Истории и легенды старого Петербурга
Шрифт:
Пробивая окно в Европу и перенимая вместе с иностранным платьем новые порядки и обычаи (среди них немало вздорных), Петр I и его преемники на троне не смогли или не захотели перенять самые главные достижения европейской цивилизации: уважение к законам и к человеческой личности. Пруссия была тем государством, откуда российские монархи заимствовали особенно много и охотно, в первую очередь то, что касалось военного обмундирования, палочной дисциплины и солдатской муштры. Однако присущее пруссакам строгое исполнение законов осталось вне поля зрения отечественных самодержцев.
То, о чем я собираюсь рассказать, произошло в царствование государыни Екатерины II, когда прусский престол занимал король Фридрих II, вошедший в историю под прозвищем
В этом убеждаешься, читая «Записки» профессора Б. Тьебо, много лет прослужившего при Берлинской военно-гражданской школе и часто бывавшего при дворе благоволившего к нему Фридриха. Главным действующим лицом в приведенной Тьебо истории является не кто иной, как прославленный в будущем русский полководец А.В. Суворов. На исходе 1770-х годов, в разгар вооруженного конфликта между Пруссией и Австрией из-за баварского наследства, в котором Россия приняла активное участие, ему, в ту пору лишь генерал-поручику и подчиненному князя Н.В. Репнина, довелось отправиться в Берлин со срочным поручением Екатерины II.
«Перед выездом из Петербурга, – вспоминал позднее Суворов, – я получил от императрицы депеши для доставления королю, о которых знал, что они весьма важны и безотлагательны. Мне было приказано проехать этот путь как можно скорее, да и самый предмет моей командировки достаточно побуждал меня не мешкать ни одной минуты. Легко понять, сколько мне пришлось вытерпеть от медлительности почтарей в прусских владениях. Я им щедро давал деньги и постоянно твердил, как необходимо мне ехать скорее, – и что же? Я не мог ровно ничего добиться, точно толковал автоматам.
Эта беда дошла до последней крайности, когда я проезжал Померанию, и именно в то время, когда все терпение мое истощилось. В таком-то был я положении, как попался мне почтарь, еще мешкотнее прочих; напрасно я его уговаривал, сулил ему дать побольше на водку, наконец, сердился и грозил: он еще пуще делал проволочки, закуривая свою трубочку и поминутно давая отдыхать лошадям, да вдобавок стал и грубить. Тут, вышед из себя окончательно, я влепил ему тростью с полдюжины плотных ударов, с обещанием наддачи, если он не поедет шибче. Это средство помогло, и возница мой прибавил шагу, но, приехав на следующую станцию, он подал жалобу местным судьям… которые пришли ко мне, с объявлением, что, на основании законов, они обязаны меня задержать до окончания производства дела, начатаго по иску этого просителя; законы же государства безусловно воспрещают проезжающим, под страхом тяжких взысканий, бить почтарей, на которых дано только право жаловаться местному суду.
Я заметил господам судьям, что если они меня остановят, то будут ответственны в гибельных последствиях моей задержки. Я показал им вверенный мне депеши, под императорскою печатью, на имя их государя; кроме того, они увидали на мне орден: все это на них подействовало и они пустили меня ехать далее.
Нетрудно было предвидеть, что они непременно донесут королю обо всем деле, а так как мне приходилось опередить посылку их донесения, то я решился воспользоваться этим преимуществом, чтобы поскорей самому рассказать о моем приключении Фридриху, при первом же с ним свидании. Тотчас по приезде в Бреславль, я был позван к нему и принят как нельзя лучше. Самая благосклонная и приветливая физиономия, величайшая вежливость, выражения лестнаго внимания и удовольствия видеть меня, – вот что встретило и ободрило меня сначала.
При вопросе: „Благополучно ли вы ехали?“ (Avez-vous fait un heureux voyage?), я рассказал ему вкратце, каким образом почтари, – особенно в Померании, – выводили меня из всякаго терпения, и как грубость одного из них довела меня до крайности ударить его, – чем, однакож, сделана ему больше острастка, нежели нанесена боль; далее рассказал я, как местные
Этот человек преобразился мгновенно в серьезно-внимательнаго, холоднаго и строгаго слушателя; он неподвижно и безмолвно выслушал меня до конца, и, когда я кончил, он ледяным тоном произнес только эти немногие слова: „Господин генерал, вы весьма счастливо отделались" (Monsieur le general, vous avez ete fort heureux). И затем он поспешил заговорить о другом, причем мало-помалу вновь принял на себя прежний вид приятнаго собеседника.
Скажу вам, господа, что никогда не понял я так хорошо, как в этом случае, что значит и чем должен быть государь, достойный управлять народами, всегда проникнутый сознанием своих обязанностей и неуклонный в поддержке общественнаго порядка и законов. Пусть почты в его стране устроены в самом деле неудобно для путешественников, – а все-таки, в ожидании, пока не последует правильнаго изменения их к лучшему законодательным путем, – дотоле он обязан не оставлять установленным покровительством своих почтарей, так как отнюдь не в них лично кроется причина зла. Преобразовывайте, улучшайте ваши учреждения, если это нужно и возможно для вас; но до тех пор умейте заставить чтить действующие законы».
К такому заключению пришел тогда А.В. Суворов. Прошло почти двести лет, и его рассуждения почти слово в слово повторил один из героев кинофильма «Белорусский вокзал», роль которого исполнил актер А. Папанов. Это говорит о том, что за истекшие два столетия отношение к законам осталось прежним, о чем свидетельствует и современное, весьма лукавое присловье: строгость законов в России смягчается необязательностью их исполнения.
В народном сознании прочно укоренилась мысль, что чаще всего законы нарушаются как раз теми, кто призван следить за их неуклонным соблюдением. «Всуе законы писать, когда их не исполнять», – гласит старинная пословица, в справедливости коей сомневаться не приходится. До тех пор, пока так будет, закон в нашем Отечестве останется пресловутым дышлом, которое можно повернуть, как кому-то заблагорассудится, и взнузданные лошадки покорно побегут с нужной скоростью в заданном направлении. Но ведь существует и такая пословица: «Недолго той земле стоять, где учнут уставы ломать».
«Продаются люди доброго поведения»
Летом 1771 года в Петербурге произошло примечательное событие, вряд ли, впрочем, обратившее на себя чье-либо особое внимание. В один прекрасный день «Санкт-Петербургские ведомости» в ряду прочих поместили такое объявление: «Отставной подпоручик Алексей Полибии продает карлика, который ростом в 1 аршин 4 вершка, от роду 25 лет, во всех членах имеет порядочное расположение, проворен и забавен; желающим купить, явиться в л. – гв. Семеновском полку в 12 роте, в доме сержанта Александра Полибина».
Это было первое публичное объявление о продаже человека, приравненного к дрессированной обезьяне. Правда, за тринадцать лет до этого, еще в елизаветинское царствование, некая «мадама Губерта», отъезжавшая восвояси и распродававшая ненужный ей домашний скарб, среди зеркал, стеклянной посуды и разной рухляди упомянула также «молодого арапа 13 лет и прочие вещи». Но тогда это выглядело исключением, объяснявшимся тем, что и в более поздние времена, говоря о неграх или «арапах», даже образованные россияне именовали их «человекоподобными жителями Африки» и относились к ним соответственно. Достаточно вспомнить грибоедовскую старуху Хлёстову с ее девкой-арапкой, купленной на ярмарке и поднесенной в подарок услужливым Загорецким!