Исторические судьбы женщин

Шашков Серафим

Римское патрицианское общество было основано на изложенных нами семейных началах. Союз семей образовал род, союз родов – племя, союз племен – государство. Отеческая власть над государством принадлежала царю, а место семейного совета занимал сенат, составленный из 300 представителей родов. Гражданами были одни домовладыки. Основой общественного союза была гипотеза о единокровном происхождении всех семей, входивших в состав его. Как на Востоке, в Греции, в позднейшей Европе, так и в Риме история политических идей начинается предположением, что все члены общества, кроме рабов, имеют единокровное происхождение и что последнее только и может служить основой общественного союза. При этом в истории всех подобных государств мы видим ясные следы таких событий, благодаря которым в состав их принимались люди совершенно чуждого происхождения. Но такой факт, подрывавший теорию единокровности, замаскировывался посредством фикции усыновления, и принятых обществом чужеплеменников оно начинало считать потомками одного корня с собой. Такое поглощение обществом чуждых ему элементов продолжается только до известного времени, начиная с которого общество превращается в замкнутый аристократический круг, недоступный другим элементам чуждой ему крови, которые почему-нибудь теснятся около него и желают войти в состав его. Эти народные элементы, состоящие, большей частью, из осколков разных национальностей, не имеющие между собой ни действительного, ни фиктивного родства, образуют особый общественный союз на новом политическом принципе местной смежности. Таковы были римские плебеи, и их борьба с патрициями, кончившаяся победой, была борьбой демократически-политических начал с аристократической теорией единокровности, на которой было основано государство патрициев. Кроме плебеев около патрицианского государства постоянно теснились многочисленные толпы иностранцев и натурализированных чужеземцев. Патриции относились к ним с полным презрением; иностранец и враг были синонимами; рабы были иностранцами, обращенными в неволю, а все иностранцы считались рабами по принципу. Так как патрицианское общество было союзом единокровных или считавших себя единокровными семей, так как домовладыки были царями своих семейств и единственными полноправными гражданами государства, то естественно, что плебеи и особенно иностранцы хотя по необходимости и принимались в состав государства, но патриции не давали им никаких значительных прав. Основой древнеримской правоспособности была отеческая власть; поэтому плебеи и иностранцы не имели права вступать в патрицианский брак, делать завещание, участвовать в управлении и в общественном культе; иностранцы не могли пользоваться ни выгодами римского суда, ни заключать контрактов, ни вступать в важные гражданские обязательства. Борьба патрицианского элемента с плебейским имела результатом преобразование государства из патрицианского в политическое и реформу семейства, о которой мы будем говорить ниже. Борьба с иностранным элементом была еще плодотворнее. Хотя древнейшая римская конституция держалась принципа абсолютного исключения и полнейшей бесправности иностранцев, но торговые интересы и безопасность государства, ввиду постоянно толпившихся на его территории чужеземных полчищ, заставляли постепенно ослаблять действие упомянутого принципа. Давая иностранцам суд и известные права, Рим в то же время постепенно создавал для них jus gentium, «право общее всем нациям», систему, составленную из законов и юридических обычаев, общих разным народам, в особенности племенам Италии. Когда же в Италию проникла греческая философия, когда она распространила здесь теорию естественного права или закона, которому всех людей научает природа, когда основным правилом морали лучшего общественного слоя сделалась «жизнь согласная с природой», когда на римских юристов начали сильно влиять гуманные доктрины стоиков, тогда право народов, jus gentium, подвергавшееся влиянию упомянутых греческих теорий, было возведено на степень кодекса

естественного права, на степень идеала, к осуществлению которого должна была стремиться строгая римская юриспруденция.

Под влиянием этого нового направления институция семейства постепенно изменялась к лучшему и власть общественного форума постепенно ограничивала права деспотов, восседавших у каждого домашнего очага. Еще в то время, когда отеческая власть была в полной силе, государство не допускало ее преследовать сына в отношениях публичного права. Отец и сын могли вместе вотировать, служить наравне в армии, сын в качестве генерала мог даже командовать отцом, а в качестве судьи решать его дела и наказывать его за преступления. Во всех же отношениях частного права отец был бесконтрольным владыкой детей. Когда известный трибун Спурий Кассий, державшийся интересов народа и установивший аграрные законы, сложил с себя свою должность, то отец его, мстя за патрициат демократу сыну, казнил его у подножия домашнего алтаря. Государство, конечно, не могло терпеть подобного произвола и, наконец, признало отца, пользующегося над своими детьми древним правом жизни и смерти, одним из самых страшных уголовных преступников. Вместе с этим отцы были лишены права продавать своих детей, бесконтрольно подвергать их телесному наказанию, даже усыновлять чужих детей без согласия последних. Но эти перемены совершались уже в эпоху разложения римской общественной жизни, под влиянием смягчающей греческой цивилизации. Постоянные войны римлян, торговые путешествия, управление провинциями, требовавшее множества чиновников, колонизация покоренных земель солдатами – все это сильно влияло на разложение семейства и умножало число лиц, достигавших таким путем фактической эмансипации от отеческой власти. Вскоре после этого уничтожена абсолютная власть отца над собственностью детей, полученной ими в наследство от матери, и, наконец, за отцом было оставлено только право пожизненного пользования всеми другими видами собственности его детей. Наследственное право также подверглось значительным переменам; отец лишен власти обезнаследовать своих законных наследников; претор, на основании своих принципов справедливости, допускал к наследству многих лиц, которые не допускались к нему прежним агнатическим правом; если завещатель обходил или обделял известных близких родственников, то государство, в интересе последних, признавало недействительным и само завещание и т. д. В древнейшую эпоху отец женил сына, отдавал замуж дочь, расторгал браки своих детей, но позднее его права в этом отношении были ограничены только согласием или несогласием на женитьбу сына и замужество дочери. Правда, что этим отеческая власть мало была стеснена в своем произволе, а дети не очень много выигрывали от такого ее ограничения, потому что необходимость родительского согласия как у других народов, так и в Риме имела почти такое же стеснительное влияние на развитие свободных браков, как и бесконтрольное распоряжение ими домовладык. Но хотя римляне и не успели вычеркнуть этого правила из своего кодекса, все-таки его сила постепенно ослабевала по мере смягчения общественных нравов, по мере того как дух личной свободы изменял разные отделы брачного права и потрясал ветхое здание архаического семейства.

Таким образом, человеческая личность при помощи государства разбивала стеснявшие ее семейные оковы, и римское общество мало-помалу шло к тому, чтобы из союза семей превратиться в союз индивидуумов. Женщина немало содействовала этому социальному движению и в то же время находила в нем важную опору для своей эмансипации.

Глава XI

Развитие римского брака. Положение римлянки. Ее борьба за свободу и за права своей личности

Брак дозволялся римлянам только в форме моногамии; наложничество было запрещено вплоть до императорской эпохи; близкие родственники не могли брачиться между собой; в большинстве случаев брак был чисто гражданским договором и только у патрициев он носил характер религиозного таинства. Патрицианский брак, или confarreatio, ставил жену в совершенную зависимость от мужа, она поступала под отеческую власть супруга в качестве его дочери (filiae loco); ее имущество со всеми правами на него переходило к мужу, а если он был не эмансипированным сыном, то к его отцу. Жена не могла ни приобретать в свою собственность чего бы то ни было, ни делать завещания, ни принимать подарков от мужа. Она подлежала юрисдикции супруга, который вместе с семейным советом судил ее и даже приговаривал к смертной казни. Игнатий Метелл убил свою жену за то, что она напилась пьяной, и, по словам Валерия Максима, не нашлось никого, кто бы порицал это убийство; все, напротив, смотрели на него как на спасительный пример. В одном только отношении закон ограничивал произвол мужа; именно, запрещал развод, кроме случаев прелюбодеяния жены, небрежения ее о хозяйстве или совершенного ею плодоизгнания. Такой брак уничтожался чрезвычайно трудно, и первый случай его расторжения совершился только в 232 году до P. X.

Патрицианский брак был основан на идее единокровности общества и самостоятельности семейства; в основе патрициата лежал аристократически-патриархальный принцип отцовства (патриций от pater «отец»); женщина в такой семье могла быть только приплодной самкой и рабыней семьи или, по позднейшему облагороженному выражению, матерью и хозяйкой. В разнохарактерном же и не имевшем никаких общих традиций обществе плебеев [11] семейство не могло иметь такого характера, как у патрициев, и плебейский брак вполне справедливо называется свободным браком. Для совершения его не требовалось даже контрактов, и было совершенно достаточно одного согласия жениха и невесты, а для расторжения довольно было одного желания супругов, основанного на простом несходстве характеров. Жена в таком браке подчинялась не мужу, а домовладыке воспитавшего или усыновившего ее семейства.

11

Плебеи состояли главным образом из переселенных в Рим жителей разных покоренных стран; к ним присоединялось много эмигрантов и даже много аристократических фамилий, имевших важное значение и громкую родословную в покинутых ими общинах. Плебеи были лично свободны, но политически бесправны.

Упорная и продолжительная борьба плебеев и патрициев, изменившая основы римского общества, не осталась без влияния и на историю брака. Плебеи стремились к равноправности с патрициями, к возможности заключать с ними брачные союзы и к утверждению в своих семействах более прочных порядков (последнее стремление мужского элемента, как мы уже говорили, всегда усиливается в эпоху первоначального развития государств). Патриции, не желавшие утверждать за отцами плебейских семей строгой родительской власти, служащей в архаическом обществе основой социальной силы и гражданских прав, недолго могли отстаивать свои исключительные принципы, и законодательство XII таблиц нанесло значительный удар интересам плебеянок, гарантировав мужьям их почти такие же права, какие давались институтом патрицианского брака. Жена поступала в полное подчинение мужа, не имела отдельной собственности, а право на развод предоставлялось одному только мужу. Но этот брак мог установиться не тотчас по заключению его, а через год, и то лишь в случае согласия жены, выраженного ей тем, что она в продолжение года не проводила вне мужниного дома более двух ночей; если же она не ночевала дома три ночи, то оставалась относительно своего супруга лицом самостоятельным.

В 311 году от основания города плебеи вынудили патрициев выйти из своей семейной изолированности и согласиться на заключение патрицианско-плебейских браков. Брак этот хотя и был гражданским, но имел такой же строгий характер и ставил жену в такое же бесправное положение, как и confarreatio. Патриции вступали в такой брак между собой и с плебеями, а плебеи держались свободной формы брака, которая благодаря усилиям женщин все более и более стремилась к полному перевесу над формами более строгими.

Совместное и единовременное существование свободного и строгого браков указывает на то, что борьба женщины за свою свободу и самостоятельность началась с древнейших времен, даже раньше борьбы патрициата с плебсом. Древнеримским идеалом женщины было: покорная жена, хорошая мать, трудолюбивая хозяйка, и вместо других похвал на гробнице добродетельной матроны делалась надпись, что она «смотрела за домом и пряла шерсть». В древнейшие времена женщина не могла даже выходить на улицу, не закрыв своего лица по-восточному. Но все подобные обычаи скоро вышли из употребления, и римлянки, даже в строгие времена господства древних нравов, пользовались общественной свободой в гораздо больших размерах, чем гречанки. «Мы, – говорит Корнелий Непот, – не стыдимся вводить наших жен на пиршества, на которых сами присутствуем; наши матери семейств видят людей и общество; у нас жена занимает первое после мужа место в доме». На общественных гуляньях и процессиях, в театрах и храмах женщины также являлись вместе со своими отцами, мужьями, братьями, сыновьями. Ликтор, хотя бы он для самого консула очищал дорогу от людей, не имел права отстранить идущую по ней матрону. Этим уважением женщина была обязана своему материнству; закон покровительствовал ей только «procreandorum liberorum causa», как орудию, служащему для произведения на свет граждан и, следовательно, для поддержания жизни государства. Но при всем этом женщина имела здесь возможность достигать и самостоятельного значения. Девушкам давали образование. Учили их, во-первых, рукоделиям, прясть и ткать; это считалось необходимым условием хорошего воспитания в духе старины, и в домах, строго державшихся отеческих преданий, вся одежда для семейства приготовлялась если не самой хозяйкой, то, во всяком разе, под ее непосредственным руководством. Научное образование девочки высшего круга получали дома, а среднего и низшего – в школах и даже вместе с мальчиками. Предметами обучения были, главным образом, литературы Греции и Рима. С особенным старанием также обучали девушек музыке, танцам и пению; иногда даже их подвергали публичному испытанию в этих искусствах. Религия не отвергала женщин и в лице хранительниц священного огня, весталок, выставляла их образцами чистоты и целомудрия. В театре весталки имели места наряду с высшими сановниками государства; если ведомый на казнь преступник встречался им, то получал свободу. Римские сивиллы, подобно пифониссам Эллады, имели влияние не только на отдельные лица, но и на дела общественные. Посредством мужчин римлянки всегда принимали участие в социальной жизни своего отечества. Женщина возвела на трон Анка Марция; женщина спасла Рим от Кориолана; женщина воспитала и подарила отечеству великих друзей народа, Гракхов; женщины не раз самым деятельным образом участвовали в защите Рима от чужеземных врагов; благодаря их заботам о воспитании детей великая республика так прославилась гражданскими добродетелями; женщины не раз управляли посредством своих мужей делами государства. Но такая посредственная деятельность женщин ограничивалась известными пределами, и главным назначением их все-таки чтилась семья и хозяйство. Женщина могла воспитывать из своих детей хороших граждан, могла быть советницей и помощницей мужа в его занятиях, и только; самостоятельной роли в обществе она не играла. И закон, и общественное мнение употребляли все силы для удержания ее в сфере семейства, для охранения последнего от ее эмансипационных покушений, для поддержания древних патриархальных нравов. Прелюбодеяние наказывалось одинаково строго с самыми крупными государственными преступлениями, не сохранившую обета целомудрия весталку погребали заживо, а ее соблазнителя засекали до смерти. В древнейшую эпоху прелюбодейную женщину имел право казнить ее муж, а девушку отец; они также могли лишить жизни и пойманного ими любовника. Идее патриархальной половой добродетели древний римлянин, не задумываясь, приносил в жертву даже вовсе невиноватую, но только насильно обесчещенную женщину, как показывает пример Лукреции, убитой своим отцом. Впоследствии государство ограничило карательную власть отца и мужа и смягчило самые наказания за блуд, кровосмешение и сводничество, определив подвергать виновных конфискации части имущества и ссылке на острова. Но по мере возраставшего в Риме развращения нравов, снова начали вводиться жестокие наказания за половые преступления, и христианские императоры положили: виновную в прелюбодеянии женщину, конфисковав ее имущество, заключать навсегда в монастырь, а ее соблазнителя казнить смертью. Такими кровавыми мерами хотели задержать неминуемое при тогдашних социальных порядках разложение семейства. И еще задолго до христианства ревнители патриархальной добродетели зорко следили за каждым шагом женщины, и, дозволяя мужчине наслаждения проституцией, наказывая его за прелюбодеяние только в том случае, если его любовница была замужем, они преследовали в женщине всякое поползновение к свободе чувства, всякое проявление кокетства. Даже брачному союзу они старались придать какой-то официальный характер, стараясь изгнать из него всякое обнаружение страсти. Катон Старший, например, исключил из сената сенатора Манилия за то только, что последний в присутствии взрослой дочери поцеловал свою жену. Если отец семьи делал послабления членам ее, если муж не поддерживал своей власти над женой во всей строгости, если, например, он не разводился с ней после нарушения ею супружеской верности, то строгий цензор нравов всегда мог понудить таких нерадивых к надлежащему управлению их семействами. При этом холостая жизнь не только не одобрялась с нравственной точки зрения, но и преследовалась юридически. Еще в период республики цензоры постоянно убеждали молодежь к вступлению в брак и налагали штраф на бездетных. Императоры, как увидим ниже, еще строже преследовали безбрачие и поощряли чадородие. Таким образом, поддерживая архаическое семейство, государство хотя и делало некоторые уступки стремлениям женской личности, хотя и устраняло женщину от общественной жизни, но все-таки ограничивало ее деятельность сферой семейства и, «по причине ее легкомысленности», держало ее под постоянной опекой мужчин-родственников. Как существо опекаемое, зависимое, женщина не могла ни иметь родительской власти над своими детьми, ни опекать их, ни совершать, в качестве самостоятельного лица, какого бы ни было гражданского договора, ни вести процесса без своего опекуна.

Если бы брак и семейство в Риме были устроены более разумно и справедливо, чем это было на самом деле, то женщине оставалось бы только стремиться к полной равноправности с мужчиной. Но путь к этой цели заграждался прежде всего крепкими стенами патриархального семейства. Достичь какой бы то ни было свободы женщина могла не иначе, как сделав пролом в этих стенах или вовсе разрушив их. Прежде всего, ей нужно было освободиться от семейной неволи и добыть себе свободу полового чувства, которое в ней развивали в ущерб всем другим психическим функциям и в то же время монополизировали и делали его обязательным. Рабство всегда было, есть и будет противно природе человека вообще и женщины в частности; обязательность чувства – логическая нелепость, невозможность; поэтому-то в истории всех народов мы видим, что рабство женщины и семейства, обязательность любви, даже при отсутствии ее, и монополизирование половой функции всегда вели за собой падение семейства и стремление женщины к полной свободе половой страсти. Одним из лучших доказательств этой мысли служит история Рима. Монотонный, официальный, обязательно-неизменный характер брака не удовлетворял ни женщин, ни мужчин; естественное стремление к свободной любви, не находя себе надлежащего выхода, обратилось к проституции. Человек хотел страсти и наслаждения; его женили и предписывали ему производить детей; но он все-таки хотел страсти и находил ее в объятиях гетеры. Брачные обязанности делались чем-то вроде общественной повинности, а внебрачная любовная связь заменяла собой то, чем собственно должен бы быть брак. Гетера разрушала семейство и своей свободой прельщала семейную женщину, которая на ее примере видела, что порок освобождает, а официальная добродетель порабощает. Римлянка стала подражать гетере во всем, и толпы матрон, являясь в полицейскую префектуру, требовали помещений своих имен в проституционные списки. Гетеризм доставлял женщинам, хотя бы на время, экономическую самостоятельность и личную независимость. То же освободительное значение имело и занятие искусством. Танцорки, музыкантши, певицы не обременяли себя вовсе семейными узами, могли жить своим трудом и наслаждаться независимостью, неизвестной семейной женщине. Экономическая самостоятельность – это необходимое условие женской свободы, рано сделалась целью самых настойчивых стремлений семейной римлянки. И она скоро достигла своей цели. В плебейском браке имущество жены составляло ее полную, независимую от мужа собственность, которая давала жене возможность не только не делаться рабыней или содержанкой своего супруга, но даже управлять им. Муж богатой женщины становился обыкновенно ее кабальником, и, сделавшиеся экономически независимыми, римлянки начали эксплуатировать супругов силой своего капитала с таким же бессердечием, с каким мужья угнетали зависимых жен силой своей власти. Жена обыкновенно давала мужу взаймы на короткие сроки и под большие проценты; муж обыкновенно не мог расплатиться в срок, входил в новые долги, принимал на себя новые обязательства и, наконец, делался полным рабом своей дражайшей половины. Она могла и в конец разорить его и погубить его репутацию, подвергнув его столь тяжкой для римского гражданина infamia. Все подобные стремления римлянки к самостоятельности стоили ей упорной борьбы и напряженных усилий, направленных к ниспровержению власти мужа и половой опеки. Жена часто покорялась мужу и жила с ним только в силу необходимости, как рабыня и пленница. Когда началась война между Римом и латинами, то жены римлян тотчас побросали своих мужей и бежали к родичам-латинам. Стремление к независимости доводило римлянок не только до мужеубийства и других одиночных преступлений, но даже организовало между ними тайные общества и заговоры с целью ниспровержения патриархально-семейных порядков. Так, в 326 году до Р. X. Рим был поражен ужасной вестью о заговоре женщин с целью отравления мужей, о том, что матроны приготовляют для этого яд и уже многие мужчины пали жертвой их умыслов. Число заговорщиц исторические известия определяют неодинаково, одни считают 170, другие 360. Уличенных женщин судьи заставили выпить яд, приготовленный ими для мужей. Иногда римлянки доходили даже до открытых столкновений с правительством и силой принуждали его отменять законы, стеснявшие их свободу. Во время пунической войны консул Оппий провел закон, запрещавший женщинам иметь в своих украшениях более 1/2 унции золота,

носить пестрое платье и ездить на паре. Когда финансовые дела Рима поправились, закон этот, все еще продолжавший существовать, сделался невыносимым для женщин, и римлянки, подав через двух трибунов петицию об его уничтожении, пустили в ход все средства, чтобы заставить правительство уступить их желаниям. Громадные толпы женщин, несмотря на запрещение своих мужей, стекались в продолжение нескольких дней в Капитолий, где обсуждался вопрос об Оппиевом законе; к римлянкам присоединились здесь женщины из окрестных поселений и городов; консулы и преторы были оглушаемы женскими криками и требованиями об отмене закона. В пользу женщин держал речь трибун Люций Валерий. При настоящем развитии общественного благосостояния, – говорил он, – закон Оппия является неуместным и несправедливым. «Мужчины и дети могут теперь носить роскошные платья, мужчина имеет право покрывать свою лошадь попоной из пурпура, но женщине не делается никакого снисхождения и лошадь одевается роскошнее, чем жена! Женщины наших латинских союзников могут щеголять золотом и пурпуром, ездить по городу, а римлянке это запрещено, римлянке, которая лишена доступа к важным должностям, к жреческому сану, не имеет участия в триумфах, не может получать никаких почетных наград. Оставьте же ей, по крайней мере, наряды и приличную обстановку!» Против Валерия поднялся знаменитый Катон, речь которого хорошо выражает и взгляд строго-патриархальных римлян на женщину и их страх перед ее эмансипационными стремлениями. «Если бы каждый из нас, – говорил оратор, умел поддерживать перед своей женой права и величество мужа, то мы справились бы мигом с бабами. Но мы допустили мужчину подчиниться женскому своеволию в семействе и вот теперь на форуме не можем устоять в борьбе с женщинами и боимся их. Опасность сделалась особенно сильной потому, что мы допустили сходки и тайные совещания женщин… Наши предки не дозволяли им без надзора мужчины заниматься даже частными делами; они хотели, чтобы женщины были под постоянной опекой своих отцов, или братьев, или мужей. Мы же дойдем, наконец, до того, что охотно допустим баб в управление государством, в дела форума, в национальные и избирательные собрания. Да и теперь разве они уже не достигли этого? Разве они не толкуют на улицах и перекрестках о принятии предложения трибунов, разве они не поднимаются за отмену закона! Предоставьте только свободно действовать этому роду, этим тварям необузданного характера, и вы увидите, могут ли они держаться меры, могут ли полагать для себя известные ограничения, если последних не определяет для них кто-нибудь другой. На все смотрят они с неудовольствием, для них невыносимы правила, предписываемые законом и обычаем. Они хотят свободы во всем или, правильнее говоря, необузданности, и что будет, если они достигнут ее? Они, наконец, сделаются совершенно равными вам, а сравнявшись с вами, они немедленно сделаются вашими повелителями!..». Но, не смотря даже на противодействие таких людей, как Катон, женщины взяли верх, и закон Оппия был отменен. – Во время второго триумвирата произошло другое замечательное столкновение римлянок с правительством. Триумвиры до того истощили народ сборами на военные издержки, что были вынуждены забрать наконец даже суммы, хранившиеся у весталок; но денег все-таки недоставало, и триумвиры вздумали сделать огромный сбор с 1400 богатых римлянок, которых они считали беззащитными, так как все это были жены, дочери, сестры и другие родственницы граждан казненных, изгнанных или преследуемых правительством. Но триумвиры ошиблись, – женщины сумели защитить сами себя. Густая толпа римлянок энергично двинулась на форум, пролагая себе дорогу через массы народа и стражу. Триумвиры распорядились силой разогнать женщин, но народ не допустил этого, и женщинам было дано право слова, которым превосходно воспользовалась Гортензия, дочь известного оратора того же имени. «Несчастные женщины, которых вы видите перед собой, – между прочим говорила она, – просят справедливости. Власть, достоинства, почести – все это не для нас, женщин; почему же мы должны участвовать в издержках войны, которая не может принести нам решительно никакой пользы? Правда, наши матери помогали республике в годину ее крайней нужды, но для этого их не заставляли продавать домов и земель, и их пожертвования были добровольными. Если бы теперь галлы или парфы раскинули свой лагерь на берегах Тибра, то вы нашли бы нас не менее ревностными к защите родины, чем были прежде наши матери; но мы решились не принимать никакого участия в войне междоусобной. Ни Марий, ни Цезарь, ни Помпей, ни даже сам Силла, первый водворивший в Риме тиранию, никто из них и не думал принуждать нас к участию в междоусобных смутах. Вы присваиваете себе громкое титло реформаторов государства, но это титло обратится вам в вечный позор, если вы, несмотря на законы справедливости, будете продолжать отнятие жизни и имущества у тех, которые не подали к тому никакого законного повода». Речь Гортензии привела триумвиров в бешенство, и только грозный голос народа удержал их от насилия над смелыми гражданками. Налог был сложен с 1000, но 400 женщин все-таки были принуждены уплатить его. В этих двух женских движениях, имевших целью отмену законов и административных декретов, мы видим, что эмансипационные стремления римлянок не ограничивались реформой семейного права. Особенно в борьбе с триумвирами женщины являются истыми гражданками, благородными врагами тирании, а в речах Валерия и Гортензии сильно заметно недовольство теми общественными порядками, при котором «власть, достоинства, почести – все это не для женщины». Но так как о доступе к общественной деятельности нечего было и думать при сохранении строго-патриархальных порядков, которые прежде всего и более всего давили женскую личность, так как большинство римлянок по своему воспитанию вовсе не годилось для какого-нибудь серьезного занятия, так как все население Рима, пренебрегая трудом, жило бессовестной эксплуатацией рабов и побежденных народов, так как господство плутократии, чудовищный деспотизм цезарей, постоянные организованные разбои за границей, систематическое разграбление мира и другие подобные условия делали из римлянина праздного барина, живущего кровью подвластных ему людей, то понятно, что первые и самые сильные удары женской эмансипации были направлены против семейства, понятно, что римлянка, зараженная всеми недостатками окружавшего ее общества, прежде всего должна была стремиться к тому, чтобы, сделавшись независимой от мужчины барыней, наслаждаться всеми благами жизни на своей воле. Конечно, такой порыв женской эмансипации достоин всякого сожаления, но это был порыв естественный, обусловленный всей предыдущей историей Рима. Большинство авторов, касающихся последней эпохи Рима и толкующих о крайней развращенности тогдашних женщин, не видят или не хотят видеть истинной причины такого положения дел. Рим жил не производительным трудом своих граждан, а грабежом мира и рабством. Поколения же людей, преемственно и неустанно занимающиеся этими позорными делами, всегда естественно вырождаются в отвратительную породу физических и нравственных чудовищ; из героев они делаются разбойниками, из людей прямых и независимых – раболепными угодниками и двоедушными мерзавцами, из ревнителей строгой жизни – отчаянными развратниками, из сильных и здоровых – физически искаженными и расслабленными. По этому закону шла и история Рима. Утверждение свободного брака, уничтожение половой опеки, облегчение развода, приобретение женщиной права личной собственности, реформирующее влияние государственной власти, ограничивавшей произвол домовладыки и гарантировавшей личность домочадцев, войны, колонизация покоренных земель, торговля и другие международные сношения – все это неизбежно расшатывало основы старинного семейства. Вместе с тем, под влиянием развившихся с цивилизацией половых противоположностей и под растлевающим действием рабства и богатств, хищнически отнимаемых Римом у покоренной им земли, половая страсть чувствовала себя неудовлетворенной даже в свободной форме брака. Сытый и думавший только о наслаждениях римлянин хотел превратить свою жизнь в непрерывное наслаждение страсти с переменными любовницами. Заботясь о половой нравственности жен, государство покровительствовало разврату с невольницами и отпущенницами, специально воспитанными для утонченного гетеризма. Большая часть несметных богатств, награбленных римлянами, пошла на проституток и сладострастные оргии. Женщину брак удовлетворял еще менее, чем мужчину. Мужья пренебрегали своими скучными, старомодными женами для прекрасных, остроумных и блестящих камелий; жены подражали мужьям, приискивали себе любовников по сердцу и старались поравняться в светскости, манерах и роскоши с гетерами, так увлекавшими и разорявшими мужчин. Главной заботой воспитания женщины сделалось то, чтобы развить из нее светскую львицу и обольстительную кокетку. Долго боролась женщина за право роскошничать наравне с мужем и его любовницами, долго завоевывала она себе экономическую самостоятельность. Ревнители старины употребляли все усилия, чтобы удержать ее от роскоши и с большим еще рвением старались об ограничении ее имущественных прав, так часто дававших ей полный перевес над мужчиной, что Катон говорил: «всем людям повинуются жены их, нам повинуются все люди, а мы повинуемся женам». Хорошо понимая эту эмансипирующую силу женского имущества, консервативное правительство старалось по возможности давить его своими репрессивными мерами, вроде вышеупомянутого закона Оппия и декрета триумвиров. Таков же был и закон Вокония, запрещавший назначать женщин наследницами или завещать им более, чем доставалось наследнику или наследникам. Целью закона было отчасти предупреждение раздробки семейных имуществ, а главным образом, обуздание «незаконно» присвоенной женщинами независимости, возраставшей все более и более. В своей речи в защиту этого Катон указывает главным образом на то, как женщины употребляют независимое состояние и богатство для унижения своих мужей, и напоминает, что у древних римлян муж был господином и судьей жены, мог подвергать ее наказаниям и казни. «Обличив ее в неверности, ты можешь убить ее, а она, обличив тебя в том же, и пальцем не смеет тронуть; так оно и должно быть!» Закон Вокония хотя был принят, но мало стеснял римлянок: в завещаниях назначали подставных наследников, а от них имущество переходило все-таки к женщинам. Утвердив свою имущественную самостоятельность, женщина начала пользоваться ей для преобладания над мужчиной и путем экономическим, и путем роскошного кокетства. Рабство и другие социальные порядки не дозволяли ей пока сделаться эмансипированным человеком, и она, сделавшись эмансипированной барыней-рабовладелицей, не отставала в роскоши от мужчины. Даже самые скромные и добродетельные римлянки, по словам Плиния, начали считать неприличным выходить из дома не в модном платье и без алмазов. Знатные матроны даже для простых визитов нанизывали на себя алмазов иногда на 200 миллионов сестерций и держали стада ослиц специально для того, чтобы ежедневно купаться в их молоке. Туалетное искусство было очень развито, туалетная прислуга дамы многочисленна, туалетные занятия богатой римлянки отнимали у нее все утро. Власть цензора сделалась бессильной для того, чтобы удерживать женщину в пределах семьи и старинных нравов. Не патриархальная традиция, а мода стала управлять внешней жизнью гражданок, законодательницами же моды и новых общественных обычаев были женщины. В царствование Гелиогабала, по настоянию его матери, матроны составляют из себя «малый сенат», который держит свои заседания на квиринальской горе, постановляя законы моды и светских приличий, решая разные вопросы о жизни женщин. Это был предшественник средневековых «судов любви». Роскошь, наряды, кокетничанье были только простыми средствами к удовлетворению половой страсти, привлекавшими к нарядной кокетке толпы поклонников. Поэтому вместе с борьбой женщины за право роскошничать и кокетничать идет борьба за свободу половой страсти. Выведенная из терпения рабыня сначала мстить мужу секретной изменой, а потом разбивает свои тайные цели и с одурением пускается в оргии публичного разврата. Через десять лет после отмены Оппиева закона учреждаются вакханалии, на которые сначала сходятся одни женщины, а потом они привлекают и мужчин, убивая для сохранения тайны тех из них, которые не соглашались любиться с ними. Преследование и запрещение этих сладострастных сборищ нисколько не задерживает быстро усиливающегося разврата и своеволия женщин. Сами цезари, эти венчанные артисты порока, предаваясь ему до отвала, нередко пытались в видах государственной пользы ограничить его между своими подданными, преследуя безбрачие и бездетность. Lex Julia запрещает безбрачную жизнь мужчинам от 20 до 60, а женщинам – до 50 лет. Для того чтобы пользоваться всеми гражданскими правами, мужчины с 25 лет, а женщины с 20 лет обязывались иметь детей. Имение нескольких детей доставляло мужчинам земельные наделы и освобождало их от известных повинностей, а женщин от половой опеки. Безбрачие и бездетность наказывались штрафом; безбрачный не имел права ни получать наследства, ни делить завещания; бездетный получал только половину следующего ему наследства. Подобные меры еще более разрушали брак, делая его ненавистной официальностью, необходимой только для приобретения известных прав. «Люди женились не для рождения наследников, а для получения наследства», – говорит Плутарх. Мужья меняли жен, а жены мужей иногда ежегодно; случалось, что женщина имела преемственно до 20 мужей и больше. Нарушение супружеской верности сделалось всеобщим, и Дион Кассий, при своем вступлении в должность консула, нашел в Риме 3000 жалоб на прелюбодеяние. Скоро настало еще худшее время, когда на неверность жены или мужа не только не жаловались, но даже не обращали внимания. Брак заменился конкубинатом. Мужчина обзаводится содержанками; матрона, при неимении добровольного любовника, держит для этой роли гистриона или раба и нередко, бросая мужа и детей, убегает на чужбину со своим фаворитом. От строгих мужей, от детей, от соискателей наследства женщина отделывается часто посредством кинжала или яда. А где можно защитить себя или удовлетворить свои желания посредством закона, там римлянки начинают процесс и ведут его с такой настойчивостью, что дают основание тогдашней сатире нападать на них, как на самых отчаянных сутяг. Главной обязанностью древней римлянки была материнская, но, скажем словами Россбаха, «матери древних времен лежали в могилах, а матери нового времени не имели более любви к своим детям, предоставляя воспитание их рабам. Раб же знал, что питомец будет со временем его господином, и чтобы приобрести его благосклонность в будущем, поблажал его страстям и открывал источники еще неизвестных ему наслаждений. Плод, семена которого были насажены рабом, окончательно созревал под влиянием театра и цирка». Воспитание дочери если и велось матерью, то, во всяком разе, стремилось к тому, чтобы приготовить из девушки не семейную женщину, а свободную кокетку. Воспитание, таким образом, значительно содействовало разложению семьи и падению древних нравов; то же самое делали и религия, и искусства, и литература, и торговые сношения, и войны, и одуревшие от деспотизма правители, и обессмысленные тиранией народные массы. Это был радикальный переворот, который долго совершался незаметно для глаз наблюдателей и только в эпоху императоров созрел до окончательного взрыва. Основанное на рабстве и силе, аристократическое военное общество губило само себя; порабощенная государству, человеческая личность стремилась к освобождению; рабы, с яростью Самсона, потрясали основы общественного здания, дети отбивались от родительского деспотизма и гарантировали от него свою личность с помощью закона, женщины разбивали стены своей семейной темницы. Взгляните на эту эпоху анархий и всеобщего разврата не с моральной, а с социально-физиологической точки зрения, и вы увидите, что это только кризис долговременной болезни, порожденной рабством народов Риму, рабством граждан государству, рабством невольников господам, рабством женщины мужчине. Во всех этих отношениях человеческая личность стремилась к свободе, и с каждым ее шагом вперед по этому пути разрушались и погружались в анархию семья, государство и другие юридические институции, всецело поглощавшие до тех пор индивидуумов, входивших в состав их и бывших не активными личностями, а пассивными частями юридических лиц. Это был не только закат античной цивилизации, но и заря новой. Стоики учат жить согласно с природой, умирать за истину и твердо переносить несчастия. На место разоблаченного суеверия философия ставит разум, на место прежних юридических понятий являются идеи справедливости, равенства, верховной власти народа; справедливость и любовь к ближнему ставятся идеальными основами общества; литература вооружается против войны и просит мира; римляне уравниваются с иностранцами; императоры делают в одной из варварских областей попытку ввести представительное правление; Лукан поет о святой любви к вселенной; Сенека проповедует космополитизм, вооружается против гладиаторских побоищ, отрицает рабство. Вместе с этими новыми общественными принципами рождаются и проникают сначала в римскую жизнь, а потом, с дарованием прав римского гражданства, и ко всем жителям империи новые семейные начала. Борьба женской личности за свою самостоятельность в семействе кончилась в пользу женщины. Брак окончательно принял форму моногамии. Выходя замуж, женщина оставалась под опекой отца или другого родственника, но когда эта форма брака вполне утвердилась, то половая опека была уже уничтожена, власть отца значительно ослабла, а относительно замужней дочери сделалась чисто номинальной и действительной лишь в одном том, что она устраняла собой власть мужа над женой и делала последнюю лицом вполне самостоятельным. Жена имела свою отдельную собственность, которой она управляла и пользовалась независимо от мужа. Наследственные права женщины, расширенные и окончательно утвержденные, сделались сильной опорой ее экономической независимости. Приданое жены составляло общее достояние супругов; но без согласия жены муж не мог сделать из него никакого употребления, ни продать, ни заложить его; по закону Юстиниана, он не имел на это права даже и при согласии жены. Закон требовал, чтобы супруг гарантировал жене ее приданое равною ему суммой своего приданого (dos propter nuptias). Имущество жены после ее смерти переходило к ее наследникам. Между мужем и женой, как между лицами совершенно самостоятельными, совершались договоры, денежные займы и т. п. Вместе с развитием свободного брака падала и половая опека над женщиной. Под влиянием эмансипационных стремлений женщины и идей естественного права позднейшая римская юриспруденция отступает от своей прежней теории, по которой женщина подлежала пожизненной опеке «по причине ее легкомысленности». Юрисконсульты признали, наконец, равенство полов принципом своего кодекса справедливости. Гай опровергает защитников половой опеки, доводы которых основаны на предполагаемой низкости женской природы, и сообщает много средств и уловок, употреблявшихся юристами для того, чтобы дать женщинам возможность обходить стеснительные для них постановления старинного права. Императоры вовсе уничтожили институт половой опеки, и таким образом в предсмертную эпоху Рима личность женщины явилась совершенно свободной от юридических оков патриархального семейства. Римлянка позднейших времен равноправна мужу, она уже не стоит под опекой, а сама приобретает права опеки над своими детьми и внуками. Она может иметь самостоятельное хозяйство, заключать контракты, вести процессы и т. д. Вместе с положением гражданок улучшалось также положение рабынь, отпущенниц и иностранок. «Иностранка, отпущенница, рабыня, – говорит Гриндон, – имеют каждая свою роль в истории римской женщины и кладут каждая свой камень в здание ее свободы. Рабыня служит орудием того блеска, благодаря которому женщина подчиняет себе гражданина. Отпущенница, сближая и смешивая расы, пробивает брешь в гражданском праве, враждебном женщине, и содействует победе естественного права, в котором она занимает надлежащее положение… Благодаря иностранке слово “hostis”, обозначавшее в эпоху XII таблиц и врага, и чужестранца, начинает прилагаться только к вооруженному неприятелю, а для иностранца создается новое выражение, “peregrinus”. Иностранец получил такое важное значение, что для него учрежден особый претор, который начинает постепенно гуманизировать и улучшать римское право во имя принципов равенства и справедливости. Женщине принадлежит значительная доля участия в деле этого социального прогресса, потому что она-то сильнее всего и содействует тесному союзу разных элементов общества, посредством смешения крови и слития интересов».

Конец ознакомительного фрагмента.