Гора до верха лесом заросла,в ней мрамор спал, ручьями обормотан,не знал, что должен выйти на работуиз-под земли добычей ремеслаи стать подложкой слова и числа,обложкой лиц и тел на обороте.Вот человек, он под горой живети пилит, пилит, пилит белый каменьв карьере белом рядом с облаками.И цвет слепит, и руки тянет гнет,но дома гладит он лозу руками,и алой розой кровь его цветет.Надраен в кухне бело-серый пол,снаружи стены в снежно-белой крошке,вся жизнь проходит в мраморной обложке,как будто бы с работы
не ушел,сарай – и тот из камушков поплоше,и в яме на дороге – серый скол.В лице горы прорезался карьер,издалека горит раскрытым глазом,и старенькие татры и камазынатужно тянут пиленный размеркубами многотонными на базу,где раскроят их на любой манер.Из каждой глыбы – сто могильных плит,а если есть заказ – пойдет в скульптуруи резчик в ней преобразит натуруи выведет вождей или харитна белый свет, прославив пулю-дуруну или то, что у него болит.И глыба тоже может быть больна,внутри скрывая желтую каверну,как тень ручья, протёкшего, наверно,из дальней эры в наши времена.И смерти тень, тень жизни безразмернойна белом теле истиной видна.Вот человек уже идет с горык своим лозе и розе и закату,и пыли ком, накопленной бесплатно,в груди каверной раковой горит.Он знал, но думал: это все когда-то,и вот уже он смерть несет внутри.На местном кладбище прибавилась плита,остался дом, вдова, лоза и роза.И на карьере, не боясь угрозы,работает сосед, и налитаракии рюмка с градусом серьезным…А про скульптуру скажут: красота!
«Я запишу ножом на пиках ледяных…»
Я запишу ножом на пиках ледяныхприснившийся язык из возгласов одних,на белых остриях наколот и намерз,он станет дневником оледеневших слез.Очищен от меня, прошедший явь и сон,он впишется в разряд возвышенных персондо той поры, пока лавиной не сойдетмой ледяной язык с присвоенных высот.А я забуду смысл и звонких, и глухихи снова не пойму согласных и немых,теперь мне набирать горючую слезу,взлетая над огнем, клубящимся внизу.
«Когда в тебе созреет бог…»
Когда в тебе созреет бог,парящий над толпой,и сонмы ангелов споютотбой,поймешь, что взгляду из-под тучуже не страшен гром,и сонмы ангелов споютподъем,но тела маково зерноживет в тисках травыи знать не знает наперед,увы…
«В неразличимом четвертом часу…»
В неразличимом четвертом часуночь или утро меня обнимает —точные знания вряд ли спасут,скоро на время меня обменяют.Ночь больше свечки, свети – не свети,но неразделен огарок от света.Видишь прореху? Молчи до пяти,хлынет рассвет безраздельного лета.Ты-то при чем, без огарка взошлосолнце над тьмою, тобой и минутой.Все же ты верил ночи назло,вот и ответ тебе, не кому-то.Тянется времени крепкая сеть,бьется, как рыба, огарково сердце.Думать не сметь или скоро сгореть.Пальцы обжечь или взгляду согреться.
Ночная гроза
На фоне дерева, деревни, римских древностейты движешься, как мушка на глазу,а хочется, все яростней и ревностней,быть в
фокусе, как молния в грозу,соединяя здешнее с ненынешним,и добывать из воздуха озон.Высокопарность – это фишка финиша,когда пробой охватит горизонт,и свет мгновенный силуэты дерева,деревни и сокрытого в горевпечатает в невидимое стерео,как раньше снимки были в серебре.И то, что ты увидел за мгновение,обязано весь мир пересоздать!..Конечно, ожидает заземление.Ни воскресить, ни тронуть, ни раздать.
«Среди своих – и сразу сам не свой…»
Среди своих – и сразу сам не свой,какая избранность – повальная похожесть.Зачем тогда, единственный герой,твоя замысловатая пригожесть?Прореха одиночества. Костыльвнезапно выбит из руки дрожащей.Ты карта из колоды, чей-то тыл,этап и тип, и клана затхлый ящик.Сто копий – и сравнения горьки,хотя оригинал давно утерян,зато наглядны общие грехи,старания и ревность подмастерья.Ты свой среди своих,уже не сам, а их.
Во тьме с открытыми глазами
В глуши сиреневых холмовполупустыми вечерамилохматый ветер свеж и нов,как полумесяц в старой раме.Слежу играющий закат,сегодня точно патетичный,меняя мировой охватна слабый страх эгоцентричный.И новых сил не замесить,а взять у тех, кто смел бороться, —закатной кровью погаситьразрыв наследства и уродства.Давай уж сам ищи в холмахподмогу жизни и сознанью,ищи на совесть, не за страх,во тьме – с открытыми глазами.
«Уже не жалко, что еще вчера…»
Уже не жалко, что еще вчерая проходил по каменистым склонам,теперь не манит дальняя горас ее тропы вернуться просоленным.Что вниз, что вверх – все тяжело ногам,на камень сяду, но не пригорюнюсь.Я новый день за прошлый не отдами старость не пущу в обмен на юность.Уроки лет, историй и стихий,прямохожденья, противостоянья.Сошли снега, обиды, пустяки,остались снежные вершины мирозданья.
Ольга Пугина
г. Нижний Новгород
Кандидат филологических наук, работает начальником редакционноиздательского отдела в Нижегородском государственном техническом университете им. Р. Е. Алексеева. Автор повестей «Волчьи ягоды», «Однажды трубадур», «Мастер Теней», трилогий «Алмаз темной крови» и «Зеленое сердце».
Из интервью с автором:
Меня зовут Ольга Пугина, я пишу под псевдонимом Лис Арден уже 17 лет. Этот выбор (Лис-Арден – название одного из эльфийских холмов Ирландии) во многом определен жанрами, в которых я работаю: фэнтези и магический реализм.
В детстве моей любимой книгой были «Гаргантюа и Пантагрюэль» с гравюрами Доре, и с тех пор я не расстаюсь с причудливыми персонажами, небывалыми странами и удивительными историями. Горжусь тем, что поднялась на Олимп (тот самый), создала исторический театр «Королевство Базош», спродюсировала съемки клипа и знаю всех примархов наизусть.
Волчьи ягоды
Время Роя: пора осколков на исходе, год от первого Воплощения 341
Время Людей: март, 1981 год
Немного везения
О том, что феи (они же кусаки и вострозубки) обладают нравом на редкость дурным, выделяющим их даже среди выродков леса, которые уравновешенностью отродясь не отличались, знают все. Ну, по крайней мере, среди людей осведомленных. Однако та особь, о которой у нас пойдет речь, обещала стать выдающимся образцом злонравия, удивительным даже для своего роду-племени. И неведомо почему, она, еще и не родившаяся, уже знала об этом, ворочалась в своем коконе, грызла острые коготки и изнывала от нетерпения.