Истории, рассказанные негромко…
Шрифт:
Админ оставил Философу сообщение в мессенджере: «Ну как там».
«Что же он хочет узнать?» – думает Философ, набирая ответ «Он пьяным сел за руль и уехал» – и в ответ стикер с Лапенко «Ну я вам оставляю желать лучшего».
…Не хочу идти на ее день рождения. Что там может случиться плохого? Да ничего, однако идти тяжело. В свой день рождения мне даже более неловко.
«Оставляй, мне-то что», – думает Философ, листая в телефоне Ренана. Марк Аврелий, при изумительнейшем чистосердечии.
Раздается
«Не кончились еще приключения на сегодня», – думает Философ и бредет к указанному углу, листая в телефоне Ренана, был философом рассудочным.
Бампер помялся порядочно, Мажор ударился лбом и приложил ко лбу платочек, но крови Философ не видел. Мама гуглит его статьи и наверняка многое осуждает.
– Менты если приедут, я ж пьяный. Давай будто ты за рулем сидел?
Да все он мог, он из тех, кто жен заливает перцовкой.
– Да, без прав.
…Я не помню, чтобы (или когда?) я кого-то слушал, читал или вообще что-то делал для удовольствия.
– У тебя еще и прав нет?
Конечно, он думает, что у всех права есть. Раз у него права есть.
– Припаркуйся где-нибудь во дворе – и пошли на метро, – предлагает Философ.
– А столб же помят, – указывает Мажор.
– Да мало ли помятых столбов, – неуверенно отвечает Философ, листая Ренана: Марка Аврелия мучил внутренний недуг – тревожное изучение самого себя.
Мажор соглашается и отгоняет машину во двор / дух болезненной добросовестности…
Ее внимание привлек шиповник: цветы, омытые дождем, выделялись на фоне зелени особенно контрастно.
Потом они направляются к метро, Мажор в третий раз начинает напевать «О-па, о-па-па», Философ в третий раз нехотя подхватывает «Отдыхаем хорошо», Мажор что-то шутит про жетоны, но Философ занят Ренаном: лихорадочное стремление к совершенству. К слову, это перекликается с Апологией Сократа: я беседую, исследуя самого себя и других, жизнь же без такого исследования не стоит и называть жизнью.
Мажор не владеет картой «Подорожник» (или «Тройка», сейчас можно и «Тройкой»: два города – одна карта), и промахивается мимо турникета, где можно рассчитаться банковской; Философ стоит позади и думает, стоит ли назвать жизнь Мажора жизнью; жизнь Админа; жены Мажора; его собственную.
Нет, ни в коем случае, ни даже не существованием; чем же, однако? Выживанием? Снова нет. Врожденной способностью к выживанию обладает не человек, но текст (Беньямин), человек этой способности научается (если научается).
Они спускаются на эскалаторе, спускаться две минуты. Два эскалатора запускать экономически нецелесообразно, женщина усталым голосом призывает не бегать и не облокачиваться, Мажор заплетающимся голосом доносит истину, что ступеньки и поручень движутся с разной скоростью, а потом пытается рассказать, как к нему на работе пожаловал коллектор, но был очень вежлив.
Это
Голос женщины запрещает также сидеть на ступеньках, Философ мысленно вспоминает каламбуры про стоикон, что там было так много людей, что не было мест, ну и правильно, стоики должны стоять, Андрей Белый (поздний) разродился, подобно беременной дождем туче, остротой, что он не стоик, а перипатетик, любит думать, не стоя на месте, а гуляя.
Женская красота, как я понимаю ее, она действительно спасает, она даже пусть безнадежно: скажем, муж у нее. Дети. Как же так получилось. За одной партой сидели, и у нее дети. А как она спасает? Ну, ты смотришь и думаешь: да, она женщина. Я люблю женщин. У нее прекрасная фигура, это, наверное, золотое сечение, это не 90–60–90, там не золотое сечение, а должно тогда быть 100–75–100. Попробуем представить такую женщину. Хотя, конечно, проще представить себе такой стол.
Мажору ехать в противоположную сторону, и они наконец-то прощаются.
Философ в вагоне допрашивает себя: хорошо ли прошла эта встреча? Сохранил здравый смысл («самое несчастное свой ство его натуры»)? Добрым, наконец, он был, или не очень?
Он успокаивается (как, в общем, часто) словами Сократа: «Добрый человек то зол, то добр… доброму человеку невозможно постоянно быть добрым». Меня любят дразнить чужими успехами; как правило, мне безразлично.
Сосед по вагону осведомляется, кровь ли засохла на рубашке Философа.
– Это вино, – отвечает тот честно.
Практический разум (Кант) отвечает на вопрос: что я должен делать?
Сосед язвительно оскорбляет Философа, что вином обливаются только представили известных меньшинств. Зреет конфликт (назревает), ведь гопник, как и Марк Аврелий, не знает слова «милосердие», но, к всеобщему счастью, поезд прибывает на станцию, и Философ, под смех Соседа, спешно пересаживается в другой вагон, радуясь, что сегодня он избежал всякой напасти, что ничто из человеческих дел не заслуживает особых страданий, и что не стоит слишком уж забывать, что этот вот «глубинный народ» – не просто глубинный, он илистый.
У нее у самой парень – она к тебе клеилась – ты ему пишешь: че она ко мне клеится / общий знакомый говорит: она шиз / парень говорит: она идеалист и романтик.
В вагон метро вслед за Философом заскакивают лабухи и играют Бритни Спирс. Метробабка с тележкой и палкой подает им монетки, они принимают. Социальный контракт исполнен.
Нет, ну как вот теперь жить дальше? Как вот теперь жить? Нет, ну раз она с первым, который попался, ну и что, что одноклассник. Так она с кем угодно и когда угодно могла. И уж наверное. И уж наверняка. Это, значит, точно раньше уже подобное было, иначе бы так… с места в карьер не бывает. Но это что теперь, это разрушено все теперь, да?