в заказах, которые патриоты стали формулировать для художников. Сначала речь в них шла о необходимости создать «храм», или сонм, отечественных героев. К такой идее российский читатель был подготовлен чтением западных трактатов. Один из них, «Храм всеобщего Баснословия, или Баснословная история о богах египетских, греческих, латинских и других народов», переведенный с латинского языка сначала И. Виноградовым, а затем П. Рейпольским, выдержал несколько переизданий [1198] . Более узкий круг интеллектуалов читал французский оригинал книги «Храм благочестия, или избранные черты из житий святых и деяния добродетельных мужей и жен, прославившихся в христианстве» [1199] .
1197
Письмо к Издателю // Русский вестник. 1808. № 1. С. 69.
1198
Помей Ф.А.Храм всеобщего Баснословия, или Баснословная история о богах египетских, греческих, латинских и других народов: пер. с латин. И. В[иноградов]. Ч. 1–3. М., 1785; То же: пер. с латин. П. Рейпольский. Ч. 1–3. М., 1808.
1199
Рус. перевод: Храм благочестия, или избранные черты из житий святых и деяния добродетельных мужей и жен, прославившихся в христианстве: пер. с фр. яз., умнож. многими статьями, избранными из отечественной истории. Ч. 1–2. СПб., 1822.
Видимо, инициатива создания российского легендария зародилась и исходила от круга участников Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (ВОЛСНХ) [1200] . Эта организация была создана группой молодых интеллектуалов в 1801 году, получила высочайшее утверждение в 1803 году, а прекратила свою деятельность в 1826 году. Многие писатели Александровской эпохи являлись его членами или были связаны с ним. В его заседаниях принимали участие представители провинциальных культурных центров, а также целый ряд российских ученых и художников. Воспитанников Академии художеств в него привел кружок «остенистов», созданный А.Х. Востоковым (Остенеком) – будущим основателем отечественного славяноведения [1201] . Примечательно, что многие участники данного кружка впоследствии обрели славу создателей русской живописи, пейзажа, карикатуры и скульптуры, т. е. прославились национальными художественными проектами. Среди них – Е.М. Корнеев, И.И. Теребенёв, И.А. Иванов, С.И. Гальберг, Ф.Ф. Репин [1202] . Свое право на заказ художественного прошлого любители изящного аргументировали заботой о просвещении соотечественников – всех тех, кого Академия исключала из поля художественных отношений.
1200
Базанов В.Г.Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949.
1201
Орлов В.Русские просветители 1790–1800-х гг. М., 1953. С. 229.
1202
Каганович А.И.И. Теребенёв. М., 1956. С.10, 132.
Пытаясь компенсировать отсутствие вербального нарратива отечественного прошлого, а также установить преемственность военных доблестей и славы, члены Общества поручили художникам построение виртуального храма, наполненного памятниками благочестивым и мужественным героям Отечества. Примером тому – трактат Павла Львова «Храм славы российских Ироев от времен Гостомысла до царствования Романовых» [1203] . Фрагменты из него автор начал печатать еще в 1801 году. Тогда в журнале «Ипокрена» он дал описание памятников Долгорукому, Суворову и Пожарскому, а в 1802 году в «Новостях русской литературы» появились описания памятников графу Румянцеву-Задунайскому, князю Потёмкину-Таврическому и Ломоносову. Физически в ландшафте российских столиц все они появятся позже, но задолго до их материализации образы отечественных героев поселились в воображении современников.
1203
Львов П.Ю.Храм славы российских Ироев от времен Гостомысла до царствования Романовых. СПб., 1803.
Львов призывал создать художественную проекцию социально желаемого прошлого, которая бы питала патриотические чувства в соотечественниках. В его версии Отечество представлялось сакральным объектом, требующим поклонения и защиты. Соответственно, «русские люди» виделись союзом богатырей, охраняющих божество. А в сонм святых включались те, кто воинским подвигом доказал ему особую преданность и верность, за что им полагалось бессмертие и «искусственное» тело.
А на следующий год альтернативную программу для художников издал другой участник ВОЛСНХ, А.А. Писарев [1204] . В отличие от Львова, он призывал воплощать национальный подвиг не в аллегорических фигурах, а создавать натуралистические тела отечественных героев. И поскольку это требовало от создателей изучения исторических свидетельств, «программа» включала выдержки из летописей и исторических сочинений. Радикально отступив от учебных указаний Академии художеств и ссылаясь на Винкельмана, А.А. Писарев уверял, что в идеале «надобно, чтобы зритель не по Истории узнавал содержание художественного произведения [т. е. догадывался о значении его символов и аллегорий. – Е.В.]; но чтобы оное само напоминало [показывало. – Е.В.] ему историческое событие» [1205] .
1204
Писарев А.А.Предметы для художников… Ч. 1. С. 6.
1205
Там же. С. 11.