Исторические судьбы женщин

Шашков Серафим

Лишив женщину всех политических прав, постарались вовсе удалить ее из общества; она не посещала театров, не могла присутствовать на олимпийских играх, участвовать в общественных и домашних праздниках, обедать в одной комнате с мужчинами, являться до шестидесятилетнего возраста на чьих бы то ни было похоронах и т. д. За исключением некоторых случаев, ей было запрещено быть на улице днем, а ночью дозволялось не иначе, как в экипаже и с факелом. Женщины были заключены в гинекеи и гаремы, которые у высших классов охранялись часто караулом, им запрещали даже смотреть из окон на улицу. Словом, женщину хотели держать так, чтобы все посторонние люди забыли даже о самом ее существовании. «Имя честной женщины, – говорит Плутарх, – вместе с ее личностью должно быть заключено в стенах дома».

Все это закрепощение производилось с тою целью, чтобы специализировать женщину для материнства, чтобы муж мог иметь от нее хороших детей, семья – хорошую мать и хозяйку, а государство – хороших граждан. Из личности она была превращена в орудие семейных и общественных целей. Все воспитание девушек – этот самый могучий рычаг изменения социальных порядков – клонилось к тому, чтобы сделать из них здоровых матерей, трудолюбивых и покорных работниц. Глава семьи, имевший над детьми право жизни и смерти, совершенно произвольно распоряжался рукой своей дочери и отдавал ее за кого хотел; он имел право продавать своих детей и, не стесняясь, торговал дочерьми, сбывая этот товар выгодным женихам. Но гречанки не всегда безропотно сносили такое третирование себя, как скотин. «Когда мы вырастаем и приходим в разум, – жалуется софокловская Прокна, – нас сбывают с рук и продают вдаль от отеческих богов и от родителей». Солон запретил продажу невест, но он же ограничил сумму вошедшего уже тогда в обычай приданого, размеры которого бывали так велики, что греческие царевны получали часто в приданое целые царства. И хотя Медея у Еврипида говорит, что женщины самые жалкие существа, ибо покупают слишком дорого своих господ, но приданое все-таки доставляло жене известную самостоятельность в семействе, а при значительности суммы даже власть над мужем, почему Солон и запретил давать его в больших размерах. Сироты знаменитых граждан получали казенное приданое, а сиротам вообще предписывалось давать его их родственникам, если последние не хотели брать их замуж. Супруг мог только пользоваться доходами приданого, оно было неприкосновенно даже при конфискации мужниного имущества, и жена получала его в случае развода вместе с данным ей при заключении брака утренним даром жениха. Девушка могла быть также наследницей, но в таком случае, ради нераздробления семейного имущества, она обязана была выйти замуж за одного из своих близких родственников; если же она, по старости, безобразию или болезни не годилась для брака, то родственник поступал к ней в дом, считался ее номинальным мужем, хотя в качестве последнего и не имел права наследовать ее имущества. Таким образом, даже богатые сироты не могли свободно располагать своей рукой и должны были отдавать ее тому, кому предписывал закон. К немаловажным стеснениям женщины принадлежало и запрещение брака с иностранцами. Каждый иностранец, женившийся на афинянке, продавался вместе со своим имуществом, и треть вырученной за него суммы отдавалась доносчику; афинянку, вышедшую за иностранца, тоже продавали в рабство, а отца ее подвергали штрафу в 1000 драхм. При Перикле было продано таким образом пять тысяч афинских гражданок. Целью подобных карательных мер было поддержание чистоты семейной крови

и нераздельности семейного имущества, почему допускались браки даже между братом и сестрой. Моногамия была единственной законной формой брака, но столь ревнивое, относительно поведения женщин, государство часто смотрело сквозь пальцы на противозаконные действия мужчин, державших не только множество наложниц, но и нередко вступавших в брак с несколькими женами. Запирая женщину в гинекей, требуя от нее безусловной верности мужу и других семейных добродетелей, государство в то же время поблажает развращенности мужчин, открывает для них казенные непотребные дома, чтобы они могли и безумствовать в оргиях публичного разврата, и отдыхать от них в тиши чистой семейной жизни. Муж делается абсолютным повелителем жены; он мог прогнать ее от себя по малейшему неудовольствию; мужья в первую эпоху нередко продавали своих жен, а потом – менялись ими или, лежа на смертном одре, обручали их со своими приятелями. Впрочем, при этом мы видим и совершенно другие по характеру явления. Нередко супруги расходились по взаимному соглашению; недовольная мужем жена могла жаловаться на него суду и просить развода; но уже одна заключенность женщин в гинекеях делала этот закон недействительным. К тому же закон требовал, чтобы жена являлась лично в суд в сопровождении своего опекуна, то есть мужа! Когда Гиппарета, жена Алкивиада, выведенная из терпения его развратом, явилась перед архонтами с жалобой, то Алкивиад схватил ее, силой утащил из суда домой, и никто не счел нужным вступиться за несчастную жену и за закон, поруганный поступком ее мужа. Супруг был владыкой жены, и последняя называла его не по имени, а господином. Аристотель, правда, смягчает несколько характер их отношений, говоря, что глава семьи властвует над женой, как государственный человек или как правитель республики, а над детьми – как царь. Особенно доставалось бесприданным женам, мужья третировали их, как рабынь. Но нужно заметить, что власть мужа была не единственная, тяготевшая над женщиной в течение ее жизни; муж получал эту власть от отца жены и, умирая, передавал ее наследнику, как это бывает во всех архаических обществах. Такая вечная опека над женщиной стоит в тесной связи с принципами патриархального семейства. Единицей древнего общества служит семья или лучше отец ее, совмещающий в себе права и обязанности своих домочадцев; после его смерти его сын или внук делаются самостоятельными потому только, что могут сделаться главами семейств. Женщина же не может получить семейного главенства и поэтому не может приобрести и сопряженной с ним самостоятельности. Бессмертие семьи было главной заботой грека и для него не было ничего ужаснее вымирания семейства, вследствие которого исчезает в потомстве имя умерших предков, они лишаются религиозных почестей, родовые боги остаются без жертв, домашний очаг без огня. От такой беды семейство избавлялось посредством женщины, которая, не имея никакого самостоятельного значения в брачной жизни, служила только орудием рождения детей, этих «якорей жизни», а в особенности сыновей, – «столпов дома, спасителей имени умирающего отца», «новых граждан государству и новых служителей богам». Только для этого и держалась жена, а вовсе не для любви, для которой существовали гетеры. Плутарх пишет, что «с честной женщиной вовсе нельзя жить в одно и то же время, как с супругой и как с гетерой»; а Демосфен говорит: «мы имеем гетер для душевных наслаждений, прелестниц – для грубых ласк, и законных жен – для поддержания нашего рода и имени и для охранения наших жилищ». При этом от женщины требовалось, чтобы она была, по выражению Софокла, «верна, как собака». Прелюбодейную жену муж мог продать, а ее соблазнителя убить на месте; отец также имел право продать свою павшую дочь, а до издания солоновских законов даже казнить ее смертью. Кроме того, жена должна быть хозяйкой или экономкой мужа. «Женщина, – говорит Ксенофонт, – должна походить на пчелиную матку – не уходить из дому, иметь неусыпный надзор за невольницами, давать каждой из них приличное занятие, принимать домашние запасы и приводить их в порядок, припрятывать в надежное место то, что может быть не употребляемо в хозяйстве до времени, надсматривать за выделкой полотна и одежд, равно как и за печением хлеба, заботиться о больных служанках, содержать в порядке и чистоте все кухонные принадлежности, кормить и воспитывать детей и, наконец, заботиться о собственном своем приличном украшении». С течением времени даже та хозяйственная деятельность женщины была крайне ограничена и вовсе лишена самостоятельности. В одной из комедий Аристофана женщины жалуются, что «даже мука, масло и вино, бывшие прежде в полном их распоряжении, теперь от них уже не зависят, а ключи от домашнего хозяйства, очень надежные и сделанные с большим искусством, находятся у их мужей». Ни в делах хозяйства, ни в делах воспитания детей женщина не имела никакого права на самостоятельный голос. На гробницах хозяек изваялись узда, веник и сова, эмблемы бдительности, экономии и молчаливости. Целомудренная Венера, – Венера законного брака, – изображалась опирающейся пятой на черепаху, в знак того, что женщина не должна обнаруживать никаких порывов ума и сердца. Когда Пенелопа делает сыну совершенно разумное замечание, то Телемак отвечает ей: «отправляйся-ка в свои бабьи комнаты да займись своим делом, смотри за прялкой и веретеном, распоряжайся прислужницами, задавай им работу; говорить имеют право только мужчины, все они, и я прежде всех, потому что я в своем доме хозяин». Пенелопа тотчас повинуется и находит слова сына «разумными».

Мы увидим ниже, что гречанка, подобно женщине всех веков и народов, не подчинялась вполне, да и не могла подчиняться тем нелепым постановлениям, которые предписывал ей мужчина. И она сделалась в глазах последнего презренной тварью, Еврипид восклицает, что «природа сотворила женщин не способными к благородным искусствам, но изобретательными и искусными во всяком злом деле». «Женщина – это большое несчастие», – говорит он в другом месте. Женщина была первой виновницей зла на земле, и женское потомство греческой Евы постепенно совершенствовалось в искусстве злотворения. Нет порока, нет гадости, которых греческие писатели не приписывали бы женщинам в виде прирожденных свойств их натуры. Сатиру на женщин некоторые писатели делали даже своей специальностью, и она доставляла им славу. Таков был Симонид Аморгосский, который, подражая старинным сагам о создании человека, изображает разные качества женщин, созданных из свиньи, лисицы, собаки, из земли, моря, из осла, мошки, коня, обезьяны. Вот характеристика пятой, морской женщины: «сегодня она весела, смеется; гость, видящей ее в доме, не знает, как похвалить ее; лучше и прекраснее нет на свете женщины! Завтра она невыносима; видеть ее, приблизиться к ней нет силы; она неистовствует также неукротимо, как собака около своих щенков. Друг ли, враг ли, на всех она ворчит и злится, подобно морю, которое в летнее время так прекрасно, спокойно и ровно, так радует мореходцев, и вдруг забушует, вспенит свои волны!..» Идеал – это десятая женщина, происходящая от пчелы; она обходительна, ласкова, лучшее украшенье дома; «счастлив мужчина, получивший на свою долю такую, но счастливее всех тот, кто никогда не имел близких сношений с женщинами!» Удачные эпиграммы на женщин быстро входили во всеобщее употребление между греками, как, например, изречение Гиппонакса: «два дня в жизни жена более всего счастливит мужа: в день свадьбы и в день ее похорон». Подобные воззрения влияли и на философию, и мыслители старались подвести рациональные основания под то, что было создано грубым эгоизмом мужчин и выдумано пошлой фантазией толпы. Самые гуманные воззрения на женщину и брак были выработаны Аристотелем, учившим, что «сожительство других животных имеет целью только расположение породы; напротив, люди живут вместе не только для произведения детей, но и для других отношений; задачи мужчины и женщины различны, но они помогают друг другу тем, что каждый из них делает свою особенность общим достоянием, и поэтому в таком союзе приятное соединяется с полезным». Но если вникнуть в сущность подобных, относительно гуманных изречений Стагирита, то выйдет, что они немногим выше других эллинских измышлений о женщине. По учению Аристотеля, женская душа ниже мужской, хотя немного выше рабской, муж – повелительный элемент в семье и обществе, женщина – служебный, «раб вовсе не имеет способности обдумывать; женщина хотя и имеет эту способность, но в слабой степени. Рассудительность мужчины не одно и то же, что рассудительность женщины, равно мужество и справедливость; в одном случае мужество имеет характер властительный, а в другом – служебный. Подобным же образом должно рассуждать и о других нравственных качествах». Даже в загробной жизни женщинам отведен мрачный ад, где владычествует Прозерпина и где они присуждены «блуждать между мрачными тенями», по выражению Сафо. Презрение к несчастному полу доходило часто до того, что даже лучшие люди выражали его в таких формах, которые только под стать какому-нибудь Титу Титычу Брускову. Фемистокл в первые годы своей юности забавлялся тем, что запрягал четырех совершенно нагих женщин в свою колесницу и при одобрительных криках толпы проезжал на них через всю Агору. В Сибири самодуры-золотопромышленники и приисковые рабочие нередко подражают этому великому герою Эллады.

Глава IX

Эмансипация афинянки

Одни вышеприведенные нападки на женщин и руготня их свидетельствуют, что женщины не выполнили предначертанных им правил жизни, хотя за их поведением следили не только мужья и другие родственники, но и особые общественные инспекторы. Учреждение такой полиции ясно указывает, что надзирать было за чем. О том же свидетельствует и закон, налагавший на женщину штраф в тысячу драхм за публичное появление ее нагишом. И это было в самые первые времена после того, как мужчины, с помощью государственной власти, начали стараться об осуществлении строгих семейных идеалов. Чем более жило греческое общество, тем более стремилась женщина к противной строгому браку эмансипации плоти. Мужья сами развивали в своих супругах страсть к нарядам и делали их кокетками. Женщина чернила брови, румянилась, белилась, пудрила волосы золотым песком, украшала голову цветами, умащалась благовониями, заботилась о гибкости стана и т. д., делая все это для возбуждения любви в муже или других мужчинах, смотря по обстоятельствам. Удаленная от всех интересов общественных, лишенная всякой самостоятельности в семействе, женщина специально занялась своими половыми инстинктами, и они повлекли ее за стены дома. «Афинянки, – говорит автор путешествия Анахарсиса, – удаленные от общественных дел постановлениями правительства, часто не имеют иного честолюбия, как быть любимыми, иной добродетели, кроме одного страха бесчестия. Впрочем, употребляя все старание, чтобы покрыться мраком спасительной тайны, немногие из них делаются известны своими любовными похождениями». Нарушение женой брачной верности происходило все чаще и чаще, оставалось ненаказанным или же только давало мужу повод для поживы посредством взыскания штрафа с любовника жены. Женщины не мирились со своим семейным положением, и, в некоторых областях Греции, не находя удовлетворения своему инстинкту свободы, они во множестве прибегали к самоубийству. Нередко женщины добивались полного главенства в семье, жена управляла мужем, мать сыном, сестра братом. Стремлениям женщины к семейной самостоятельности много содействовала и защита ее родственников; в истории Греции мы видим немало примеров того, как род женщины, оскорбленный в лице последней ее женихом или мужем, вооружался против оскорбителя и доводил дело даже до войны. Власть мужа, сохраняя de jure свой прежний характер, de facto значительно ослабела, а во многих случаях даже уступила свое место власти жены. Греческие писатели горько оплакивают такое падение архаического семейства и основанного на нем общества; они говорят, что результатами разложения семьи были падение всех древних добродетелей, развитие своекорыстия, хитрости, клятвопреступничества и безобразного сладострастия. Это отчасти справедливо, но все это было только простым и самым естественным следствием неестественных учреждений. Рабство, чье бы то ни было, всегда портит и губит основанное на нем рабовладельческое общество.

Разложению семейства и эмансипации гречанок более всего содействовали служительницы красоты и любви – гетеры. Стараясь о поддержании в семействе строгих порядков, об обращении женщины на исключительное занятие материнством и хозяйством, грек искал в то же время жгучих наслаждений красоты и страсти; признавая законность его желаний, государство открывало для него казенные дома терпимости, а толпы стекавшихся в Грецию иностранных красавиц доставляли ему подруг, или гетер, любовь которых до того увлекала эллинов, что они всегда предпочитали ее браку, и государство принуждено было подавлять строгими законами постепенно возраставшее между мужчинами стремление к безбрачию. Женская красота была в Греции всемогущей. «Природа, – говорит Анакреон, – дала быкам рога, лошадям копыта, быстроту ног зайцу, зубастый зев львам, плавательные перья рыбам, птицам полет, а мужчине разум. Для женщины ничего у него не осталось. Как же тут быть? Вместо щитов и всяких мечей, она дала ей красоту: прекрасная победит и огонь и железо». Большинство гетер было сначала из невольниц или отпущенниц. Красота освобождала их из рабства и доставляла им богатства, равнявшиеся царским; государственные люди, полководцы, философы, поэты ухаживали за гетерами и не щадили ничего, чтобы только наслаждаться их красотой, беседой и дружбой. Не раз гетера служила для художника моделью для изображения богини; не раз суровый ареопаг прощал виновную гетеру, пораженный блеском ее красоты; не раз Эллада воздвигала пышные мавзолеи в память этих красавиц, именем которых гордились и хвастались места их родины. Имя знаменитой гетеры раздавалось всюду, в лавках продавцов благовоний, под сводами театров, в публичных собраниях, в судилищах, в сенате. Не одна, впрочем, естественная красота давала гетере такое значение, а также и достоинства, приобретенные воспитанием. В Греции гетер «дрессировали», по тогдашнему техническому выражению, и разные любители красоты, и специальные преподавательницы кокетства. Гетеры пели, танцевали, играли на разных инструментах, были знакомы с литературой, славились своим остроумием и каламбурами, с ними охотно беседовали и государственные люди, и философы, а дома их были такими же центрами ума и талантов, как салоны парижских дам XVIII века. В лице гетеры женщина разбила стеснявшие ее оковы архаических порядков, получила доступ к общественной жизни, к занятиям наукой и искусством, к влиянию на дела правления. Семейные женщины шли вслед за гетерами, и дело не обходилось без ожесточенной борьбы с эгоизмом мужчин. Моды, кокетство, образ жизни гетер проникали в домашние гинекеи и увлекали их обитательниц. Мало-помалу женщины протеснялись в общественную жизнь. Им запрещено было, например, являться на олимпийских играх, но этот закон не оставался ненарушенным, и спартанская царевна была первой женщиной, выигравшей приз на олимпийских гонках колесниц. Закон Солона, запрещавший женщинам появляться на чьих бы то ни было похоронах, также был выведен гречанками из употребления, и они нередко пользовались этими выходами из дому для прельщения молодых людей своей красотой. После проникновения в Грецию римской цивилизации начал выходить из употребления обычай, в силу которого женщинам не дозволялось принимать участия в домашних праздниках и пировать вместе со своими мужьями. Ареопаг своим декретом запрещал гетерам отправлять религиозные торжества вместе с семейными женщинами, но на праздниках в честь Венеры мы видим этих куртизанок, пирующих за одним столом с женами и дочерями граждан. Не одной половой свободы добивались женщины, а также и политических прав. В истории Македонии и греческих династий Востока мы видим женщин, которые борются с мужчинами за царскую власть. В религиозной сфере, недовольные разными ограничениями своих прав, женщины стали присваивать самовольно не принадлежащие им религиозные преимущества, и некоторые гиерофантиды были наказаны смертью за присвоение себе прав жрицы Цереры. Из многих мест греческих писателей видно, что гречанки мечтали о приобретении всех гражданских прав, о полной равноправности с мужчинами, о необходимости радикальных реформ в семье и в основанном на ней обществе. Они, – как высказывает Аристофан в своей комедии «Женщины в народном собрании», – помышляли о присвоении себе политической власти. «Я требую, – восклицает аристофановская Проксагора, – чтобы все было общее, чтобы все принадлежало всем, чтобы не было больше ни богатых, ни бедных, чтобы одни не владели громадными полями в то время, как другие имеют только клочок земли, едва достаточный для их погребения. Женщины

также должны быть общим достоянием, и пусть каждый производит детей, с кем хочет». Очень вероятно, что Аристофан, заклятый враг женского освобождения, преувеличивает и искажает стремления женщин, но что они упорно хлопотали о выходе из своего рабского положения и о приобретении себе разных прав, – это несомненно. И им удавалось принимать участие в общественной деятельности, причем они нередко вели себя так доблестно, что могли служить примером для любого мужчины. Так, например, в 514 году до Р. Х. гетера Леена, известная философка, играла немаловажную роль в заговоре, составленном против тиранов Пизистрата и Гиппия. Арестованная правительством и подвергнутая ужасной пытке, она с твердостью великих героев перенесла все, но не выдала ни тайн заговора, ни имен своих соучастников, и из боязни, чтобы муки не заставили ее проговориться против своего желания, она откусила свой язык и выплюнула его в лицо судьям. Леена умерла под пыткой, и афиняне воздвигли ей памятник. Правитель афинской республики в самый цветущий период ее жизни, Перикл, находился под сильным и благотворным влиянием своей жены Аспазии, обладавшей и образованием, и такими талантами, что вокруг ее постоянно собиралось все лучшее афинское общество и рассуждало с ней о предметах политики, науки, художеств и красноречия. Одна из речей Перикла, составленная для него Аспазией, считается образцом греческого красноречия. Аспазию справедливо считают не только другом, но даже учительницей Сократа и Алкивиада; афиняне говорили, что в теле ее обитает душа Пифагора.

В области искусств и литературы женщины приобрели еще более обширную арену деятельности и влияния, чем в политике. Кроме множества музыкантш, Греция имела немало поэтесс, как, например, известную Сафо и фивянку Коринну, пять раз выигрывавшую на поэтических состязаниях призы от Пиндара. Занятие искусствами, особенно музыкой и танцами, доставляло многим женщинам и самостоятельное экономическое положение, и даже известное влияние на общество. Трудно, конечно, было женщинам добиться доступа к серьезным занятиям наукой, но они с успехом преодолели эту трудность. Между гетерами было немало ученых женщин. Неера и Никарета серьезно занимались математикой, Филенида составила ученый трактат о физике и об атомах и т. д. Теодора, дочь Диогена и Корины, отличалась в арифметике и геометрии; Аганика была так сведуща в астрономии, что предсказывала лунные затмения, и суеверная чернь говорила, что она может снять луну с неба; Клеопатра Амагаллида, корцирская граматикесса, имела обширные филологические познания. Более всего гречанки занимались философией, например, три дочери Пифагора, из которых одна, Айзара, составила книгу о природе людей и долгое время управляла пифагорейской школой. Мать их, Теана, по смерти Пифагора заняла в школе его место и оставила недошедшие до нас: книгу о добродетели, биографию Пифагора и стихотворения, кроме нескольких уцелевших до сих пор отрывков, писем о воспитании детей и о ревности. К пифагорейскому союзу принадлежали еще 24 других женщины, имена которых дошли до потомства. На основателя киренайской школы, Аристиппа, имела немаловажное влияние подруга его Лаиса. Дочь Аристиппа, Арета, о которой современники говорили, что в нее перешла душа Сократа, 25 лет преподавала в Афинах философию и другие науки, образовала 110 учеников, написала биографию Сократа, книги о воспитании детей, о войнах афинян, о несчастном положении женщин, о чудесах Олимпа, о пчеловодстве и др. В эпитафии, которой почтили афиняне ее могилу, она названа светом всей Эллады, Еленой по красоте, Аристиппом – по слогу, Сократом – по уму, Гомером – по красноречию. У Платона было также несколько непосредственных учениц. Мегарская школа имела даровитую философку Никарету, циническая школа – Гиппархию, оставившую несколько трагедий и других поэтических и философских сочинений; в эпикурейской школе известны Батида и Фемисто Лампсакская.

В начале христианской эры в Александрии действовала Гипатия (род. 370), дочь первого математика и астронома своего времени, получившая блестящее образование и ездившая в Афины для изучения системы неоплатонизма. Когда же вернулась в Александрию, то дом ее сделался центром всех образованных людей этого передового города. Она увлекала умы и своей красотой, и ораторским талантом, и обширными познаниями в математике, астрономии и философии. Ставши во главе неоплатонической школы, Гипатия возбуждала во всех своих слушателях самый пламенный энтузиазм и сильную зависть в епископе Кирилле, видевшем в ней не только опасную соперницу в ораторстве, но и врага веры, отвлекавшего умы от церкви к неоплатонической школе. Влияние Гипатии на ее друга Ореста, александрийского губернатора, с которым Кирилл имел несколько столкновений, еще более вооружало епископа против знаменитой философки. Он начал ажитировать против нее чернь. И вот, в начале 415 года, на колесницу Гипатии напала разъяренная толпа, стащила ее с экипажа, разорвала одежды и, убив ее каменьями, стала растерзывать ее труп, таская его по улицам Александрии, и, наконец, сожгла на костре оставшиеся куски тела знаменитой учительницы и мученицы за женское дело.

Слегка очерченная нами свобода, которой успели добиться гречанки, была несовместима с патриархальными семейными порядками, а общественное значение, приобретенное женщиной в лице гетеры, шло в разрез с господствовавшими до тех пор унизительными воззрениями на женский пол. Борьба, веденная женщиной, имела такие осязательные результаты, которые ясно указывали на необходимость семейных и социальных реформ, и величайший из греческих мыслителей, Платон, в своем проекте о рациональном устройстве республики, является отцом великой идеи женской эмансипации. Хотя он и не мог освободиться от античной теории, всецело подчинявшей отдельную личность государству, но в то же время он учит, что женская природа одинакова с мужской, что женщины поэтому способны к умственной и гражданской деятельности наравне с мужчинами, и поэтому их не следует устранять ни от занятий науками, ни от участия в государственных делах. Идея Платона осталась только мечтой благородного мыслителя, и Элладе не суждено было видеть ее полного осуществления. Но последние эпохи греческой истории, ознаменованные проникновением женщины в разные сферы умственной и общественной деятельности, все-таки значительно подняли ее в глазах передовых людей тех времен. Прежде женщина ценилась только за покорность, домовитость и красоту, а греческая любовь, по справедливому замечанию Клемма, имела исключительно чувственный характер; с успехами же нравственного развития и относительной эмансипации гречанок, воззрения на любовь радикально изменяются. От женщины требуются не только красота и искусство услаждать ею мужчину, но и нравственные совершенства и развитость ума. Еще Ксенофонт поставил себе целью защищать превосходство красоты нравственной перед телесной, и, восставая против роскоши, изнеженности, расточительности, он порицает греческий обычай, по которому развитие физических сил предпочиталось умственному, игры атлетов – философии. Вместе с этим развивалось и уважение к женщинам. Александр Македонский обращался даже с женами побежденных персов с такой рыцарской деликатностью и так увлекал собой персиянок, что мать Дария, пережившая смерть своего сына, с горя об умершем Александре лишила себя жизни.

Глава X

Римское семейство. Патриции, плебеи, иностранцы. Постепенное реформирование семейства

Как во всякой первичной цивилизации, так и в римской семья была социальной единицей, а представитель и неограниченный владыка ее, отец, единственным из всех домочадцев полноправным гражданином. Подчиненный член семейства был не лицом, а вещью, и судьба его всецело зависела от произвола домовладыки. Та же частная власть римского гражданина, которой подчинялись все вещи, составлявшие его имущество в собственном смысле, господствовала в лице его над подчиненными ему членами семейства и эксплуатировала их в денежном отношении в свою пользу. Он распоряжался своим семейством так же, как и своим имуществом. Такое приравнение домочадцев к имуществу особенно резко выразилось «в завещании с медью и весами»; здесь наследник назывался «покупателем семейства» и в обыкновенной форме купли приобретал от наследодателя семейство с его имуществом. Отец женил сына, выдавал замуж дочь; бесконтрольно распоряжался работами и имуществом домочадцев, мог заключать их в тюрьму, заковывать в кандалы, наказывать плетьми и розгами, продавать и казнить смертью. Этим правом жизни и смерти отцы пользовались как над малолетними, так и над взрослыми детьми. Впрочем, уже в самые первые времена римской истории мы видим некоторое ограничение родительского деспотизма в институте семейного совета, который составлялся из родственников и созвание которого было обязательно для отца при обсуждении важнейших семейных дел, хотя этот совет и не имел никакого другого значения, кроме совещательного. Правда, что при столь громадных правах отец семейства отвечал за преступления своего сына и своего раба, но он мог и отделаться от ответственности, выдав преступника с головой. На совершенную бесправность семейства относительно домовладыки указывает и то обстоятельство, что связью, соединявшей древнеримское, как и всякое другое, патриархальное семейство, было не когнатное родство, не единство происхождения от одной брачной пары, но родство агнатное, основанием которого служит не брак отца или матери, а власть отца. Агнатическими узами связаны между собой все те лица, которые или состоят или состояли или могли состоять под одной и той же отеческой властью. Где начинается эта власть, там начинается и родство, где прекращается она, там прекращается и родство. Чужой усыновленник – родственник семьи, а эмансипированный сын теряет все права агнатства. Дети замужней женщины, подчиненные власти не отца ее, а мужа, не суть родственники ее родителей. Сама же женщина вступала в агнатное родство со своим мужем только потому, что он приобретал власть над ней не как супруг, а как отец, и она становилась его дочерью (filiae loco) и фиктивной сестрой своих собственных детей. На основании той же отеческой власти и раб был членом семейства, подобным сыну; в известных случаях он мог быть даже наследником своего господина. После падения материнского права и для утверждения отеческой власти такая организация семейства была настоятельной необходимостью. «Если бы, – говорит Мэн, – люди считались родственниками родни своей матери, – как это было в эпоху материнства, – то вышло бы, что одно лицо должно подчиняться двум разным отеческим властям. И пока семейство было государством в государстве, пока оно управлялось своими собственными институциями, источником которых был отец, до тех пор ограничение родства пределами агнатства было необходимо во избежание столкновений законов на домашнем форуме». В объединенной посредством отеческой власти семье царило полное тождество индивидуумов, все домочадцы составляли одно юридическое лицо, полным представителем которого служил отец. Семейная корпорация считалась бессмертной, и путем наследства отец передавал своему преемнику не только всю совокупность своих прав и обязанностей (universitas juris), но даже поручал ему быть выразителем и продолжателем своих нравственных принципов. Как у всех народов, так и у римлян наследство было тесным образом связано с домашним культом. Во времена глубокой древности, в так называемый пеласгический период, греки хоронили покойников в своих жилищах. То же было и в Риме, где погребение умерших в домах запрещено было только законодательством XII таблиц. Таким образом, умерший домовладыка, сокрытый в доме, продолжал жить в семействе и влиять на него. Из домовладыки-человека он превращался в домовладыку-бога, становился ларом [8] . И после, когда грубые понятия народа о загробной жизни изменились, превратились в более одухотворенные, когда покойников стали погребать вне дома или сжигать, их тени все-таки продолжали жить в своем прежнем доме, где им устраивалась особая капелла или ларариум. Лары оставались такими же абсолютными владыками семьи, какими они были при своей жизни. Как в доисторический период отцы становились иногда людоедами и пожирали своих детей, как впоследствии отец имел право жизни и смерти над сыном или дочерью, так в древности гнев или голод покойного предка, лара, для своего утоления и для безопасности семьи, требовал человеческой жизни, и кровь детей часто обагряла домашние алтари римлян. Это происходило чаще всего в тех случаях, когда известное семейство переходило в новое жилище, вторгалось во владения не своего родного, а чужого лара; у последнего и у главы переселившегося семейства возникало столкновение прав и интересов, лар требовал отступного, и отец семьи приносил ему в жертву своего ребенка. С течением времени, когда значительно смягчилась и действительная отеческая власть, культ лар принял более кроткий характер и человеческие жертвы заменились обыкновенными. Весь смысл этого культа состоял в том, что в деле владения домом и семейством сталкивались интересы двух субъектов: прежнего господина, лара и нового господина, наследника [9] ; примирение этих интересов совершалось посредством жертвоприношений лару от его преемника; здесь происходило в сущности одно и то же с тем, что мы видим в одной из первобытных форм римского наследства, в «завещании с медью и весами», при котором наследник платил наследователю за получаемое им семейство и имущество. Понятия, соединявшиеся у римлян с семейным наследством и с культом лар, распространялись и на всю нацию, получившую в наследство от своих предков занимаемую ею землю. По преданию, публичная женщина Акка Ларенция завещала римскому народу все свои земли, послужившие основой его территории. Как каждый наследник поклонялся своим ларам, так и весь римский народ воздавал божеские почести Акке Ларенции, посвящая этой публичной женщине один день из своих праздников и принося ей жертвы. Таким образом, и частное наследство каждой семьи, и общее наследие всего народа соединялось с культом и жертвоприношениями в честь предков. Этот культ принимал иногда кровавый характер, как в семействах, так и в общественной жизни. Как домашние лары требовали для своего умилостивления человеческой жизни от семьи, так лары всего народа иногда заставляли его приносить им в жертву граждан.

8

Лары – по верованиям древних римлян божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом. – Примеч. ред.

9

Как lar значит «господин», так и heres – «господин», «повелитель».

Была еще другая, не менее важная связь, соединявшая наследство с домашним культом, – это обеты, vota, выполнением которых служили домашние жертвы, sacra privata. Обеты отца переходили на его преемников, и главная забота о sacra состояло в том, чтобы они существовали постоянно, не прекращаясь. Выполнение этой религиозной обязанности лежало на наследнике, был ли то сын или другое лицо. Основываясь на одном, известном месте Цицерона (de leg., II, 19–22). Лассаль весьма остроумно и убедительно показал, что в древности sacra не были связаны с наследственным имуществом, следовательно, было такое время, что в гражданском праве наследство и получение имущества наследодателя были двумя различными, независимыми одно от другого понятиями. Древнеримское наследство, сущность которого особенно рельефно выразилась в завещании, было не «простым только дополнением имущественного права», как думают многие вместе с Пухтой. Наследство осуществляло собой идею бессмертия семейства: наследодатель продолжал жить в лице своего наследника, а завещание было римским бессмертием [10] . «Нет другого утешения в смерти, кроме воли, переживающей смерть», – восклицает Квинтилиан, открывая тем сущность римского завещательного права. Этим и только этим одним можно объяснить то религиозное уважение, ту чрезвычайную приверженность к завещанию, которыми так отличались римляне и которые можно сравнить только с заботливостью древнего египтянина об устройстве себе посмертного жилища. В связи только с таким пониманием завещания и становится ясным тот характеристический обычай, в силу которого римляне делали из завещания памятник позора для своих врагов и преподавали в нем наследнику свое политическое profession de foi. Так, по свидетельству Тацита, Фульциниус Трио «много и жестоко» поносит в своем завещании императора Тиберия и его фаворитов; Фабрициус Веенто позорит в завещании сенат и жрецов, Петроний – Нерона и т. д. Свобода завещания была безгранична, и в ее религиозную сферу не смели вторгаться самые капризные цезари, подобно тому, как величайшие из христианских деспотов признают равенство всех людей на небе. Однажды раболепный сенат хотел запретить делать из завещания пасквиль на врагов, но этому воспрепятствовал Август. В другой раз трусливые наследники Фульциниуса Трио хотели скрыть его завещание, наполненное жестокими нападками на Тиберия, но последний велел прочесть это завещание по обычаю публично. Будучи орудием позора для врагов, завещание доставляло честь наследнику, честь быть продолжателем воли завещателя. Что завещание не было только распоряжением об имуществе, это можно видеть из одного уже того, что иногда богатейшие и знаменитейшие люди государства назначались наследниками людей незначительных и бедных, конечно, не ради получения ничтожного имущества, в котором они вовсе не нуждались.

10

Завещание, – доказывает Мэн, – создано Римом и всюду, где оно есть, возникло под влиянием римского права; слабые зачатки завещания мы видим в Афинах и Бенгале, но они приписываются римскому влиянию, в Афинах непосредственному, а в Бенгале – посредством английских законоведов. Но это несправедливо; у джурджурских кабилов, например, мы видим очень развитую форму завещания. См. ст. Бибеско о кабилах в Revue des deux mondes, 1865, 1 avril.