История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

Схождение и расхождение разных тенденций внутри рамок повседневного существования становятся более отчетливыми, но еще редко приводят к стремлению к одиночеству, созданию собственного интимного пространства: для этого требуется та степень свободы и уровень культуры, которые пока встречаются крайне редко. Манон Флипон уже в детстве имела возможность создать для себя тихую гавань, «свой альков», где по вечерам она читала книги, тайком позаимствованные у отцовских подмастерьев. Мать это видела, однако не говорила ни слова, лишь наблюдала издали. Но большинство женщин, даже имевших некоторое образование, весьма от этого далеко. В лучшем случае в семьях коммерсантов Тулузы и Монпелье есть женщины, любящие чтение и обладающие достаточной свободой, чтобы в перерывах между хозяйственными заботами обмениваться книгами и порой собираться вечерами, чтобы о них поговорить.

От «пересудов» к публичным скандалам

Несмотря на все перечисленные факторы, нельзя не признать, что доступное женщинам существование

было стабильным и однообразным. Тем ярче противоречие, связанное с их предполагаемой ролью: полновластные хозяйки у себя дома, во многом скрытые внутри семьи, они тем не менее формируют общественное мнение и распространяют слухи. Во всяком случае, у них такая репутация — женщины только и умеют, что плести языком; они прекрасно осведомлены о приватных делах других семей — благодаря пересудам на пороге дома или при стирке белья. Кроме того, они любопытны как кошки, что в народной среде признается без малейшего стыда: такая–то «не могла» не рассмотреть прохожего, послушать чужой разговор или проследить за соседом, чтобы потом подкинуть собранные сведения в топку общего разговора. Ничто в этих обществах всеобщего наблюдения за всеми, не знающих настоящей анонимности, не имеет шанса остаться незамеченным, будь то кража или тайные роды. Стоит приказчику одной из лавок в Пезенасе начать выказывать интерес к девушке, как женщины, роящиеся на улице, тут же докладывают об этом матери, не забыв подсчитать вероятность такого брака и ехидно поинтересовавшись у девушки, когда можно будет погулять на свадьбе. Такие речи не имеют серьезных последствий, поскольку считаются безответственными. Напротив, от облеченных ответственностью мужей, особенно исполняющих судейские должности, требуется крайняя словесная сдержанность.

Совершенно иная ситуация складывается при переходе от «пересудов» к публичному скандалу, поскольку тут семейная тайна оказывается выставленной на всеобщее обозрение, и если пострадавшая сторона не потребует возмещения, ей грозит утрата репутации. Когда речь идет о серьезном нарушении норм частной жизни, то скандал начинается с хора возмущенных женских голосов. К примеру, в 1780 году одна из обитательниц Бедарье, считавшаяся «публичной девкой», делила кров с местным лекарем. Несмотря на череду родов и выкидышей, пока она не показывалась на людях беременной, это вызывало лишь глухой ропот. Но когда она не скрываясь переехала в специально нанятый дом со служанкой, разразился громкий скандал: «Куда девались правила поведения, приличия и стыдливость?»

Действительно, женщины играли важнейшую роль в осуществлении общественного контроля, причем часто в ущерб самим себе, поскольку именно они оказывались главными его мишенями. Но, будучи хранительницами очага и/или семейных ценностей, они должны были исполнять такую функцию и располагали для того могущественным оружием. Поднимая шум вокруг частного скандала, они делали его предметом общественного мнения. Такое нарушение молчания по поводу того, что происходит в приватной сфере, как правило, свидетельствовало о серьезности происшествия. Скандал привлекал внимание правосудия, давая ему повод вмешаться в ту меняющуюся сферу, которая в основном ассоциировалась именно с женщинами.

Переопределение ролей

Правление Короля—Солнца длилось пятьдесят четыре года — и даже больше, если считать от даты его восхождения на престол (1643–1715). В 1683 году Людовик XIV переезжает в пышно отстроенный Версаль: это конец «молодого двора» начала его царствования. Впереди трудные годы, сопровождавшиеся кризисом европейского сознания и изменением представлений о жизни. Две тенденции проявляются с особенной яркостью: государство расширяет сферу своего влияния, пуская в ход правосудие, полицию и финансы; наиболее просвещенные граждане стремятся к участию в общественных делах. Отсюда желание четко разделить разные сферы жизни — публичную, семейную, приватную. Отдаление от Дел перестает быть уходом от мира, «мудрым и святым промежутком между жизнью и смертью», каким он был — по словам Сен–Симона — для канцлера Поншартрена. Проведя жизнь в служении королю, обществу и семье, он, уже в преклонных годах и похоронив жену, навсегда оставил двор [310] . В XVIII веке подобные решения могли быть продиктованы не благочестием, а желанием вкусить «радостей частной жизни» (граф де Бриенн).

310

Cp. с аналогичным поступком госпожи Лувуа (Corvisier A. Louvois. Paris: Fayard, 1983).

Церемониал и досуг

Зачатки этих процессов заметны уже во время правления Людовика XIV. В Версале на авансцене всегда король и придворные, один в роли государя, другие — служителей монархического культа. Роскошные парадные покои, залы и аллеи парка открыты всем желающим, король ведет публичное существование, всегда владея собой, как и подвластными ему землями. Интимных моментов почти нет, семейной жизни еще меньше; есть только постоянное представительство. Как считается, королевское достоинство поглощает в нем все человеческое. И он крайне требователен по отношению к вельможам, вынужденным находиться при дворе в силу своей (вполне заслуженной) репутации бывших и потенциальных фрондеров. При этом им приходится расстаться не только с политическими амбициями, но и с личной жизнью, получая взамен благосклонность всемогущего

владыки, которому известны все семейные секреты. Более того, он готов служить хранителем последних: когда во время тайной аудиенции знатная дама просит его спасти ее честь, оказавшуюся под угрозой из–за непредвиденной беременности, Людовик берет на себя эту ответственность и откладывает возвращение из армии ее незадачливого супруга [311] .

311

Saint–Simon L. de. Memoires. Paris: Gallimard, 1983–1985; Louis XIV. Memoires et Lettres. Paris: Taillandier, 1927; Mongredien G. Louis XIV Paris: Albin Michel, 1962.

Для этих аристократов, вынужденных ютиться в тесных и вонючих комнатушках на антресолях и прямо под крышей дворца, милостью могло быть что угодно. Ни малейшей возможности для семейной жизни или дружеских отношений, когда надо все время быть начеку и не говорить лишнего. Веком позже Манон Флипон будет возмущаться тем, что даже парижский архиепископ живет в Версале, «чтобы иметь возможность всякое утро низкопоклонничать во время утреннего подъема всех этих Величеств»: правда, там мало кого можно было разглядеть в толпе тех, кто был обязан присутствовать во время этой церемонии.

Уходя за кулисы, актеры позволяли себе чуть расслабиться. Прежде всего это касалось монарха, который имел привычку каждый день удаляться во внутренние кабинеты, находившиеся за парадными. Попасть в них можно было через заднюю дверь и только по особому приглашению, тогда как в публичной части дворца любой мог обратиться к королю. А вот приватная аудиенция в кабинете считалась большой милостью. В этих закрытых от посторонних глаз помещениях монарх мог на время снять маску. Как писал венецианский посол Примо Висконти, когда Людовик переступал через порог, отделявший приватные апартаменты от публичных, «его лицо принимало другое выражение, как будто он выходил на сцену». Во внутренних кабинетах его окружали любимцы и ревниво о нем заботившиеся слуги; тут он принимал своих детей и архитекторов, чьи планы увлеченно изучал. Конечно, политические интриги не прекращались ни здесь, ни в покоях госпожи де Ментенон, благодаря которой у короля на протяжении многих лет устанавливается почти семейный образ жизни, столь возмущавший Сен–Симона, уже взбешенного ограниченным допуском в кабинеты. Король работал с отдельными министрами и давал аудиенции в присутствии госпожи Де Ментенон, внимательной и надежной свидетельницы его «твердыни», как он сам говорил. Она умела развлечь его почти домашними увеселениями — театральными представлениями и концертами, на которые допускался только ограниченный круг, что еще более изолировало ее от двора. Аналогичная история с поездками в Марли (загородный дворец, который Людовик хотел сохранить «небольшим и уединенным»), где этикет был существенно менее строг, как и соблюдение иерархии. Как с негодованием писала принцесса Пфальцская, тут «короля почти не видно, все вверх дном, и двор в разброде».

Иными словами, церемониал дает трещины, которые используются как возможность для устройства более привлекательного досуга. Придворный начинает перестраивать свою жизнь — не так, как это происходило в начале века, поскольку он был и остается оторван от своих корней, но он изобретает себе новую роль и находит иную свободу [312] .

Апогей искусства жизни

В XVIII столетии формируется новое искусство жизни — безусловно, предназначенное для аристократии — которое достигает своего апогея в 1750–1760 годы. Тон ему задает двор, а образцом служит король, причем как своей манерой правления, так и нежеланием быть полностью поглощенным государством.

312

См.: Элиас H. Придворное общество.

В отличие от своего предшественника, Людовик XV не находит большого удовольствия в королевском ремесле, наружно отстраняется от государственных дел и говорит о них так, как будто бы последнее слово не за ним: «Они решили, что будет лучше…» Бюрократизация монархии изменяет роль государя, который становится менее вовлечен в рутинное управление. Безусловно, он следует церемониальным требованиям, накладываемым жестким этикетом, но в качестве компенсации обустраивает сугубо личное пространство, где может не стеснять себя. Сначала это приватные кабинеты, а позже спрятанные на верхних этажах апартаменты, святая святых, с залами, галереями, библиотекой и даже садом, расположенным на террасе и уставленным вольерами. Быть туда допущенным — высокая милость, и потому в глазах счастливцев это очаровательный приют, а в глазах всех прочих — крысиное гнездо. Король, как это свойственно многим его современникам, томится в семейном кругу. Его по–настоящему интимное существование проходит в кругу приближенных, с любовницей или связано с одинокими занятиями в библиотеке. На знаменитых малых ужинах, когда, в отсутствие слуг, вокруг стола собирается десяток завсегдатаев, царит дух непринужденности. Король, на публике угрюмый и молчаливый, тут весел, любезен и прост в общении. Обстановка отвечает его собственному вкусу, а не требованиям королевского достоинства: небольшие комнаты, оформленные в неброские — зеленые и серые — тона, утонченная роскошь и комфорт. В этих покоях Людовик ведет жизнь большого вельможи — конечно, либертина, но также домоседа, ценителя гравюр и карт, любителя кошек, сладостей и кофе.