Истории, рассказанные негромко…

Антология

Из интервью с автором:

Последняя поэтическая книга вышла в Германии в прошлом году и названа по первому стихотворению подборки, опубликованной в АЖЛ-17: «Ждали войну».

Чума

В пустых обиталищах мертвые книги, то вирус, то вой ны, то дикари — чума за чумой, и словесной интриге осталось в сторонке перекурить. В пустых обещаниях сдохла культура, сработал скептический вариант, чума и чума, как упрямая дура, все пишет бессмысленный свой фолиант. А крысы ее его пожирают, обгрызено время до древних основ, как парки – прядут, а потом распускают, судьба и судьба, Пенелопа ослов. Пустые скрижали не вяжут ни лыка, пустые

скорлупки пустых черепов. Чума и чума, пожалела, сквалыга, отдать нам все сразу, бессвязно, без слов.

«Кому понадобилось бессмертие каждой души…»

Кому понадобилось бессмертие каждой души? Или всех, или ни одной – поскольку критерии не точны. Не буду приводить примеры, любой видел тела с переключателем вместо глаз: пуск и стоп. Что в них бессмертно? Каждый знает воодушевление тех, кому разрешено убивать и брать чужое, и мужество тех, кто пытается противостоять. Почему иногда это одни и те же существа? Чем они достойнее муравья и черепахи, лампочки или реле? Где все души, отлетевшие от тел за предыдущие сто тысяч лет? В погасших вселенных? Тот свет – это свет, все еще от них идущий, потерявший корни и причины. А солнце наших дней встряхивает нас магнитными бурями, и это беспокойство мы называем движением души, а готовность к бурям – генетической памятью. Когда оно погаснет, удастся ли нам переключиться на другое? Сердце и мозг мы объединяем гармонией или синергией, это и считаем душою, но что без тела сердце и мозг? Бег электронов по спирали или через препятствия, точки и тире чужого света. Может быть, бессмертие – оторвавшиеся от азбуки письмена?

«История человечества пишется на грязных полях…»

История человечества пишется на грязных полях, располосованных железными гусеницами, истыканных кляксами воронок, переписывается набело на виртуальных лощеных страницах тупых старательных учеников. История выносит человечество на поля, в ссылки, могилы комментариев, ставит над ними лайки надгробий и оставляет чистое рабочее поле для повторения уроков. Расчерченное, разочарованное, нерожающее поле.

«От бреда величия не спасает и нищета…»

От бреда величия не спасает и нищета, от зависти – чтение исторически правильных книг, верная логика не доказывает ни черта, белая магия, черные дыры… не верит теориям подрывник. На то и иголки дадены, чтобы ясно было ежу, на то и оружие выбрано, чтобы свистела праща. Ты по-простому скажи, на пальцах разжуй, мы ж не дебилы, поймем: как это – людям прощать? Ты меня уважаешь? А я тебя – никогда. Я для того великий, чтоб за собой не смотреть. Хватит, напомыкали! Кончилась чехарда, вот вам ориентир, новый порядок впредь… Он проверяет прочность, ломая колючий коралл. Вырастили цветочки, но долго ли им цвести? Посланцы хаоса – тоже сознания интервал, энтропийцы – пьяницы. Созданного не спасти, но остается ключ наработанный, впечатанный путь, запись хода движения, кристаллический алгоритм, схема, набросок углем. В следующий раз не забудь, как проявляется совесть на теле, когда горит.

Сосновая песенка

На сосновой горе в декабре, в январе раскатаю белый ковер, до весны на ветру сберегу, соберу иглы, шишки, шаги и простор. Семена для щеглов, желтым – в снежный покров, ветер бросит узором в канву. Обещанье тепла для меня, для щегла — чистый цвет, яркий свет, тихий звук. А колючей сосне по душе колкий снег, говорю о свирепости зим — все глядит на восток, где мороз так жесток, и не верит рассказам

моим.

Фараон

Сыты мы и размножились. Благодарим… Отпусти нас, египетский царь! Потому что не можем фигурам твоим приношения класть на алтарь. Не пытайся удерживать нас – не к добру, не помогут ни плеть, ни замок. Мы уйдем, как уходит волна из-под рук, как уходит песок из-под ног. Ваши боги могучи и нравятся вам, ты ведь тоже один из богов, но услышал во сне праотец Авраам непререкаемый зов. Многолико-единственно имя Творца, как любой человек – Человек, но не станет просить у птицы лица тот, кто создал мгновенье и век! Потому и не верим мы вашим богам, и не зря небесный наш Царь, как на чашу весов, бросил к нашим ногам и тебя, и богов, и алтарь. Книгу мертвых забудет скрижаль пирамид, только книге иной суждено узаконить навеки твой нынешний вид: Фараон, Пошедший на Дно. Волны моря сомкнулись – и мы спасены. Ты не бог и ты – побежден. Будто волны, велению неба верны, мы мгновенье и век переждем.

Сон

Сложносочиненный, многосоставной сон мой неучтенный — будто не со мной. Там в степных колодцах разная вода, на лесных болотцах мгла из-подо льда. Падаешь, боишься, побеждаешь, ждешь, прячешь за бойницей нетерпенья дрожь. Легкие страданья, лепет на устах… Параллельно знанью подноготный страх. Сам себя обманешь, от судьбы уйдешь, рано утром встанешь — слова не поймешь.

«Давно усталых рыб замыслил я побег…»

Давно усталых рыб замыслил я побег из океана вверх, от широты к истокам, от вольности шальной на истощенный брег раздаривать тела медведям и сорокам. Сквозь пену дней – туда, где в пене скрыта цель, отборные вой ска выводит Афродита на выход, на покой – в кипящую постель. Молоки ждет икра – и племя плодовито. Жизнь более чем смерть ведет их погибать, а думаю-то я – и значит, я причастен к стремлению продолжить генную печать, обязанности сдав дежурного по части. По части перемен, движения времен уже я не могу командовать разводом, как рядовой лосось: крючок-кукан-безмен — вытягиваюсь вслед по струнке беспородной.

Миндаль

Рисунок линий хаотичен и переходит в цвет пятна. Как папиллярные отличья, весна рельефна и точна. На коже неба след миндальный не сиротлив, пусть одинок, и обещает блеск медальный багряно-белый лепесток. Так первой почки любопытство на грани дремы рвет рассвет, ей хватит сил и дальше биться за продолжение побед.

Качели

Между яблоней и хурмой спит в качалке трехцветная кошка и плющом зарастает дорожка, где ходили дети со мной. Вот он, сад, в ощущениях дан пролетевшей сквозь пальцы работы. Все равно качает чего-то, подражая жаре и дождям. Белой змейкой скользит самолет. Разве крепость – хрупкие горы? Как наивно цветут помидоры, кто из нас до плодов доживет? По ступеням серебряный след на рассвете распустит улитка, не спросив разрешенья у лиха, не узнав сотрясения бед. Покачнулось кочевье тревог, от вой ны уводят дорожки. Было счастье – трехцветная кошка, нераспутанный теплый клубок…