Истории драматургии театра кукол

Голдовский Борис Павлович

На первый взгляд, сюжет пьесы не блещет оригинальностью – подобные сюжеты на «санитарно-гигиенические темы» разыгрывались в театрах кукол СССР еще в 20–30-х гг. Но пьеса Прокофьевой и Андриевича оказалась нова не сюжетом, а художественным приемом, темой, системой персонажей, где действовали и люди – драматические актеры, и вещи-куклы: Шофер, Старьевщик, Цветочница, Чистильщик обуви, а также Дырявый Башмак, сломанный Будильник, старая Перчатка…

«Расширяется круг действующих лиц, – писал о пьесе «Дядя Мусор» А. Кулиш, – среди персонажей пьесы названы вещи. При этом, если каждый из действующих в пьесе предметов выполнял лишь одну, присущую ему функцию, то к финалу функциональность вещей приобретает новое качество. Заставив предметы в буквальном смысле слова сложиться в фигуру Дяди Мусора, авторы создают фантастический образ существа страшного и нестрашного одновременно – составленного из обычных вещей – игрушечного. Освободившись от функционального признака предмета, авторы подходят к возможности построения игрового характера, проявляющего себя в поступках, в действии.

Дядя Мусор – жестокий (приковывает к себе Сережу цепями), находчивый (одурачивает Милиционера), властолюбивый (“Я издам новые законы: за подметание пола – пять лет исправительной помойки, за мытье – десять! Я посажу в тюрьму всех дворников вместе с их метлами!”). Качественно новый персонаж – игрушка – все чаще становится героем современной драматургии театра кукол. Картофелина с воткнутыми в нее спичками превращается в Картофельного человечка (“Картофельный человечек” В. Лифшица), моток шерсти – в симпатичного барашка (“Шерстяной барашек” Г. Сапгира). Героями пьес становятся деревянные матрешки, плюшевый тигренок, лошадка из шариков (“Пять сестер и Ванька-Встанька” В. Лифшица, “Неизвестный с хвостом” С. Прокофьевой, “Лошарик” Г. Сапгира). В драматургии сер. 1960-х гг. между сказочным, фантастическим кругом образов и кругом реальных персонажей еще стоит посредник: ребенок (постоянный герой драматургии С. Прокофьевой этого десятилетия – Сережа), сама игрушка (Картофельный человечек из пьесы В. Лифшица). Постепенно связь мира сказочного и мира реального становится все теснее…» [360] .

И еще одно, о чем не упомянул исследователь: написанная в период «оттепели» пьеса как бы прощалась с мусором прошлого – вульгарными догмами, учением, которое «всесильно, потому что верно», эпохой доносов, страхов, всяческих запретов. Не только о бытовых отходах писали свою пьесу поэт С. Прокофьева и художник В. Андриевич, а о прощании с ненужной и бессмысленной рухлядью прошлого.

Отечественная драматургия театра кукол 60–70-х гг. уверенно двинулась в сторону поэтического театра, фантастического реализма, метода, дающего значительно большие художественные возможности. Эта смена направления, метода повлекли за собой интенсивную дискуссию между приверженцами старых и новых установок в драматургии театра кукол.

Так, В. Швембергер, будучи приверженцем драматургической школы 20–40-х гг., писал: «…Все кукольники разбились на две взаимно исключающие друг друга группы. На кукольников реалистического театра, считающих театр кукол театром, которому доступны все жанры театрального искусства, конечно, в пределах возможных выразительных средств кукол. Эта группа считала театр кукол плотью от плоти драматического театра, а все методы «живого» театра – приемлемыми для театра кукол […]. Другая группа кукольников-эстетов считала Театр кукол только специфическим «жанром», развивающимся вне зависимости от реалистического драматического театра. Эта группа культивировала как нечто обязательное, единственно возможное специфический кукольный сатирический гротеск, буффонаду, карикатуру, театральное трюкачество, фокусничество и жуть мистики. Это направление было нашими кукольниками подхвачено у зарубежных мастеров […]. Пьесу В. В. Андриевича «Дядя Мусор» кукольники указанного толка считают прекрасной пьесой и усиленно распространяют. О пьесе ограничусь короткой справкой: действие происходит в помойном ведре… Действующие лица: старый, с оторванной подошвой башмак, скелет селедки, грязная порванная перчатка и другой мусор из помойного ведра. Этот мусор берет в плен мальчика, который любит грязь и этой любовью ее оживляет. Вот уж действительно “потрясающее чудо”!» [361]

В сер. 60-х гг. «другая группа» драматургов, режиссеров, художников театра кукол почти полностью сменила приверженцев «первой». Во многом этому способствовало то обстоятельство, что в театр кукол пришло поколение поэтов, стихи которых по тем или иным причинам не публиковались в советских изданиях, художников, картины которых не выставлялись, писателей, книги которых не издавались. В театре кукол накапливался мощный и многообещающий интеллектуально-творческий потенциал.

Это «драматургическое ядро» в конечном итоге и определило направление поисков режиссеров, художников театра кукол. В него вошли и пьесы Генриха Вениаминовича Сапгира (1928–1999) – поэта, драматурга, художника. Он родился в городе Бийске, на Алтае. С сер. 1950-х гг. стал участником «лианозовской» литературно-художественной группы (Л. Кропивницкий, И. Холин, Г. Цыферов, О. Рабин и др.). Плодотворной была и его работа со сказочником и драматургом Г. Цыферовым, с которым он написал пьесы «Лошарик», «Ты для меня» и др. Для Московского театра детской книги «Волшебная лампа» Г. Сапгир написал пьесу «Как дожить до субботы» (по мотивам произведений Шолом-Алейхема). Пик популярности драматургии Г. Сапгира пришелся на 60–70-е гг.

В то же время приобрели популярность и пьесы Ефима Петровича Чеповецкого (род. 1919) – поэта, драматурга, прозаика, родившегося и почти всю жизнь прожившего в Киеве. До начала Великой Отечественной войны Чеповецкий учился на филологическом факультете Киевского педагогического института. После войны он – студент Литературного института им. М. Горького (Москва). Его учителем был С. Маршак, другом – М. Светлов. Чеповецкий написал около двадцати детских кукольных пьес: «Ай да Мыцик!», «Непоседа, Мякиш и Нетак», «Я – цыпленок, ты – цыпленок» (в соавторстве с Г. Усачом), «Добрый Хортон», «Сказка кувырком» и др.). Его пьесы широко шли в театрах кукол СССР в 60–80-х гг. В 1990-х гг. драматург переехал в Чикаго (США), где продолжил творческую деятельность.

Жанр

пьесы-сказки Е. Чеповецкий воспринимает как универсальный инструмент для выражения чувств, настроений, мыслей: «Говорят: сказка – достояние детей. Это неверно. Сказка – достояние стариков и детей, потому что сказки хранят старики […]. В этих сказках заключены вечные истины, основополагающие этические и эстетические идеалы. В этих истинах, как в хрустальных сказочных ларцах, хранится опыт многих человеческих жизней. Театр кукол – детский театр, он должен учить своих юных зрителей великой науке жизни […]. Театр кукол, как мне кажется, нуждается в таких пьесах, которые невозможно поставить в условиях театра драматического. Здесь все должно быть предельно сжато, сгущено: события, ситуации, диалоги. Само время протекает в кукольном спектакле стремительнее […] В моем видении идеальная пьеса должна состоять из одних ремарок, – событий, действий, приключений. Это, конечно, не значит, что такими должны быть поголовно все пьесы. Все хорошо в своем жанре. Тем более что в искусстве нельзя что-то категорически отрицать или утверждать. Например, я очень люблю пьесы детского писателя Г. Остера, хотя они чрезвычайно разговорчивы, но удивительно обаятельны, остроумны, репризны. Кстати, я уверен, что репризность – непременное свойство кукольной пьесы и кукольного спектакля в целом. Думаю, та концентрация юмора, сатиры, смеха, которая заложена в удачной репризе, по-настоящему может прозвучать лишь в устах театральной куклы […]. Говоря о языке театра кукол, хочется отметить, что куклы никогда не прощают третьих, дежурных слов, проходного текста. Здесь каждое слово – на вес золота» [362] .

Внимание к «слову на вес золота» – одна из отличительных черт поэтической драматургии театра кукол 2-й пол. XX в. Если в предыдущий период текст ушел, по сути, на второй план (на первом – идея, тема), то теперь начинают главенствовать слово поэта-драматурга и связанная с ним атмосфера действия, эмоциональная среда пьесы.

В 60–70-х гг. ХХ в. ядро репертуара театров кукол России определяют пьесы В. Лифшица, Ю. Елисеева, Г. Сапгира, С. Прокофьевой, И. Токмаковой, Г. Цыферова, Е. Чеповецкого (здесь же сохраняются лучшие пьесы 30–50-х гг., созданные Н. Гернет, Г. Владычиной, Е. Тараховской). С 1968 г. в театрах кукол широко идут пьесы «Кот Васька и его друзья» В. Лифшица (12 театров), «Хочу быть большим» Г. Сапгира и Г. Цыферова (18 театров), «Я – цыпленок, ты – цыпленок» Е. Чеповецкого и Г. Усача (11 театров), «Неизвестный с хвостом» С. Прокофьевой (12 театров) и др.

Вместе с произведениями поэтов, писателей, пришедших в театр кукол отчасти еще и потому, что их творчество не могло быть в должной мере реализовано в «большой литературе», появляются и пьесы, написанные литературно одаренными художниками. Вслед за художником Театра Образцова В. Андриевичем, соавтором пьесы «Дядя Мусор», в драматургию театра кукол пришел и художник, а затем известный писатель Ю. Коваль.

Вспоминая условия для литературного творчества времен «оттепели», автор повести, а затем и пьесы для театра кукол «Пять похищенных монахов» писал: «В детскую литературу я пришел чуть позже Цыферова и Мошковской, они как раз и поддерживали меня, хлопали дружески по плечу […]. Я был тогда только художник, живописец, мне негде было работать, и они подобрали меня на улице, пригласили в свою поэтическую мастерскую […]. Сапгир и Холин, и многие из их гостей в те годы и помыслить не могли о возможности издать свои “взрослые” стихи и обратились вдруг разом к детской литературе. Так появился новый, неожиданный приток свежих сил в литературу для маленьких, талантливый приток, мощный – на волне 60-х гг., вернее, на ее откате […]. А ведь можно сказать и так: наш расцвет канул в период “застоя”. Обогревающее душу художника слово “вечность” не всегда подвластно разуму советского литератора. Мысль о том, что ты сейчас напишешь некую вещь, а уж потом, когда позволят, – настоящую, весьма и весьма пагубна. […] Ориентироваться можно и на Рабле, на Свифта. Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина […]. Писатели, так сказать, “отката волны” жили, конечно, нелегко. Многие “уходили в песок”, не сражаясь. Был и у меня такой момент, когда книги стали полузапрещены, а новые издания остановлены вовсе. К счастью, “запретители” совершили ошибку, вместе со мной решили закрыть и Э. Успенского. Надо было, конечно, запрещать нас поодиночке, […] а мы сумели объединиться в самозащите, и кое-кто поддержал нас (М. Прилежаева, Я. Аким, С. Михалков, Г. Пешеходова, А. Алексин)» [363] .

В трудное для себя время пьесу для театра кукол «Человек, которого не было» написал и Сергей Донатович Довлатов (1941–1990). В 1975 г., будучи начинающим автором, С. Довлатов на литературном совещании в Москве познакомился с молодым ленинградским режиссером Александром Веселовым, работавшим в то время во Псковском театре кукол. В результате их завязавшейся дружбы в 1976 г. и появилась эта «пьеса для младших школьников с фокусами, но без обмана». К тому времени А. Веселова призвали в армию. Отслужив, он не вернулся во Псков, а несколько лет спустя погиб в авиакатастрофе.

Написанная Довлатовым пьеса затерялась в архивах Псковского кукольного театра, но в 2001 г. была найдена году псковским журналистом А. Масловым, поступившим в театр завлитом. Премьера в постановке режиссера А. Заболотного состоялась в конце 2003 г. Главное действующее лицо пьесы – школьник Минька Ковалев, которому надоело учиться. Мечтая стать артистом, он попадает в цирк, где и происходят события пьесы, чередующиеся с цирковыми номерами. Среди действующих лиц: фокусник Луиджи Драндулетти (он же Петр Барабукин), его брат Николай, клоун Бряк, микроб Фердинанд, попугай Цымпа и др.