Истории, рассказанные вчера
Шрифт:
Позавтракав сваренным вчера борщом, занялись стиркой. Развесили белье на веревке и вокруг мамы Лизы уселись.
— Что ж, — мама Лиза нас обняла, — девочки вы взрослые, все понимаете.
Решение я приняла и если оно вас одних оставит, долго не печальтесь. Живите дружно, работайте, род продолжайте. Время военное, трудное — но жизнь во все времена сложная. Старайтесь никого не обижать, но обид не прощайте. Помните: люди от природы добрые, обстоятельства их злыми делают.
Тут мы расплакались, особенно Лида. Вцепилась в маму, на шее виснет и просит:
— Не оставляй
Я тоже реву, маму обнимаю.
— Не плачьте, девочки, — мама Лиза нас по голове гладит, — Беду нужно встречать с открытыми глазами. Жизнь иногда не стоит той цены, которую за нее предлагают. Когда вырастете, поймете.
И на меня смотрит:
— Даша, береги Лиду. Надеюсь на тебя: есть в тебе какая-то сила, — жаль, понять ее не успела.
Щеколда на калитке звякнула: Бенкен приехал и двух гестаповцев с собой привез. Зашел в дом; мы поднялись, стоим. Мама Лиза в белом платье, на сказочную принцессу похожая.
— Слушаю тебя, — Бенкен — напряженно, нервно.
— Я готова — мама Лиза его рассматривает, словно впервые увидела. — Поехали.
— А вещи? Чемодан?
— Зачем? Любовнице начальника гестапо в новой одежде ходить положено, желательно из Парижа.
Маму Лизу взглядом поизучал.
— Учти: сбежать не дам и убить себя не позволю.
— Так много говоришь, будто в пропагандисты готовишься — усмехнулась мама Лиза, потом повернулась к нам, поцеловала каждую крепко-накрепко и направилась к выходу. Бенкен за ней поплелся и лицо его было нерадостным: словно медведя за хвост поймал и не знает, как выпутаться.
— Мамочка! — Лида за ними рванулась; я ее обхватила, держу.
Мама Лиза по двору идет, словно не слышит. Возле груши, которую отец сажал, на секунду задержалась, по стволу ладонью погладила и вышла, не оглянувшись; немцы за ней гурьбой потопали.
— Ненавижу — Лидка меня оттолкнула. — Тебя ненавижу, всех ненавижу.
И плачет. Я тоже плачу: понимаю, что сиротами остались и маму Лизу в последний раз видели.
Тут на улице крик раздался, потом зашумели все. Мгновенно за калитку выскочила; Лидка за мной.
Смотрим: Бенкен возле дома лежит, голова в крови, а рядом каменный петух валяется — с крыши на Бенкена упал. Немцы вокруг столпились, галдят по-своему и мама Лиза в сторонке руки сжимает.
Бенкен голову приподнял, что-то немцам приказал, потом маму Лизу глазами нашел, улыбнулся и говорит:
— Я чувствовал, что сегодня умру.
Изогнулся всем телом, дернулся и застыл. Немцы погалдели, в «Опель» Бенкена перенесли и уехали, постового забрав.
— Пойдемте!
Мама Лиза обняла нас, в дом повела.
— Они не вернуться? — Лида спрашивает.
— Нет. Он приказал нас не трогать.
— Он добрый был или злой?
— Не знаю. Он сам этого не знал.
Домовому с тех пор не только мама Лиза, но я и Лида блюдечки под кровать ставили и едой делились. Представляю, какой он довольный ходил!
А мы продолжали жить, зачеркивая, как тюремный, каждый день оккупации, пока 13 апреля 1944 года, за несколько дней до Пасхи, в Карасувбазар, оставленный немцами, не ворвались на танках советские войска.
Это был праздник всеобщего счастья, круживший головы от мала до велика: вот только Женьки Фоминых на нем не было — он так и не вышел из госпиталя.
НОВЫЙ ГОД
Заходите, детки, заходите! И Саша с вами пришел: как ты подрос, Сашенька, не видела тебя давно! Я помню, как по утрам водила тебя в детский сад. Родители твои тогда в Киржаче жили, а ты у меня целый год оставался. Помню, как светило солнце, отражаясь в куполе церкви — мы всегда мимо нее ходили, — и ты объяснял, что купол сделан из золота, и обещал, когда вырастешь, взять оттуда немножко и сделать меня богатой. Маленькие дети такие смешные, хорошие — и папа ваш таким был, — а потом уезжают, становятся взрослыми — и чужими, словно прохожий на улице. Вот и сестра Лида: сколько о ней заботилась, в школе ей помогала, — а она живет в Ашхабаде, работает в министерстве по транспорту и только перед праздниками обо мне вспоминает, открытки шлет.
Когда вместе вырастаешь, многое о человеке знаешь. Мама Лиза рассказала однажды, как приключилась история, для Лиды на всю жизнь памятная, а вам, наверное, интересная. Было это в конце пятьдесят второго года, — как раз вскорости Сталин умер. Лида тогда в Харькове на пятом курсе автодорожного института училась и очень веселые компании любила. Маме Лизе, чтобы ее содержать, приходилось день и ночь трудиться: скотину на мясо выращивала, в лес за щавелем ходила и на базаре продавала, фрукты в колхозных садах собирала…
Так вот, под Новый год пригласили Лиду вместе с друзьями на дальний хутор поехать, праздник отметить. Обрадовалась она, платье получше надела, прическу новую сделала. Лида красивая была, Полечка ее напоминает, но не по характеру только: характер у Лиды был вредный, потому и кавалера постоянного не имела: покрутятся вокруг нее, покрутятся, а споткнутся о ее злой язык — и к другой уходят. И на хутор поехала Лида без ухажера: вместе с подружкой Валей и ее женихом Андреем. Сначала электричкой добирались, а потом сошли на остановке, надеясь, что встретят. «Подходит парень — в черной шапке, сером полушубке», — спрашивает: «Вы к Пасюкам приехали? Я — их племянник, Сережа.
Пойдемте, тут напрямик минут тридцать, не больше».
На улице еще светло было, шли весело, с шутками, а Лида вообще колокольчиком смеялась, так ее настроение приподнимало. Тропинка вначале поле пересекала, затем по лесу повела, потом вновь в поле вывела. Сережа возле Лиды пристроился — то под ручку поддерживает, то канаву перейти помогает, — таким галантным оказался, что Валя вслух позавидовала. Тишина вокруг, только от шагов скрип раздается и смех девчоночий звучит, — да снег серебрится, голубизной неба подсвечиваемый.