Исторические судьбы женщин

Шашков Серафим

Женщины всегда служат лучшими хранительницами народных обычаев, верований, сказаний, песен, костюмов и т. д. Они гораздо консервативнее мужчин – явление, причины которого будут выяснены нами в своем месте. Мы не будем здесь распространяться о значение женщин для развития народной поэзии и скажем только несколько слов об их влиянии на историю языка. У большинства первичных народов жена – чужестранка, говорящая на чужом языке; у караибов до сих пор язык женщин особый от наречия мужчин. Но в семейной жизни языки мужа и жены должны непременно сталкиваться и стремиться к взаимному слитию, которое однако ж не оканчивается абсолютным воцарением в доме одного языка, и женщина продолжает говорить на наречии, хотя и понятном мужу и близком к его языку, но все-таки отличном от последнего. Таким образом, язык женщин и детей, по мнению лучших филологов – Боппа, Гумбольта, Макса Мюллера, развивается в наречие более звучное, мягкое и поэтическое, чем наречие мужчин. В этом-то упомянутые филологи и видят причину распадения всех главных языков на два наречия, например, языка греческого на наречия ионийское и дорийское, немецкого – на наречия верхне- и нижненемецкое и т. д.

Глава IV

Патриархальное семейство. Женщина – орудие для продолжения рода. Семейные принципы общественной жизни

Первобытное семейство, как мы видели выше, основано на кровном родстве по матери. Мало-помалу преобладание материнского принципа падало, женщина подчинялась мужчине и основанием семейства делалась власть отца, а не кровное родство. Наступил период патриархальный, в начале которого семейный союз еще весьма слаб и семейство еще не в силах обратить женщину на исключительное служение себе. Прочность семьи, как и прочность брака, является только впоследствии, а на первых ступенях развития власть отца сплошь и рядом отвергается детьми и члены семейства нередко разрывают узы, прикрепляющие их к родному очагу. Выражаясь юридически, лицо физическое борется за свою свободу с развивающейся юридической личностью семьи, и разные случайности борьбы долго не дают семейству поглотить всех индивидуумов, входящих в его состав. Случается, например, что в патриархальной семье дряхлый отец семейства лишается своей власти, и она переходит к более сильному и мудрому, чем он, сыну. У некоторых европейских варваров человек мог свободно свергать с себя ярмо семейной власти; по салическому закону он должен был только, явившись в национальное собрание, объявить, что «отказывается от своих родителей и что с этих пор не имеет с ними ничего общего». У эскимосов до сих пор взрослые дети без всяких затруднений бросают родительское семейство и начинают совершенно

самостоятельную жизнь. У некоторых индейских племен дети растут на полной своей воле и, как у большинства совершенно диких народов, легко расторгают стесняющие их свободу семейные узы. О воспитании детей, об их почтении к старшим здесь нет и речи: всеми семейными отношениями управляют случай и право силы; отец может властвовать над сыном лишь до тех пор, пока последний не сделается способным для сопротивления. В одной превосходной поэме минусинских татар ярко характеризуется эта анархия первично-патриархальной семьи в следующем рассказе. На берегу моря живет людоед Талай-Хан с сыном своим Тазе-Меке. Приезжают к ним три богатыря, их встречает Тазе-Меке и говорит: «вот уже девять лет, как мой отец пытается сварить и съесть меня. Помогите мне сварить и съесть его самого!» И с помощью богатырей сын связал батюшку, сварил его и сожрал. При слабости семейного союза также не прочен и составленный по его модели союз общественный. Эскимосы не знают никакой иерархии, никакого подчинения. Власть индейских вождей, говорит Скулькрафт, более номинальная, чем действительная, более власть совета, чем власть принуждения. По мере развития общества, по мере его выхода из первобытного состояния изолированных семей, семейная институция приобретает больше и больше прочности. Союз семей образует род, союз родов – племя, союз племен – государство. На всех ступенях развития древнего общества оно является ничем иным, как собранием семейств, или, выражаясь словами Мэна, «единицею древнего общества была семья, единицу же новейшего общества составляет лицо». Каждое семейство имеет характер небольшого государства, самодержец которого – отец совмещает в себе права и обязанности всех членов подвластного ему союза: гражданами общества поэтому служат только отцы, и общественный союз семейств имеет близкое сходство с международным союзом государств. Фундаментом семейства служат отеческая власть и безусловная покорность ей всех живущих у одного домашнего очага. Отцовство для своего утверждения на месте вытесненного им материнства необходимо должно было изменить и самый характер семейного родства. Если бы при водворении отеческой власти люди продолжали считать родней родственников своей матери, то вышло бы, что одно лицо должно подчиняться двум отеческим властям, а за этим неизбежно следовало бы столкновение на домашнем форуме двух семейных законов, истекающих от отцов двух разных семей. Поэтому в патриархальном семействе родственниками считаются только лица, которые состоят или состояли, или могли состоять под одной и той же отеческой властью. Полное развитие этого начала, как и всех вообще главных принципов архаического права, совершено, как мы увидим ниже, римской юриспруденцией. Но и кроме римлян, все патриархальные народы держатся того же самого агнатного начала, по которому отец – монарх семьи, а все его подданные – родственники между собой и с ним. Частной собственности нет, а есть только общее семейное имущество, которым распоряжается отец. Он верховный жрец своего дома; слово его – закон для всех домочадцев; его власть простирается на жизнь и на смерть их; он женит сына, выдает замуж дочь, продает, наказывает, убивает детей по своему произволу. Все заработанное детьми отдается отцу; он распределяет труды между членами семейства, отдает и в наемные работы, как настоящих невольников, и т. д. Воспитание состоит в формировке из детей рабов семейного главы; их учат ремеслам отца или матери и безусловной покорности, подвергая их при этом жестоким истязаниям и запугивая чертями, которые похищают и мучат непослушных детей. Словом, в каждой такой семье мы видим тот же деспотизм и то же рабство, как и в любом восточном султанстве. Такие отношения, существующие сначала на фундаменте силы, с развитием государства получают санкцию права и религии. Раболепность делается непременно обязанностью домочадцев. У негров видага семья обязана преклонять колена перед своим владыкой и лобзать прах его пяты. В Египте, говорит Сэвари, каждое семейство есть маленькое государство, царем которого служит отец. Домочадцы обязаны рабски слушаться его. Когда он обедает, вся семья, стоя на ногах, прислуживает ему и при всяком случае заявляет перед ним свою самую раболепную покорность и уважение. Китай и Япония довели эти семейные отношения до nec plus ultra. В Китае вся общественная жизнь основана на семейном начале, и полицейские чиновники, расхаживая по улицам, постоянно напоминают обывателям об этом фундаменте китаизма, вскрикивая: «повинуйтесь вашим отцам и матерям, уважайте старших и начальников, живите мирно в своих семействах, наставляйте своих детей, не делайте несправедливости!» «Мир, – говорит Конфуций, – может достигнуть благополучия только с водворением общественного порядка. Порядок достигается при хорошем управлении. Чтобы уметь хорошо управлять государством, государь должен сперва уметь хорошо управлять собственным семейством. По примеру его каждый китаец будет достойным правителем своей семьи… Общее благоденствие водворится само собой: охотно подчинятся воле императора сперва все члены его семейства, а потом водворятся во всей вселенной мир и согласие». Превосходно организованная система воспитания имеет главной своей целью приучить всех к безусловному послушанию старшим и утвердить раболепную покорность родительской власти как фундаментальное правило морали. Отец – безусловный владыка души, тела и имущества своих детей; он может продавать и казнить их смертью, женить, выдавать замуж, разводить женатого сына с его женой, отдавать в кабалу, бить и сечь сколько ему угодно и т. д. Стоит ему только пожаловаться на сына в суде, и в чем бы ни обвинил он сына, суд без всяких околичностей подвергает его жестоким наказаниям, даже самой варварской смертной казни, не требуя никаких доказательств от обвинителя, не слушая никаких оправданий от обвиняемого. За отцеубийство не только казнится виновный со своим семейством, но еще наказываются и все чиновники той области, в которой совершено убийство. От крупных оскорблений со стороны сына отцы ограждаются смертной казнью оскорбителей, за малейшее невнимание, за самое ничтожное непослушание детей ожидают сотни бамбуковых ударов в полиции, которая неустанно вбивает в китайцев любовь и уважение к родителям. Детям вменяется даже в преступление говорить в присутствии своих родителей о слабости старческого возраста. И у всех сколько-нибудь культурных народов: у индусов, турок, мексиканцев, древних норманнов и т. д., – у всех у них власть отца имеет характер подобный китайскому. Для домочадцев нет никого выше их главы, он их первосвященник, законодатель, верховный судья, земной бог. Эти понятия сыновнего долга и отеческих прав прививаются с детства жителям патриархальных стран религией, правом, воспитанием, общественным мнением.

Хотя основой такого семейства и служит, главным образом, родительская власть, а не родство крови, хотя раб является здесь таким же домочадцем, как и сын, хотя при неимении детей отец может купить их у кого-нибудь, усыновить чужих, поручить своему родственнику или приятелю осеменить жену его и, таким образом, дать ему желанного наследника, но ко всему этому прибегают только в случае неизбежной необходимости, и рождение своих кровных детей считается верхом благополучия и главной целью брака. Бесплодный брак, по воззрении всех ориенталов, вовсе не брак, так как цель его не достигнута. Вместе с такими идеями о браке религиозные системы и законы Востока развивают теории об исключительном назначении женщины быть матерью; они смотрят на нее, как на пашню, предназначенную для произведения плодов. Бездетную жену муж презирает, бьет, продает, гонит от себя. Напротив, женщина чадородная приобретает хорошую славу и уважение, которые соразмеряются с количеством рожденных ею детей; она ценится так же, как и всякая самка животного. По верованию древних мексиканцев, герои, павшие в битве, и женщины, умершие в муках рождения, получают вечное блаженство в райских чертогах Солнца. Таким образом, право, религия и общественное мнение, проникнутые исключительными началами, ограничивают деятельность женщины материнскими обязанностями. В архаическом обществе все существует в семействе и для семейства; каждый индивидуум есть не лицо, а член семейной корпорации, с которой связаны все права его и обязанности; так и женщина: ход исторического развития принуждает мужчину обратить ее на исключительное служение семье, которая нуждается в ее труде и в ее половой производительной силе.

Но говоря о мании патриархальных народов к чадородию, мы выражаемся не совсем точно; все они, от нагого зверообразного дикаря до цивилизованного китайца или индуса, желают иметь не детей вообще, а сыновей. Дочери или избиваются вскоре после рождения, или воспитываются в полном пренебрежении и то только как товар, на выгодную продажу которого впоследствии можно рассчитывать. У арабов дочь называется «дрянным ребенком». Спрашивать китайца, есть ли у него дочери, значит оскорблять его. Сын же другое дело; его рождение – всеобщий праздник для семейства, а особенно для отца, так как последний возрождается в сыне и еще при своей жизни выходит вторым изданием, если можно так выразиться. Сын тотчас по рождении делается совладельцем отца по семейному имуществу, и все признают в нем будущего главу дома; у габунцев, в Африке, сын может даже начать против своего отца судебный процесс за растрату их семейного имения и принудить его к уплате за промотанное. Как работник семьи, как защитник ее, как преемник отца – во всех отношениях сын должен цениться более дочери. В дикой жизни семья часто вовсе погибает после смерти отца, не оставившего ни одного сына; чужие люди растаскивают все имущество покойного, овладевают шалашом, изгоняют из него вдову и дочерей покойного. Сын нужен для семейства как наследник, не в современном, а в архаическом значении этого слова. Первобытная семья считается бессмертной; входящие в состав ее лица меняются, она же, корпорация, никогда не умирает, и средством для этого бессмертия служит институция наследства. Наследник принимает на себя все права и обязанности, или, по римскому техническому выражению, universitas juris умершего главы семейства, и поэтому смерть домовладыки не производит никаких существенных изменений ни в самом семействе, ни в его отношениях к обществу. Каждый член древнего общества желает прежде всего иметь наследника, «да не погибнет имя его в родном народе», как выражались евреи. Но первостепенная важность наследства, как у диких, так и у культурных народов, заключается в его назначении не для семейства вообще, а для умершего отца; главная обязанность наследника состоит в принесении жертв за умершего, в поддержании домашнего богослужения. Мыслью об этом проникнута вся семейная жизнь ориентала; он женится для того, чтобы иметь сына, который мог бы приносить жертвы после его смерти; если у него нет детей, то он должен усыновить чужих, «имея в виду похоронные пироги, воду и торжественное жертвоприношение», как выражается один индустанский ученый. Мы остановимся на объяснении этой чрезвычайно важной связи первобытного наследства с семейными жертвами.

Для дикаря смерть есть не что иное, как продолжение прежней жизни, только при другой обстановке; покойники также нуждаются в пище, одежде, оружии, как и живые, поэтому у всех первобытных народов в могилу кладут вместе с трупом и все необходимые хозяйственные принадлежности; у некоторых дикарей покойнику отдается даже все его имущество, а самое жилье, брошенное семейством, сжигается, и, по всей вероятности, это самый первобытный обычай, предшествующий возникновению наследства, при котором семья дает покойнику только часть общего семейного имущества. Сношения между домочадцем и их покойным родственником не прекращаются, тем более что в первобытной жизни умершие хоронятся большей частью в самом жилище или, по крайней мере, поблизости его, как это делается до сих пор, например, на Филиппинских островах; обычай превращать трупы в удобосохраняемые мумии, например, у тех же филиппинцев и многих других дикарей, еще более придает прочности упомянутым сношениям, сообщая им характер осязательности. Это первобытное миросозерцание, смешанное с верованием в метемпсихозис [5] , особенно рельефно выразилось в Египте. Пирамида – это вечный дом умершего, которого посещают в известные дни его родственники. Он живет тут окруженный своим семейством, своими невольниками, птицами, собаками, обезьянами, изображенными в настенных барельефах. В Перу по смерти каждого государя все принадлежавшие ему сокровища оставлялись в том же виде, как были при его жизни, и никто не смел прикоснуться к ним. Многочисленные дворцы его запирались навеки. Трупы умерших государей, бальзамированные, выставлялись в главном храме Солнца. Они сидели там в два ряда, мужчины по правую, а женщины по левую сторону от золотого Солнца, одетые в царские платья, с наклоненными головами и с скрещенными на груди руками. Покойников все дикари очень боятся; мучимые жаждой и голодом, они постоянно посещают жилища своей семьи, отыскивая пищу и наказывая родственников, не радеющих об их пропитании; в разных видах являются они живым,

нагоняют на них тревожные сны, беспокоят и мучат их; некоторые дикари приписывают своим умершим родственникам всякое приключившееся с ними зло. Покойник имеет прежние притязания на имущество и уважение к себе семейства, поэтому, чтобы мирно жить с ним, новый представитель семьи, наследник, должен кормить, поить и всячески ублажать умершего. В Египте феллах до сих пор ходит на могилы своих умерших родственников и угощает их; а завещатель, отказывая наследнику свое имение, часть его предназначает на свое продовольствие в будущей жизни. У чуваш и черемис наследники до сих пор устрояют по временам обеды, на которых угощают будто бы являющихся к ним невидимых родственников и, кроме того, ходят кормить их на их могилы. У всех жителей Африки, индейцев, малайцев, инородцев Сибири, киргизов, китайцев, норманнов, у русских крестьян, в старинной Силезии, Польше, Верхнем и Нижнем Лаузице – везде мы видим это кормление покойников их наследниками. В Белоруссии до сих пор в родительский день устраивается на могилах угощение мертвых, как и во многих местах России, и белорусы делают при этом такое воззвание: «святые родители, пожалуйте хлеба соли откушать!» У некоторых народов в честь каждого умершего делается идол, которому суют в рот пищу и поклоняются. Вообще же благополучие семейства требует не только кормить предков, но и уважать их, как они уважались живыми. Домашнее богослужение им мы видим у многих народов, и оно совершается наследником. В Китае, например, каждое семейство имеет особые «комнаты предков»; в известное время здесь собираются все члены фамилии и поклоняются им. Забвение и пренебрежение к памяти умерших возбуждает гнев и мстительность их. Однажды калмыцкий князь Тогон с пренебрежением отозвался о покойном Чингисе, могиле которого поклонялись все его преемники, и не хотел, по совету бывших тут монголов, просить у тени Чингиса прощения. Тотчас пошла у него горлом кровь, и он пал мертвым. Все бывшие при этом приписали такое несчастье гневу оскорбленной тени Чингиса.

5

Учение о переселении душ, реинкарнация. – Примеч. ред.

При дальнейшем развитии мифологии эти верования изменяются. На сцену является ад со своими злыми, кровожадными божествами; покойник мучается уже не голодом и жаждой, а духами ада, чтобы освободить его от этих тиранов, наследник должен приносить искупительные жертвы его мучителям. Без очистительных жертв сына индус, например, не может войти в сург или рай, почему сын и называется по-санскритски putra (от put – «очистительный огонь» и tragata – «освобождать»), откуда происходят равнозначащие этому слову персидское «пузер» и «пур» и латинское puer. Жертвы, приносимые наследником, необходимы покойнику для того, чтобы он мог перейти через мост чиневад, ведущий в рай. Превосходно выражается это архаическое верование в древнерусской легенде о новгородском посаднике Щиле. Он был ростовщиком и живым взят на дно адово. Архиерей, в поучение православным, велел изобразить на иконе ад и горящего в нем Щилу, всего объятого пламенем; а наследнику его посоветовал служить по нему сорокоуст 40 дней у 40 церквей. После сорокоуста голова Щилы на упомянутой картине очутилась вне огня; после второго сорокоуста он поднялся из адского пламени до пояса, а после третьего – совсем освободился.

Естественно, что по смерти родителя его дети получают все его имущество, совладельцами которого они были еще при жизни отца. Но так как семейная жизнь остается на прежних условиях нераздельности, то управителем, защитником, судьей и жрецом осиротевшего семейства должен быть только один из наследников, более способный к этим обязанностям по своему возрасту и опытности. Естественно, развивается право первородства, и старший сын делается отцом семейства или, так сказать, наместником умершего отца. В Бассереле и Бенине, Дагомее, Видаге, на островах Гаити главой семьи, по смерти отца, делается всегда его старший сын, а если он умирает, то имущество и власть переходят к его следующему брату. Известно, какое значение приписывается первенцу сыну в мозаизме. У китайцев старший сын резко выдается из ряда других домочадцев, которые обязаны чтить его всего более после отца. То же и у других азиатских народов. Нужно заметить впрочем, что даже там, где наследование подчинено принципу первородства, последний часто нарушается или наследниками, или наследователями. Но даже и там, где действуют другие начала, правило первородства часто исключительно регулирует наследование царской и другой общественной власти. В Индии, например, хотя семейное имущество делимо между всеми наследникам мужского пола, однако ж общественные достоинства, обязанности и политическая власть – от власти короля до власти деревенского старшины – наследуются почти всегда по правилам первородства. Как на замечательное отступление от этого принципа, укажем на встречаемое у некоторых патриархальных народов наследование младшего брата. Причина такого обычая, по мнению Фольграфа и Монтескье, лежит в том, что младший сын при смерти отца живет еще с ним, между тем как старшие его братья обзавелись уже своим хозяйством. Но мы уже видели, что предпочтение младшего брата возникло в эпоху материнства и основано на особенной любви матери к своему последнему ребенку. Что же касается первородства, то нельзя не предположить, что в качестве исключительного принципа оно является лишь относительно поздно в народной истории и прежде, чем утвердиться в обычае, должно выдержать борьбу с другими, враждебными ему принципами. Если живой отец плохо сдерживает в семейном союзе своих домочадцев, то после его смерти они естественно стремятся разойтись для самостоятельной жизни, разделив между собой все общее семейное имущество. Только при необходимости держаться семье вместе, наследникам нужен предстоятель, глава; в конце концов, им почти всегда делается старший сын, но не всегда беспрепятственно. Прежде всего, ему приходится бороться с долго сохраняющимися в народной жизни остатками материнского права, и главным соперником его везде являются дядя и тетка, брат и сестра покойника. У многих народов – у мавров, сераколетов, мандинго, конго, лоанго, ашантиев, в Иддаге, Бонду и во всей почти Южной Африке наследует или брат или сын сестры, а у гуронов, черокезов, в Северной Каролине и многих других местах Америки, Африки и Азии наследует сын сестры умершего и иногда, при неимении его, старший сын покойного. Мусульманское право хотя и придерживается, вероятно, обычая древнеарабского – делить наследство поровну между всеми сыновьями, но и в нем видно влияние начал братнего наследования; если один из наследников умирает, то имущество переходит не к сыну его, а к дяде или тетке. Престолы Турции и Египта недавно еще наследовались дядей предпочтительно перед племянником, хотя бы то и сыном старшего брата, и поэтому-то чадолюбивые султаны так ревностно избивали всех своих братьев. Такой резней обеспечивалось право сыновей, но так как и между ними постоянно случаются распри за наследство, то во избежание этого, персидские падишахи большую часть их убивают или лишают глаз. Султанша-мать сама заправляет этой бесчеловечной экзекуцией. Такими-то мерами утверждаются в жизни народа семейные принципы; все главные отношения домочадцев, вследствие разнообразия их личных интересов и стремлений, прежде, чем подчиниться определенным и, по-видимому, неподвижным правилам, порождают борьбу, козни, хитрости; не один дядя очищает себе дорогу к наследству от племянника, не один Иаков завладевает первородством Исава посредством хитрости или открытой силы. В современной жизни нередко встречаются самые возмутительные сцены борьбы корыстолюбивых наследников за имущество покойного; в политической истории человечества мы сплошь и рядом видим ту же борьбу за престолонаследие; точно так же идет и вся история вообще. Понятно, что в этой наследственной, как и во всякой семейной борьбе, мужчина, лишив женщину ее привилегий, которыми она обладала прежде, долго имеет решительный перевес над ней. Дочь – не наследница, вот принцип обычного патриархального права. У бедуинов, большинства народов Южной и Западной Африки, у гренландцев дочери и жены не наследуют вовсе, и случается, что по смерти родителей братья выгоняют своих сестер из дома. С дальнейшим развитием семейства женщина добывает себе это право. У евреев, например, до Моисея, дочери не могли наследовать, даже если у них не было братьев; в последнем случае имущество переходило к братьям покойного. Но вот умирает Целафедад, не оставив ни одного сына; дочери его, вопреки народному обычаю, начинают требовать наследства. Законодатель соглашается и постановляет, что, при неимении сыновей, наследство умирающих евреев должно переходить к их дочерям. Вообще наследование дочерей чрезвычайно редкое явление. Дочь держится лишь для того, чтобы быть проданной в чужое семейство, следовательно, ее наследование было бы переводом имущества из одной семьи в другую. У большинства сколько-нибудь развитых народов заменой наследственной доли дочери служит приданое, которым она наделяется при выходе замуж; точно так же иногда и по смерти отца братья наделяют сестру, чем могут. Наследственные права жены несколько обширнее. Хотя у многих народов, как мы уже говорили, жена умершего сама служит предметом наследования наряду со скотом и домашней утварью, но приданое, утренний дар и заботливость родителей жены дают последней возможность утвердить за собой известную долю в имуществе умершего мужа. У некоторых народов женщина завоевала даже себе право общего наследства после смерти своего супруга. У черкесов вдова управляет осиротевшим семейством, не разделяя собственности между детьми; точно то же и у сиамцев. Но в большинстве случаев вдова не имеет никакой власти; дети должны только уважать ее как мать, но наследник сын в то же время является главой семейства и опекуном своей родительницы, например, в Индустане. Иногда вдова возвращается под власть своих родителей. И в исторической борьбе за наследство вдова добилась только, да и то не везде, известной доли в имуществе. Пока закон относительно размеров этой доли еще не установился, величина ее зависит от случайностей, от величины приданого вдовы, от условий, заключенных с женихом ее родителями и т. д. У евреев жена имеет право только жить в доме умершего мужа и кормиться из оставленного им имущества; но и это право долго оспаривалось разными комментаторами моисеевских законов. По магометанскому праву жена и дочь всегда имеют долю в наследстве; кроме того, при известных, весьма разнообразных условиях, покойному наследуют его дочь, бабушка, дочь брата, сестра, госпожа (умершего раба). Доли этих наследниц разнообразятся по обстоятельствам, на исчисление которых потребовалось бы здесь немало места; они наследуют две трети, половину, треть, четверть имущества и т. д. У некоторых полудиких народов вдова также наследует известную долю. Но у большинства народов, в том числе даже у индусов, она имеет право только на житье в доме покойника и на прокормление из его имущества.

В первобытной жизни особенно плачевно положение бессемейных вдов и сирот; они подвержены произволу каждого сильного. Но расчет иметь в них даровых работников, а иногда и человеколюбие заставляют людей принимать их в свои семейства. У индейцев заботятся о сиротах иногда родственники или друзья их родителей. У черкесов вдова поступает под покровительство друзей и родственников своего мужа; они обязаны пропитывать детей покойного и его вдову, если только по своему возрасту она не способна еще выйти замуж. С распространением какой-нибудь культурной религии положение бессемейных людей начинает более обращать на себя внимания, чем прежде. Буддизм, мозаизм, магометанство, разные виды христианства – все они особенно настойчиво проповедуют о сострадании беспомощным людям и особенно о призрении вдовиц и сирот. Возникают кой-какие богоугодные заведения, но большинство вдов и сирот все-таки остается без пристанища; они или просят милостыню, или идут к кому-нибудь в кабальную работу, или проститутничают за кусок хлеба.

Мы сказали выше, что семья есть единица архаического общества, и что, будучи корпорацией, она никогда не умирает. Эти положения тесно связаны с первобытной теорией о корпоративном характере человеческих поступков. Личность здесь – ничто, семья и род – все. Если человек добродетелен, то в заслугах его здесь участвует вся семья, все его потомство. Преступление здесь также считается корпоративным актом, и виновность в нем падает на гораздо большее число лиц, чем сколько участвовало в его действительном совершении. За вину человека отвечает не только он сам, но и его дети, его род, его племя, его сограждане, и эта виновность переходит в потомство. Неизменная наследственность во всем – в пороках и добродетелях семей, каст и народов, наследственность в занятиях, верованиях, знаниях и обычаях, передаваемых от одного поколения другому, – вот идеальные основы древней жизни. Власть царей и жрецов основана на их божественном происхождении, высшие касты владычествуют над низшими в силу почиющего на них благословенья, передаваемого по наследству из рода в род; низшие касты осуждены на вечное рабство также в силу лежащих на них отверженности и божественного проклятия; женский пол по тому же должен быть в постоянной зависимости от мужского; как рыба не может сделаться лошадью, заяц – львом, так не могут измениться и взаимные общественные отношения людей. Принципы наследственности и кровности лежат в основании всего государственного права и тех народных теорий, на которых оно построено. Все древние общества можно разделить на два рода: одни представляются единой великой семьей, другие – союзом нескольких таких семей, из которых одни состоят в рабском подчинении у других.

Типом первых могут служить сельские общины арабов, индусов, государство еврейское, этот «дом Израиля», и Китай, эта громадная единокровная семья, имеющая в Богдыхане своего общего отца. Все эти общества основаны на принципе единокровности, иногда действительной, а в большинстве случаев фиктивной, а в их конституциях нет других принципов, кроме семейных. Почему индус или еврей должны жить вместе? Потому что они – дети одной семьи. Почему должно повиноваться китайскому императору? Потому, что он – отец своего народа.