Истории, рассказанные вчера
Шрифт:
Ушли полицейские, а немец остался. Возле стола остановился и на мамин портрет уставился. Долго-долго разглядывал, потом повернулся и вышел.
Маму Лизу новости ошеломили: особенно когда о немце рассказали. Открыла сундук, вытащила из шкатулки старые фотографии, перебрала их и нам одну показывает:
— Этот?
На фотографии немец возле памятника Петру Первому стоит: молодой, улыбающийся.
— Он!
— Не самая радостная весть, — мама Лиза говорит. — Карл Бенкен в одном институте с вашим отцом учился и первым за мной ухаживать начал. До свадьбы чуть дело не дошло,
Положила фотографию в шкатулку и сундук закрыла.
— Хватит азиатничать, превращаемся в европейцев. Ставь, Даша, на печку ведра с водой, искупаемся, переоденемся в чистое и вспомним, что дворянского рода. Натура у Карла решительная: потеряем его уважение — швырнет под расстрел и думать забудет.
Утром из комендатуры бумагу принесли, от трудовой повинности маму Лизу освобождающую. А вечером Бенкен появился: лицо холодное, словно из ледника вынули. Мама Лиза на пороге его встретила: красивая, в белом платье.
— Здравствуй, Карл!
Подошла и в щечку поцеловала:
— Спасибо, что глупость моей дочери простил.
Бенкен остановился, маму внимательно осмотрел.
— Что ж, — говорит, — красоты не убавилось, а ума, надеюсь, больше стало.
— Величина ума — понятие относительное, от собеседника зависимое, — мама Лиза улыбается, восхищения старается добиться. — Одних и знанием букваря удивишь, а других только математикой Лобачевского поразить можно…
Приглашаю на чай!
Мы для заварки чабрец и мяту использовали и чай вкусным оказывался. А если удавалось кусок хлеба заработать или на вещи выменять, то ужин получался богатый. Сегодня мама Лиза фрукты собирать не поехала и мы без хлеба остались, — но немцу об этом говорить не стали.
За чаем мама Лиза рассказывала, как мы оказались в Карасувбазаре. Немец молча слушал, сказав кратко о себе, что родители погибли от английской бомбы, а сюда перевелся из Франции, — с кем-то из начальства не поладил.
Мама Лиза выглядела оживленной и беспечной, но я чувствовала ее растерянность: Бенкен вел себя не так, как ожидалось — словно не было между ними прошлого и он по необходимости поддерживал разговор с малознакомой женщиной. В нем, в его поведении чувствовалось что-то опасное: как у тигра, вышедшего на охоту.
Допив чай, Бенкен поднялся и сухо сказал:
— Пойдем, поговорим.
И направился в соседнюю комнату. Мама Лиза покорно последовала за ним; перешагнув порог, она закрыла дверь, и я заметила, как дрожат у нее пальцы рук.
— Господи, как я боюсь! — прошептала Лида. — Этот немец — самое страшное, что я видела в жизни.
Разговаривали они минут двадцать. Слов слышно не было; мы сидели, прижавшись друг к другу, напряженно поглядывая на дверь. Наконец она распахнулась.
— Я — офицер победившей армии, — продолжая разговор, немец подошел к столу и повернулся к маме. — Ваши мужчины сбежали, оставив вас вместе с имуществом и территорией как нашу законную добычу.
— Ты хочешь уподобиться дикарю, волокущего за волосы женщину из побежденного
— Забудь о том Карле! — Бенкен почти кричал. — Я о нем забывал все эти годы: когда бросал в Неву кольца, купленные к нашей несостоявшейся свадьбе, когда так и не смог жениться, потому что не встретил никого равной тебе, когда из романтика стал циником и выбрал работу, где ежечасно нужно превращать людей пытками и допросами в животных. Помнишь сказку о джине, запертом в бутылке?
Первое тысячелетие он обещал, что того, кто освободит его, сделает богатым, во время второго тысячелетия своему спасителю обещал бессмертие, а в третье тысячелетие поклялся убить первого, кто откроет бутылку… Мы встретились в начале третьего тысячелетия. Потому, что это начало, делаю послабление: идешь в наложницы — щажу дочек. Иначе эсэсовский полк, идущий маршем на фронт и остановившийся в городе, получит вас в подарок.
Мама Лиза побледнела:
— После изнасилования можно выжить, объяснив себе, что кто-то физически оказался сильнее. Но можно ли выжить после добровольного изнасилования, когда разорвана и вымарана душа? Да, прокладывая дорогу своей жизни, я что-то поломала в твоей. Ты считаешь: это основание для приговора? Если твоему будущему нужна моя смерть, убей меня. Но на детях вины нет: зачем они тебе?!
Несколько секунд мама Лиза и Бенкен сражались друг с другом взглядами, потом Бенкен повернулся и вышел, бросив:
— До завтра! Решай!
Звякнула щеколда на калитке, загудел, стихая, мотор машины — Бенкен уехал.
Усевшись на стул, мама Лиза облокотилась на стол и, обхватив ладонями подбородок, надолго задумалась. Лида попыталась о чем-то спросить, — мама Лиза на нее и не взглянула. Словно объясняя кому-то, провела ладонью по воздуху:
«Поведение смертника. Понимает, что убью его и себя». Потом встрепенулась, вскочила, и, обращаясь к нам, быстро проговорила:
— Собираемся. Будем бежать: хоть в лес, хоть к черту на рога!
Упаковав в рюкзаки теплые вещи, одеяла и захватив несколько картофелин и луковицу — наши запасы еды, — мы выбрались в темноту двора и застыли, ослепленные светом зажженного электрофонаря.
— Хальт! Цурюк! — расположившийся на крыше подвала немецкий солдат навел на нас автомат.
— Уехал, а водителя оставил, — на удивление спокойно констатировала мама Лиза. — Возвращаемся.
Устроив вещи на прежние места, я и Лида вопрошающе посмотрели на маму Лизу.
— Спать! — велела она. — Утро вечера мудреней!
Не знаю, ложилась ли мама Лиза. Проснувшись, я увидела ее возле настенного зеркала: распустив волосы, она приложила к затылку шило для ремонта обуви и, заплетя косу в узел, скрыла шило от посторонних глаз.
— Вставай, дочка! Печку пора растапливать.
Удивленная непривычно ласковым голосом, — мама Лиза только к Лиде так обращалась, — вскочила с кровати, умылась и, затопив печку, поставила кипятить чайник. Солдата, сидевшего во дворе на лавочке, старалась не замечать.