Истории драматургии театра кукол
Шрифт:
Все отчетливее в этих пьесах звучат ноты социальной усталости, разочарованности. Заложенный в драматургии Э. Успенского, Л. Корсунского, Г. Остера и других авторов скрытый социальный протест проявляется все отчетливей, к нему начинает добавляться предчувствие каких-то неотвратимых и скорых перемен.
Ярким представителем такой драматургии был Владимир Сергеевич Синакевич (1934–1985) – ленинградский прозаик, драматург. Литературно-театральую деятельность он начал во время «оттепели» в студенческом театре, будучи студентом-физиком Ленинградского политехнического института. Затем, повторив судьбу многих «шестидесятников» (М. Жванецкого, М. Задорнова, Э. Успенского и др.), стал профессиональным литератором. Сначала писал для эстрады, затем – для театра. В. Синакевич – автор многих репертуарных пьес («Любовь к одному апельсину», «Две царицы», «Дикий», «Мотоциклист», «Соловей и император», «Лобастый», «Как кошка с собакой» и др.).
Анализируя драматургию писателя, известный литературовед и театральный критик Е. Калмановский,
“Тарталья. Ты кто?
Мужичок. Я-то? Не видишь, что ли? Ангел. Закурить-то есть?
Тарталья. Нет, я не курю.
Мужичок. Эт-то правильно. Ну что ж, своих закурим…
Тарталья. А ангелы разве курят?
Мужичок. Так ить мы ж бессмертные, нам что. Все одно жить да жить”».
Е. Калмановский справедливо заметил, что изображенная в «Любви к одному апельсину» Италия везде и всюду какая-то русско-простонародная. И Труффальдино в то же время немного дядька Савельич. И волшебные силы – Клеонта со Старухой и Псом – еле-еле прячут деревенскую свою душевность, вовсю радуются доброму слову и ласковому поступку. «Синакевич сам по себе, – писал исследователь, – без тени сомнения он берется за кажущиеся азы. Так, например, получилась пьеса “Как кошка с собакой”. Дети, бывает, весело смеются над оказавшимися среди них заиками или рыжими. Люди одной национальности нередко подшучивают (самый легкий случай!) над другой […]. Синакевич тем сильнее волнуется: вроде бы на самом деле все тысячу раз заповедано, а по-прежнему сколько раздражений и вражды вокруг! Между тем, утверждает он, надо просто по-настоящему вглядеться, вслушаться, вдуматься в другого. Тогда не захочется ни злиться, ни пакостничать. С какой яростью (так повелось!) ненавидит Кота Пес, вообще-то истинно добрая душа, совестливый трудяга. Но как же горячо подружились они, претерпев испытания, получив возможность хорошо рассмотреть друг друга […]. Наивно? Отчасти, вероятно, да. Таков Синакевич […]. С упрямством Коперника он берется расставлять все по порядку, с самого начала. Притом огорчается, негодует, но и смеется, скорее всего, над самим собой тоже. И негодует, и смеется талантливо. Он такой. Сказка под названием “Лобастый” […] это небольшая пьеса, как будто лишенная очевидных театральных обольщений […]. Ей присущи все основные свойства, характерные для Синакевича. Только плотней фундамент горького недоумения и нескончаемой любви. “Но люблю мою бедную землю, оттого что иной не видал” […] Подобно своему Лобастому, Владимир Сергеевич мешал веру с разуверением, насмешливость с восторгом. И шел, шел до края, до предела» [374] .
Предтечей В. Синакевича, человеком, сформулировавшим новое отношение драматургов не только к театру кукол, но, в первую очередь, к состоянию общества, можно считать Ф. Д. Кривина, автора нескольких пьес, лучшей из которых, вероятно, была его пьеса «Замок Агути», написанная в 1980 г. [375] Это пьеса-притча, пьеса-предчувствие, может быть, даже предвосхищение грядущих скорых изменений в обществе и стране. Фабула ее заключается в том, что жители некоего сказочного города-государства – звери и птицы – стремятся путем обмена своей «жилплощади» обрести счастье, покой и благополучие. Всем им очень неудобно и дискомфортно жить, потому что Бегемот ютится в узком коридоре, Жираф – в низкой кладовке и т. д. Все они печатают и читают объявления: «Меняю квартиру без удобств на квартиру с удобствами. Плохих не предлагать». Никто не может предложить им что-то подходящее до тех пор, пока к ним не приходит Заяц Агути и не предлагает поменяться на его Воздушный Замок.
Размышляя о возможностях и задачах театра, драматургии театра кукол, Кривин, в свойственной ему притчевой манере, утверждал: «У старика Театра сын Кино и внук Телевидение. “Старик, тебе пора на покой, твое время кончилось. Уходи, старик, со сцены!”. Но старик не уходит. Он только на сцене и может жить. Некуда ему уходить со сцены. Это о театре вообще. А если говорить конкретно, то, мне кажется, важнейшая функция театра – воздействие на эмоции, побуждение к сопереживанию. Способность сопереживать – важнейшее качество личности. Человек, не способный сопереживать другому человеку, является человеком только биологически, то есть формально. Театр заставляет сопереживать даже равнодушных. Он, как и другие виды искусства, дает крупным планом то, что в жизни рассыпано по мелочам. Обратите внимание, в театре плачут над чужим горем чаще, чем в жизни. Потому что зритель в театре не столько зритель, сколько соучастник, а в жизни он зачастую не участник, а зритель. Театр воспитывает (точнее – возбуждает) интерес к жизни, хотя, к сожалению, бывает и так, что растет интерес к театру, а интерес к жизни остается на прежнем уровне […]. Если принять определение, что «мир – театр, а люди – актеры», то театр, в который мы входим, дает нам возможность повысить свою квалификацию. Это открытый урок, где никто не скрывает того, что он играет, как это бывает в жизни. У
Эта мысль Ф. Кривина звучит в унисон с тезисом исследователя Н. Хренова: притягательность зрелищ для массовой публики заключается в том, что эта публика, подобно судье, как бы восстанавливает истинный порядок вещей [377] . Русская драматургия театра кукол и публика начала 80-х гг. действительно «стали судьей действительности», они требовали свидетелей, поиска «правды, кажущейся неправдоподобной». Так «взрослые проблемы» жизни 1980-х плавно перетекали и в пьесы для детей.
Среди ярких, самобытных драматургов того времени необходимо назвать поэта, сказочника, киносценариста Сергея Григорьевича Козлова. Его пьесы «Трям! Здравствуйте», «Волк на дереве», «Как Львенок и Черепаха пели песню», «По зеленым холмам океана», «Правда, мы будем всегда?» и др. не потеряли своей привлекательности и сегодня. Не только потому, что это пьесы с постоянными героями. Драматургия С. Козлова – особый поэтический и конфликтный мир, обращенный не к детям или взрослым – к людям. Недаром фильм Ю. Норштейна «Ежик в тумане», созданный по одной из многочисленных сказок-новелл С. Козлова, трогает всех, независимо от возраста.
Такова и его пьеса «По зеленым холмам океана» – остроконфликтная притча, лежащая в сфере поисков «поэтического театра» конца XX в. Это история о Волке и Зайце, поднявших посреди леса парус и поплывших «по зеленым холмам океана» в море Мечты, в океан Радости. Вопреки всему – «здравому смыслу» Филина, Вороны, Лисы, предрассудкам лесных обывателей, жестокости окружающего их леса. Это история победы такого странного, на первый взгляд, союза. Победы не силой лап, зубов и когтей, а силой мечты, добра и взаимопонимания.
В центре пьесы – острая, яростная борьба двух жизненных позиций, двух миров: «мира леса», живущего по-разбойничьи, и «мира старого Волка», плывущего «по голубым волнам васильков, по зеленым холмам океана». Кукольные пьесы С. Козлова – пьесы «новой волны» последних десятилетий XX в., поэтические и нежные, иногда жесткие, бескомпромиссные, давали возможность людям «повысить свою квалификацию». В драматургии ведущих авторов этого времени внимание уделяется не столько сюжету, волшебным превращениям и трюкам, сколько характерам персонажей, получившим от поэтической драматургии (поэтической не по форме, а содержательно) многогранность и неоднозначность.
К этой же плеяде драматургов театра кукол «новой волны» конца ХХ в. нужно отнести и пьесы Людмилы Улицкой. Среди них – «Кобыла Мила» (1980), «Пес по имени Пес» (в соавторстве с В. Новацким, 1988), «Год слона» (1989), «Канакапури» (1987, по мотивам индийского фольклора).
Пьеса тогда еще малоизвестной писательницы Улицкой «Канакапури» была с интересом встречена театрами кукол СССР. Размышляя о ней, театральный критик К. Мухин в статье «Вопросы куклам и самим себе» отмечал, что путь, по которому пошла Л. Улицкая, «двойственен».
Эта «Двойственность», подмеченная критиком, по-своему отражала дробность общественного сознания накануне распада страны и смены социальной, политической, экономической системы. Она же присутствовала и в пьесе Татьяны Никитичны Толстой «Перешагни порог», написанной для Московского областного театра кукол в 1983 г.
Сказочные персонажи пьесы Толстой, не утеряв своей книжной «сказочности», были вполне узнаваемыми типажами своего времени. Они несли в традиционную сказку и «взрослые» проблемы, нравственные, социальные коллизии 80-х гг. «Перешагни порог» Т. Толстой – своеобразное путешествие взрослого человека середины 1980-х гг. по волшебным сказкам, где он встречал своих современников и узнавал их в образах известных сказочных героев. Как узнал их и артист, поэт, писатель Леонид Филатов в своей фантазии по мотивам русских народных сказок «Про Федота-стрельца», поставленной в Центральном театре кукол под руководством С. Образцова. Метафоричность, действенность, лаконизм этой пьесы в стихах сочетались с ее острой, резкой социально-нравственной иронией. Приход актера, режиссера, драматурга Л. Филатова в театр С. Образцова был далеко не случаен. Еще в 1974 г. драматург написал стихотворение «Письмо Сергею Образцову», где выразил свое отношение и к Мастеру, и к метафорическому искусству театра кукол: «Все мы куклы, Сергей Владимирович, / В нашей крохотной суете, / Но кому-то дано лидировать, / А кому-то – плестись в хвосте. / И когда нам порой клинически / Изменяют чутье и такт, / Вы подергайте нас за ниточку, / Если делаем что не так. / Как Вы властвуете шикарно! / Нас – до черта. А Вы – один. / Вы – единственный папа Карло / Над мильонами Буратин. / Если вдруг Вам от наших штучек / Станет грустно и тяжело, / Если вдруг Вам вконец наскучит / Ваше трудное ремесло / Или если Вам станет тошно / От кучумов и держиморд, / Вы отдайте нас всех лоточнику / И закройте мир на ремонт! / Но покамест Вам аплодируют / Хоть один-два-три пацана, – / Вы держитесь, Сергей Владимирович, / Потому что без Вас – хана!» [378]