Истории для кино
Шрифт:
Из беседки Утесов и Дунаевский возвращаются очень довольные.
– Ну, Дуня, что значит – композитор! Разыграл как по нотам!
– Но и ты – артист! Где ты, Лёдя, нахватался этих штампов – «песня призывает наш народ к созидательному труду и трудовому веселью»…
– Нет, артист – тоже ты! Как натурально: «Мне только что пришла в голову идея…»
– Два таких артиста, как ты и я, для страны – перебор! – смеется Дунаевский.
– Значит, я остаюсь тут на хозяйстве, а ты лети в Москву, сговаривайся
Эту комбинацию Утесов с Дунаевским задумали давно. Увидев начальный текст песни, Утесов пришел в ужас от всех этих «коров-бугаев», и попросил своего знакомого, никому не известного рабочего поэта Васю Лебедева-Кумача, написать что-нибудь более удобоваримое. Вася написал, Утесов пришел в восторг, показал текст Дунаевскому, тот тоже восхитился. Был придуман трюк с конкурсом в «Комсомолке», что они и проделали, а теперь оставалось только ждать результата.
Утреннее солнце встает над морем. На поляне стоит бык. Вся съемочная группа суетится вокруг него. А бык – огромный, могучий – стоит, не обращая внимания на кинематографистов, и озабочен лишь мухами, которых время от времени лупит хвостом.
Это готовится съемка будущей знаменитой сцены пьяного стада, где бык – главный фигурант. Оператор Нильсен руководит установкой камеры на рельсах. Утесов и сценарист Эрдман наблюдают со стороны, на террасе. Любовь Орлова – в платье домработницы Анюты, с забавно торчащими косичками и с веником в руке – готова вступить в сражение с быком. Александров сдвигает ковбойскую шляпу на затылок и дает отмашку:
– Мотор! Камера! Начали!
Девушка-помреж щелкает перед камерой хлопушкой и объявляет:
– Кадр тридцать второй, дубль десятый!
Александров командует:
– Бык ложится!
Но бык ложится и не думает. Стоит и лупит хвостом мух. И так как это уже не первый и даже не десятый дубль, Григорий Васильевич, похоже, трогается умом. Он подлетает к быку и орет ему прямо в морду:
– Слушай меня, скотина! Я – режиссер! И если я говорю: лечь, ты должен лечь! Должен, обязан, понятно?
Съемочная группа с молчаливым сочувствием наблюдает буйное помешательство режиссера. Впрочем, Александров уже приходит в себя и переходит к делу:
– Дрессировщик! Где дрессировщик?
Неспешно появляется тип в полосатой кепке. Александров сообщает ему, что на его тупое животное угрохали пленки больше, чем на героиню, а ведь он обещал, что бык выпьет полведра водки и уснет. Дрессировщик задумывается и вяло предполагает, что, наверное, нужно еще полведра. Александров яростно заявляет, что от этого быка и от этого дрессировщика он сейчас же, немедленно, вот прямо тут на этом месте сойдет с ума.
Режиссера успокаивает артистка Орлова:
– Гришенька, не волнуйтесь!
–
На террасе Утесов язвительно говорит Эрдману:
– Режиссер давно лег под мадам, а бык под режиссера – не желает!
– Разумное животное, – усмехается Эрдман. – Но шутки шутками, а съемка не движется почти неделю…
– Меня больше волнует, что два месяца не движется дело с песней!
– Дуня не звонил?
– Я звонил ему сам. Конкурс в «Комсомолке» окончен, работает жюри, Дуня там интригует как может…
Возле Утесова, словно из ниоткуда, появляется рыжая гримерша Раиса и начинает причесывать его непокорный чуб:
– Ой, Леонид Осипович, у вас причесочка растрепалась! Сейчас наладим, сейчас уложим…
– Отстань ты с причесочкой! Еще неизвестно, дойдет ли съемка до меня… Видишь, тут самый главный – бык!
– Что вы, Леонид Осипович! Самый главный, самый лучший – вы!
– Ох, Раиса! – грозит ей пальцем Эрдман. – Гляди, к Леониду Осиповичу нынче жена приезжает.
Гримерша вспыхивает, возмущается:
– Николай Робертович! Как вы можете подумать…
– Не могу, не могу, – поднимает руки Эрдман.
Гримерша, тряхнув рыжей челкой, удаляется. А на террасу приходит Нильсен. Неразговорчивый, как все операторы, он молча достает папиросы, молча закуривает, молча затягивается и выпускает дым. Но вдруг ни с того ни с сего раздражается и заявляет, что у него нет больше сил выносить этот великосветский салон: все фальшиво улыбаются, сюсюкают – Гришенька, Любочка, – а тут же рядом его жена, ее муж… тьфу!
Действительно, на другой террасе сидят муж Любы Орловой, австрийский инженер, и жена Гриши Александрова, миловидная женщина в соломенной шляпке. К ней подбегает семилетний сын:
– Мама, пойдем на море!
– Дуглас, вот будет перерыв – тогда пойдем. А сейчас у папы съемка…
– У него не съемка – я видел, он просто на всех ругается.
– А это – подготовка к съемке, – объясняет мама.
– Но почему мы не можем на море без него?
– Потому, Дуглас, что папе нужна наша моральная поддержка.
Мальчик вздыхает и отходит. Австриец, муж Орловой, спрашивает с сильным акцентом:
– Очень странный имя… Дуглас… Это есть американский имя?
– О да! Гриша назвал его в честь Дугласа Фэрбенкса, – охотно поясняет жена Александрова. – Гриша большой поклонник американского кинематографа. Он работал в Америке с Эйзенштейном.
– Да-да… Он из моей… жена Люба… тоже сделать как… американский актрис.
– И Любочке очень идет быть блондинкой! Уверяю вас!
А съемочная группа опять бессильно топчется вокруг категорически не желающего укладываться быка. Александров кричит на дрессировщика: