Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
В зависимости от возраста и жизненного опыта читателя исторические события, описанные в мемуарном тексте, теряют конкретность и приобретают все более общие и абстрактные черты. Многосторонность и противоречивость исторического процесса стирается в читательском восприятии из-за отсутствия разных точек зрения на событие. Начинается процесс мифологизации истории [1327] .
И мемуаристика, и русский исторический роман активно сотрудничают в создании специфического мифологического нарратива. Подробное описание такого сотрудничества может стать предметом отдельной работы.
1327
Ребеккини Д.В.А. Жуковский и французские мемуары при дворе Николая I (1828–1837). Контекст чтения и его интерпретация // Пушкинские чтения в Тарту 3: материалы междунар. науч. конференции, посвященной 220-летию В.А. Жуковского и 200-летию Ф.И. Тютчева / Л. Киселёва (ред.).
Мифологизация – сложная, но достаточно разработанная тема, особенно в контексте широко обсуждаемых аспектов пушкинской эпохи [1328] . Забегая вперед, возьмем на заметку еще одно свойство историко-беллетристического жанра. Исторический роман словно бы нуждается в сопровождении, аккомпанементе и поддержке других сфер искусств. Так, теряя энергию в прозе, историческая тема блуждает, переселяется в театр 1850–1860-х годов и живет в драмах Л.А. Мея, хрониках, трагедиях, комедиях, написанных А.Н. Островским на темы русской истории [1329] , драмах А.К. Толстого, А.Ф. Писемского. Затем роман снова берет реванш, набирает силу и возвращается, захватив читательское внимание в 1870–1880-х годах.
1328
Мильчина В.А., Осповат А.Л.О Чаадаеве и его философии истории // Чаадаев П.Я. Сочинения. М., 1989. С. 3–12; Осповат А.Л.Исторический материал и исторические аллюзии в «Капитанской дочке»: Статья первая // Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые – седьмые – восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 40–67; Осповат А.Л.Из комментария к «Капитанской дочке»: лубочные картинки // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: материалы и исследования / Д.М. Бетеа, А.Л. Осповат, Н.Г. Охотин и др. (ред.). М., 2001. (Сер. «Материалы и исследования по истории русской культуры». Вып. 7.) С. 357–365; Осповат А.Л., Тименчик Р.Д.«Печальну повесть сохранить…»: об авторе и читателях «Медного всадника». 2-е изд., перераб. и доп. М., 1987; Проскурин О.А.Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999.
1329
«Козьма Захарьич Минин-Сухорук» (1861, 2-я редакция 1866), «Воевода» (1864, 2-я редакция 1885), «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» (1866).
«Преджанр» исторического романа тоже проживает свою параллельную судьбу – в нем различимы завязка, развитие, кульминация и спад. Хронологически к завязке и развитию, наверное, следует отнести повести 1790–1810-х годов. В это двадцатилетие появляются исторические новеллы Н.М. Карамзина – «Наталья – боярская дочь» (1792) и «Марфа Посадница» (1803), «Рогвольд» В.Т. Нарежного, «Вадим Новгородский» (1803) и «Марьина роща» (1809) В.А. Жуковского, «Предслава и Добрыня» (1810) К.Н. Батюшкова, «Письма к другу… с присовокуплением исторического повествования: Зинобей Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия» (1816–1817) Ф.Н. Глинки.
Чем ближе к 1820-м годам, тем очевидней кульминация, жанровое «крещендо», связанное с освоением и отчасти присвоением вальтер-скоттовского канона исторической беллетристики как бытовой, домашней мифологии, удобной в то же время для описания современности. Такими были «русские» повести А. Бестужева-Марлинского – особенно «Роман и Ольга» (1823), «Изменник» (1825), «ливонские», открывшие экзотическую историю Прибалтики, – «Замок Венден» (1823), «Замок Нейгаузен» (1824), «Замок Эйзен» (1825), «Ревельский турнир» (1825), а также «родственная» географически и близкая по сюжету «эстонская» повесть «Адо» (1824) В. Кюхельбекера, – все они сделаны по лекалу «шотландского романтика», что доказали не раз критики-современники и более поздние исследователи.
Авторы этих текстов решали почти что лабораторные, «технические» задачи: таковыми были сочетание источников и первоисточников (в пределах одной повести всплывают, к примеру, реминисценции из Нестеровой летописи, «Повести временных лет», карамзинской «Истории»); табу и их нарушение, допустимость бытовых, этнографических примет, введение комментариев и примечаний, выбор между живым, современным языком или имитацией архаики.
Конвейерный способ производства романной продукции, заведомая клишированность ее устройства не в последнюю очередь обеспечивали своеобразную легкость создания и распространения исторических мифов. Думается, что поэтика и генезис жанра во многом объясняют возможности встраивания его в дальнейшее развитие той или иной мифологемы. Выше речь шла об исторической повести как о полигоне и прологе романа. Но разумеется, и синхронический, и диахронический контекст ничуть не меньше значили для оформления жанра.
О «монтажном», эклектичном характере романа писали критики 1830-х годов и современные исследователи. Не раз отмечалось многими, что и повесть, и роман смонтированы из разных «лоскутов», фрагментов, готовых блоков сюжетных ходов, характеристик, предсказуемых положений, переходящих из текста в текст. Поэтому вальтер-скоттовский тип исторического повествования стал своего рода азбукой жанра, набор конструкций, образных и смысловых ходов которого укладывался в несколько комбинаций, привычных для читателя. Эти «кочующие» блоки, обнаруживаемые в разных сочетаниях, их «механическая» природа была очевидна
Писать романы в ту пору – все равно что заниматься промыслом, литературным ремеслом, обрекающим автора на неизбежные повторы. Спрос поистине рождал предложение. Отсюда – гонка объемов, быстрота, рост цен на рынке, авторская многостаночность:
Один из наблюдателей сей отрасли промышленности литературной извлек общие правила… Вот они: 1-е. В историческом романе герой необходимо должен быть лицом вовсе незначительным. Героиня также может обойтись без характера. 2-е. Постарайтесь злодеям вашего романа придать какую-нибудь странную добродетель, а честным людям какую-нибудь смешную странность, но самую необыкновенную. 3-е. Надобно всегда выставлять какое-нибудь площадное лицо с великим характером. 4-е. Не забудьте и того, что между лицами вашего романа непременно должен быть дурачок или дурочка, которых вы по временам заставляете произносить какое-нибудь таинственное изречение. 5-е. Беспрестанно мешайте комическое с трагическим [1330] .
1330
Вестник Европы. 1828. № 15. С. 231–232.
В целом правы те исследователи, которые рассматривают исторический роман 1830-х годов как отражение романтической эклектичной эпохи, ориентированной на мозаичные, клишированные жанры и формы культурного быта. Генезис романа соединяет две линии – собственно литературную и бытовую. Благодаря «сотрудничеству» литературы «высокой» и «массовой», салонной, кружковой, писательской, журнальной, околожурнальной, издательской – и шире – читательской среды складывалась особая культура мифологизации истории, совместно осваивалась практика литературно-исторической мифологии, формировалась писательская репутация как биографический миф. В силу «центрального» стержневого положения исторического романа в жанровой системе 1830-х годов, в силу монтажности устройства, его можно рассматривать как «первое лицо», «жанр номер один», «управляющий» целым жанровым государством. В нем собрана коллекция тематических линий, сюжетов, источников. Исторический роман оказался своего рода сверх-жанром, метажанром, структурно эквивалентным «библиотеке» книг, находящейся внутри единого текста.
Реальная библиотека в идеале своем наиболее полно стремится представить весь набор современных знаний, закрепленных рукописями, изданиями, а ее целостность обеспечивается предоставляемой возможностью пользоваться «ключами», а также описями, каталогизирующими собрание материалов. Уточним, что методологической основой такой практической мифологии в романе была не только литературная традиция и экспансия «монтажных» изделий, предопределенная всей эстетикой романтизма, о чем речь шла выше, не только Вальтер Скотт и «неистовые французы», но и фольклорное, сказочное сознание с его ориентацией на готовые образцы. Кроме того, необходимо учитывать и условия бытования исторического романа, его «дрейф» от отдельных дорогостоящих многотомных и многочастных изданий в сторону дискретных публикаций в толстых журналах (что, как показали исследователи, делало это литературное занятие еще более выгодным), а затем превращение романных авторских повествований в тексты лубочные, нередко безымянные, отредактированные по всем правилам народной массовой словесности [1331] . Таким образом, следование канону, с одной стороны, а с другой – множественность комбинаций литературной «переупаковки» стали залогом появления первой современной историко-литературной мифологии.
1331
Ребеккини Д.Русские исторические романы… С. 428.
Эта мифология – как занимательное чтение – создавалась усилиями примерно пятидесяти авторов, на протяжении десяти лет выпустивших около сотни романов. Благодаря энергии «романной фабрики» и возник тот универсум, что позднее прочно вошел в русский культурный и бытовой строй жизни.
Рис. 1.Русские исторические романы 1830-х годов
Как видно из графика публикации исторических романов, «температурная» кривая исторической романистики измеряемого десятилетия крайне неровна. Первые два года в отсутствие конкуренции она держится на минимальных позициях. Следующие три – резкое обострение исторической «горячки» и рост. Пик продаж и читательского спроса приходится на 1834 год. «Фабрика» работает на пределе мощностей. Затем спад, примерное возвращение к позициям «первого подъема» 1832–1833 годов, когда романисты набирали обороты. 1837 год – снова скачок. 1838 – отсутствие новинок, падение, первый признак перенасыщения рынка. Но в 1839 году – новый мощный взлет, последний перед уходом со сцены на несколько десятилетий. С некоторой осторожностью можно говорить о том, что в этом плавильном котле исторической романистики складывалась «цеховая» биография автора, «коллективный портрет» того, кто был вовлечен в этот производственный процесс, «стоял у станка». Эта «коллективная биография» не менее мозаична, чем те произведения, которые выходили из-под пера тогдашних сочинителей. Попытаемся все же вывести общий характер и показательные черты «исторического романиста» той эпохи.