Истории драматургии театра кукол
Шрифт:
Одним из первых теорию драматургии театра кукол стал разрабатывать Е. В. Сперанский. Размышляя об эксцентрике в театре кукол, он писал: «Для того, чтобы элемент “чудесного” стал органичным, требуется острый, контрастный язык эксцентрики. Не сыграешь здесь ни “Стряпуху замужем”, ни “Цветы живые”, ни “В поисках радости”; кукла сразу же войдет в конфликт с драматургическим материалом, скомпрометирует тему, обратит жанр в его собственную пародию […]. Сплошь и рядом мы встречаемся с компрометацией темы только из-за того, что драматургический материал не соответствует нашей специфике […]. Когда кукольный персонаж говорит своей кукольной партнерше: “Я люблю вас, я теряю голову”, – и голова его действительно отваливается и закатывается под диван – это не комедия положений и тем более не психологическая драма. Это трагикомический клоунский трюк, а в переводе на художественный язык Театра кукол – основной прием игры на грядке ширмы: эксцентрика чувств в ее крайнем выражении – ожившая метафора [курсив мой. – Б. Г.]» [367] .
Размышления
В 1957 г. он окончил Московский авиационный институт, работал инженером, в качестве автора эстрадных миниатюр сотрудничал со студенческим театром МАИ и артистами эстрады. Писал юморески, фельетоны, монологи. В 1960–80-е гг. стал одним из самых востребованных театрами кукол драматургов. Среди пьес Э. Успенского: «Наследство Бахрама», «Чебурашка и его друзья» (в соавторстве с Р. Качановым), «Дядя Федор, пес и кот», «Гарантийные человечки», «Дядюшка Ау» и др. Придуманные им персонажи – Чебурашка, крокодил Гена, старуха Шапокляк, кот Матроскин, почтальон Печкин, пес Шарик и др. – стали не только популярными, любимыми персонажами, но и знаковыми фигурами, своеобразными социокультурными феноменами своего времени.
Одной из причин прихода Успенского в драматургию театра кукол, как и у многих его современников, была невозможность должным образом реализоваться в литературе «взрослой». Кроме того, автору хотелось попробовать себя и на эстраде, и на радио, и на телевидении. Особенно он любил приходить туда, где начиналось что-то новое, на развалины устаревшего, где нужно было поднять интерес читателя или зрителя. «Оттепель», на которую пришлось начало творческой деятельности писателя, дала ему этот шанс. Так появилась в редакции учебных программ телевидения «АБВГДейка», в детской редакции радиовещания – «Радионяня», а в театрах кукол – «Чебурашка» и «Дядя Федор». Начиная новую пьесу, Успенский, как правило, стремился сразу же найти контакт с тем или иным театром, знакомился с теми, кто будет превращать его пьесу в спектакль. В процессе такой «контактной» работы из множества замыслов, идей, сюжетных ходов оставалась одна, самая точная, подходящая этому театру. Если же совместной работы не получалось и драматург расходился по каким-то вопросам с театром, он выпускал свою пьесу такой, какой ее видел, не мешая театру иметь свой вариант.
«Помню, – рассказывал Э. Успенский, – один режиссер “пил мою кровь”, убеждая заклеймить почтальона Печкина позором и в финале показать его злодеем и “вредителем”. А мне ближе тот финал, который был написан в моем окончательном варианте пьесы. Дело в том, что в “Дяде Федоре” нет злодеев. Здесь все характеры детские. В том числе и Папа, и Мама, и Печкин. Они взрослые “понарошку”. Мой Печкин не “стукач-рецидивист”, а просто вредный, в чем-то ущемленный мальчик, которого еще запросто можно исправить […]. В пьесе, мне кажется, всегда должно существовать некое пространство для фантазии, для режиссерского и актерского видения. Что же касается инсценировок, то зачем пересказывать то, что уже было придумано до тебя? Если профессия писателя-сказочника состоит в том, чтобы придумывать сказки, то он и должен их придумывать, а не перелицовывать чужие сюжеты и образы […]. Язык действия в пьесе для театра кукол гораздо концентрированней, персонажи более условны, обобщены, события доведены до гротеска. Представим себе, например, что мы смотрим пьесу “про пиратов” в ТЮЗе и в куклах. В ТЮЗе на сцену выходит пират и стреляет из пистолета. В куклах тот же самый пират должен уже выкатить пушку. Пространство между событиями здесь тоже иное. В драматическом театре герой может сесть на пенек, пригорюниться и после паузы сказать: “Сейчас сюда придут разбойники!” После чего он еще поговорит, подумает… В куклах же: “Сейчас сюда придут разбойники! Ой, они уже здесь!” […] Кстати, о “разбойниках”: в драматургии проблема показа “положительного” и “отрицательного” героев совсем не проста. Помню, много лет назад мы с писателем, киносценаристом А. Хайтом написали пьесу “Остров ученых”. На острове в океане живут ученые – бывшие школьные учителя. Это хорошие люди, изобретатели, гуманисты, практически без недостатков. Остров захватывают пираты – двоечники, хулиганы, оболтусы. Когда мы прочитали пьесу ребятам, то удивились, что злодеи-пираты почему-то нравились ребятам, а добряки-ученые не вызывали у них симпатий. Тогда мы поменяли акценты. Положительным ученым дали некоторые недостатки. Отрицательным пиратам – кое-какие достоинства. И симпатии зрительного зала перешли на сторону ученых. Может быть, стоит задуматься над тем, что механизм воздействия пьес, спектаклей на аудиторию не так прост, как кажется: показал положительного героя, вывел на сцену злодея, дети посмотрели и решили: «Буду делать хорошо и не буду – плохо» [368] .
Здесь драматург столкнулся со своеобразным «эффектом Петрушки», когда публика эмоционально и мысленно примеривает на себя поступки «отрицательного» кукольного героя.
Работая над пьесами, Э. Успенский, как правило, брал за основу уже написанную им повесть-сказку. На первый взгляд, может показаться, что драматург просто инсценировал свои литературные произведения. И все же его пьесы нельзя назвать инсценировками.
Подобно тому, как во времена Бена Джонсона и Шекспира кукольники адаптировали лучшие драматургические произведения своего времени, современные режиссеры адаптируют для театра кукол пьесы Чехова, Шекспира, Дюма, Гете и др. На сценах театров кукол ставятся «Вишневый сад», «Чайка», «Гамлет», «Буря», «Макбет», «Маленькие трагедии» и т. д. Этот процесс уже знаком нам, он вписан в многовековую традицию искусства играющих кукол.
Вспомним еще раз, как современники Шекспира, судя по исследованиям Ш. Маньен и П. Ферриньи, утверждали, что лондонские театры кукол ставили и шекспировского «Юлия Цезаря», и джонсоновское «Кровопролитие в Париже и смерть герцога де Гиза» [369] . Учитывая, что в хороший день кукольник играл по девять-десять спектаклей, можно быть совершенно уверенным – от бессмертных пьес театры кукол оставляли весьма малую часть. Куклы, в силу своей природы, пародировали и саму пьесу, и манеру ее исполнения, и драматических актеров, и их театры.
Бен Джонсон, как уже отмечалось, в последнем действии пьесы «Варфоломеевская ярмарка» (1614), написанном как самостоятельная кукольная пьеса-пародия «Древняя и в то же время современная история… двух верных друзей, обитавших на берегу реки», зафиксировал методы работы кукольников над сценариями по мотивам известных произведений:
«КУК. Вы играете по книжке, я ее читал?
ЛЕЗЕРХЕД. Ни в каком случае, сэр.
КУК. А как же?
ЛЕЗЕРХЕД. Есть способ лучший, сэр. К чему для нашей публики разучивать поэтическое произведение? Разве она понимает, что значит “Геллеспонт – виновник крови истинной любви” или “Абидос, напротив же его: нагорный Сестос”?
КУК. Ты прав, я и сам не понимаю.
ЛЕЗЕРХЕД. Вот я и предложил мастеру Лительвиту принять на себя труд перевести все это в образы, близкие и понятные нашей публике.
КУК. Как это? Прошу вас, дорогой мистер Лительвит.
ЛИТЕЛЬВИТ. Ему угодно придавать этому особенное значение, но здесь нет ничего решительно особенного, уверяю вас. Я просто переделал пьесу, облегчил текст и осовременил его, сэр, вот и все…» [370] .
Принцип подобных перелицовок известных литературных произведений для кукольной сцены известен и сегодня. Это традиционный прием, когда для театра кукол перерабатывается популярный первоисточник: облегчается, укорачивается, осовременивается текст, действие приспосабливается для персонажей-кукол.
Среди драматургов театров кукол того периода успешно и плодотворно работал и близкий Э. Успенскому по стилистике и темам поэт, писатель Григорий Бенционович Остер (род. 1947). Он родился в Одессе в семье портового механика, служил на Северном флоте. В 1970 г. поступил в Литературный институт им. М. Горького на отделение драматургии. Учился заочно. В 1982 г., после окончания института, написал ряд пьес, которые сразу же были востребованы кукольными театрами: «Человек с хвостом» (1976), «38 попугаев» (1977), «Все волки боятся» (1979), а также «Привет мартышке» (1980), «Котенок по имени Гав» (1981) «Клочки по заулочкам» (1985) и др. Поэт Г. Остер становится одним из самых репертуарных кукольных драматургов того времени.
Наиболее репертуарными пьесами Остера стали «38 попугаев», «Котенок по имени Гав», «Клочки по заулочкам». О побудительных причинах создания последней он вспоминал в конце 1980-х гг.: «”Клочки по заулочкам” – страшно современная сказка. Только ее невнимательно читали. Вспомните: выгнала Лиса Зайца, он уходит, встречает Волка, Быка, Медведя, каждый ему говорит: “Давай помогу!” А Заяц им в ответ: “Не поможете!..” И оказывается прав. Не верит Заяц в торжество справедливости, потому что привык к равнодушию, панически боится, что “полетят клочки по заулочкам”, и заражает всех своим страхом. Вот об этом страхе, о равнодушии, о “клочках”, а главное – о людях мне и хотелось написать. Причем уверен, что не открыл Америки. Ведь когда-то эту сказку сочинили не просто так. В ней заложены острые социальные мотивы. Она говорит о несправедливости, о страхе не только Зайца, но даже всех сильных леса сего перед “клочками по заулочкам”! Я лишь восстановил социальную линию сказки – и она ожила. Стала современной, понятной, острой. Писательское и драматургическое ремесло, на мой взгляд, – два разных вида искусства. Прекрасный писатель может быть скверным драматургом. Здесь необходим талант особого свойства – умение придумать занимательную интригу, видеть, как будет двигаться твой герой в пространстве сцены, слышать его интонации […]. Когда я пишу кукольную пьесу, то всегда спрашиваю себя, понравилась бы она мне самому, каким я был в детстве? Если да, то все в порядке. Дети безошибочно отличают удачно найденные характеры» [371] .