Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Полет фантазии, выдумка, вымысел еще прочнее цементирует концепцию Лажечникова-романиста:
Сказочникам не в первый раз достается за обманы. Кажется, было кем-то говорено: лишь бы обман был похож на истину и нравился, так и повесть хороша; а розыски исторической полиции здесь не у места <…> Он [автор] должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабом чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу, пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на это есть историки и биографы. Миссия исторического романиста – выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут идеей?.. Так понимаю я обязанности исторического романиста. Исполнил ли я их – это дело другое [1354] .
1354
Лажечников
Получается, что все центробежные силы в романе стремятся к одному ядру, все потоки стягиваются в одном фокусе, в одной точке, создавая россиецентричную картину мира. Именно с таким законом исторического романа Загоскина – Лажечникова соотносились остальные тексты, написанные в этом жанре на протяжении 1830–1840-х годов.
• Русский исторический роман в том изводе, как он складывался в 1830-х годах, был жанром не только русскоцентричным – «столичным»; в содержании нередко сами беллетристы акцентируют аллюзии на памятную для читателя московскую (или петербургскую) топографию, «освященную» литературой. «Ледяной дом» Лажечникова – это «петербургский» вариант «московской» «Бедной Лизы», он произвел действие на публику, сопоставимое с карамзинской повестью:
…В Петербурге мой «Ледяной дом» имел успех, которого не имел на Руси ни один роман: у Самсоньевского кладбища, где похоронен Волынский, был постоянный съезд карет; памятник над могилой Волынского весь исписан стихами – к счастью, как пишут, не пошлыми, и молодые люди, разбив мраморную вазу (из этого памятника), уносят кусочки, как святыню. Вообразите изумление кладбищенского сторожа, с тех пор, как существует кладбище, не бывало на нем такой тревоги!.. Письмами, исполненными похвал, я завален [1355] .
1355
Лажечников И.И. Сочинения. Т. 2. С. 641.
• «Единый текст» исторического романа вошел в глубинный культурный слой отечественного сознания как богатый ресурс, сквозь призму положений которого выросшие воспитанники этой школы чтения учились воспринимать реальность. Он давал ключ к пониманию прошлого, организовывал пространство, играл роль своеобразного житейского путеводителя. Как писал в своих позднейших заметках Лесков:
Самая Москва потеряла для нас свою цену: все наши обозрения ограничились побегушками первого дня, и затем мы не осмотрели великого множества мест, к которым влекли нас прочитанные в корпусе романы Лажечникова, Масальского и Загоскина [1356] .
1356
Лесков Н.С.Детские годы // Лесков Н.С. Собрание сочинений: в 11 т. Т. 5. М., 1957. С. 308.
• Русский исторический роман, создав высокое поле рефлексии, сопутствующей его рождению и функционированию, сам в свою очередь породил целое мифологическое пространство авторских биографий, где важная роль отводилась активному взаимодействую с читателем. Воспоминание о романе стало своего рода культурным паролем, на который отзывалось несколько поколений.
• Исторический роман 1830-х – жанр-«пионер», осуществивший прорыв сразу на нескольких направлениях. Достигнув апогея своего развития в таких произведениях, как «Капитанская дочка», «Тарас Бульба», историческая беллетристика в 1840-е годы уступает место другим литературным формам; но главное, она открывает первую страницу в насыщенной истории романного жанра – для романа биографического, семейного, психологического, философского [1357] . Может быть, не в последнюю очередь благодаря «прорывным» качествам жанра, блистательному и слишком быстрому усвоению европейских уроков, кульминации и спаду (в течение одного лишь десятилетия) и возник миф о романе, миф о его «золотом» веке. С этим преданием будут потом соотноситься герои второго «золотого» века русского романа, пережитого обществом в последней трети XIX века.
1357
Эйхенбаум Б.М.Молодой Толстой. Берлин, 1922. С. 73.
• 1870–1880-е поэтому – непростая эпоха, поскольку легенда о былом торжестве жанра была еще слишком живой (каких-нибудь тридцать-сорок лет отделяли две волны друг от друга); и авторы новой волны оглядывались на предшественников как на старших учителей, с которым принято считаться, но по возможности отступали и заявляли свою самостоятельность.
• Показательно, что один из главных атрибутов
1358
Пенская Е.Проблемы альтернативных путей в русской литературе. Поэтика абсурда в творчестве А.К. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина и А.В. Сухово-Кобылина. М., 2000. С. 148–153.
Возвращение исторического романа совпало со временем, прошедшим «под знаком катастрофы».
Когда в феврале 1855 года умер Николай Павлович, передав сыну «команду не в добром порядке»… положение России было ужасно. Если почитать мемуары и письма того времени, – они все исполнены мучительной тревоги, возмущения и смятения… вся Европа, вооруженная и озлобленная, была против России… внутри страны… не было никакого доверия к правительству… [1359]
1359
Чулков Г. Императоры России. Психологические портреты. М., 2003. С. 304.
Действительно, Россия пережила поражение в Крымской войне и мучительные попытки реформирования государственного и общественного устройства страны.
«Богатыри – не вы», измельчание «нынешних» – вот штамп, клише, идеологический лейтмотив сравнения настоящего с ушедшими героическими эпохами, в которых действовали крупные личности. Василий Розанов уже в ХХ веке так будет вспоминать об эпохе Александра III:
…Россия через двести лет после Петра, растерявшая столько надежд… Огромно, могуче, некрасиво, безобразно даже… Конь уперся… Голова упрямая и глупая… Конь не понимает, куда его понукают. Да и не хочет никуда идти. Конь – ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни в бок. «Дайте реформу, без этого не шевельнусь». – «Будет тебе реформа!»… Хвоста нет, хвост отъеден у этой умницы… Громадное туловище с бочищами, с брюшищем, каких решительно ни у одной лошади нет… Бог знает что… Помесь из осла, лошади и с примесью коровы… «Не затанцует». Да, такая не затанцует; и, как мундштук ни давит в небо, «матушка Русь» решительно не умеет танцевать ни по чьей указке, и ни под какую музыку… Конь, очевидно, не понимает Всадника… предполагая в нем «злой умысел» всадить его в яму, уронить в пропасть… Так все это и остановилось, уперлось… [1360]
1360
Варварин В. [В.В. Розанов] К открытию памятника Государю Александру III // Русское слово. 1909. 23 октября. С. 3.
Новые, стремительно развивавшиеся в жизни империи процессы все настоятельней требовали постоянного осмысления, вызывали интенсивный взаимообмен идеями, текстами, полемическими откликами в литературе, публицистике, науке, образовательной сфере, журналистике. И уже 1870–1880-е годы отмечены небывалым расцветом прессы.
В нижеприведенной таблице показано, как выглядела динамика суммарных разовых тиражей разных типов периодических изданий (в тысячах экземпляров) [1361] :
1361
Дубин Б. Государственная информация и массовая коммуникация // Отечественные записки. 2003. № 4. С. 32.
В 1870–1880-х годах начинается активное «поглощение» романной продукции прессой, взаимная ассимиляция романа и периодики; в новых обстоятельствах доминируют тенденции, лишь намеченные в 1830-х: а именно, уход исторического романа в журнал, приспособление журнальной формы к периодическому контексту, объему, ритму и структуре. Исторический роман оказался заново востребованным в эпоху «развитого журнализма», его жанровая шлифовка, количественные и качественные показатели нередко напрямую зависели от жестких условий литературной конкуренции и потребностей журналистики.