История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Арьес Филипп

С 1851 года отношение Рима к сексу становится более суровым; соперничество, которое устанавливается между человеком и Богом за обладание источниками жизни, вызывает беспокойство. Отныне теологи Святого Престола категорически осуждают любое содействие, даже пассивное, женщины по отношению к супругу, который занимается онанизмом. Во французской церкви эта эволюция произошла быстрее, чем полагал Жан–Луи Фландрен. Сразу после провозглашения Второй империи монсеньор Паризи призвал духовенство епархии Арраса к большей твердости. Начиная с 1860 года новый епископ Белле занимает ту же позицию. Падение Парижской коммуны усиливает ригористские тенденции. Исповедники, ранее очень сдержанные в том, что касалось плоти, отныне

будут задавать очень нескромные вопросы; прошли те времена, когда рекомендовалось ждать, пока исповедующийся сам заговорит на эти темы.

Коварная власть духовника

Расследование начинается, когда разворачиваются антиклерикальные действия. Дебаты открыла книга Мишле «О священнике, о женщине, о семье». Известно, как романисты подходят к теме. Золя («Завоевание Плассана»), Эдмон де Гонкур («Госпожа Жервезе»), Жорж Санд («Мадемуазель Ла Кинтини»), Жозеф Пеладан («Главная ошибка») рассматривают исповедь как одну из главных проблем времени. Разворачивается публицистическая кампания. В 1885 году Лео Таксиль и Карл Мило публикуют «Распутство исповедника». Антиклерикальная литература и пресса пережевывают сюжет; Жан Фори исчерпывающе показал это на примере Тарна [428] . Враждебное отношение к исповеднику появляется и в народной среде: уже в 1839 году крестьяне Домпьер–ан–Домб выступили с петицией против своего кюре, который «задавал слишком много вопросов». Даже в тени исповедальни священник зависит от деревенских слухов. Впрочем, в рабочей среде шпионаж кюре уже давно считался повседневной проблемой.

428

Имеется в виду работа Жана Фори «Клерикализм и антиклерикализм в Тарне, 1848–1900». Тарн — департамент на юге Франции (в Окситании). — Примеч. ред.

Антиклерикальные выступления идут по четырем направлениям. Лукавая власть исповедника не дает свободы индивиду; постоянная обязанность исповедоваться противопоставляется автономии личности, на которой, согласно неокантианству, базируется нравственная жизнь. Нескромное желание исповедника узнать все, его расспросы родственников и соседей ведут к тотальному контролю самых интимных действий индивида; все это может кончиться полным стиранием личности, что Мишле называет трансгуманизацией.

Клерикалов часто обвиняют в излишнем интересе к сексуальности паствы, нередко эти обвинения звучат противоречиво. Уверенный в своем знании плотского греха исповедник излишними вопросами пробуждает у невинной души первый интерес к пороку. Испуганная разговорами своего духовника и испытывающая отвращение, четырнадцатилетняя Сюзанна Вуалькен решает больше не ходить на исповедь.

Священник одержим женщиной; женское платье напоминает сутану, чувствительность женщины близка ему; необходимость соблюдать целомудрие вызывает у него подавленность; в любой момент он может испытать смятение и даже потерять голову от бесстыдных признаний кающейся грешницы. Образ священника–соблазнителя не сходит со страниц обличающей литературы. Исповедник требует отчета о разных супружеских «шалостях»; хочет узнать о самых интимных тайнах и пытается руководить тем, что происходит в чужой постели. Вследствие этого пара рискует не получать удовольствия друг от друга. Слишком ревностная слежка за соблюдением девичьей чести иногда срывает матримониальные планы; пастырское слово может даже привести в монастырь дочь вольнодумца.

Для супруга, ревниво относящегося к своей власти и авторитету, священник становится конкурентом. Антиклерикалы, тоже сильно озабоченные соблюдением женской добродетели,

защищают вовсе не свободу женщин. Вмешательство священника наносит удар по его чувству собственника. Эта ревность к чужаку, который вздумал руководить его частной жизнью, который злоупотребляет визитами в его дом, который сидит в засаде и ждет, когда же ему достанется хрупкая душа чужой жены, принимает, по словам Жана Фори, форму настоящего «антиклерикального мачизма».

Угроза, которую представляет духовенство для финансового состояния прихожан, — последнее из направлений этой битвы. Согласно статье 909 Гражданского кодекса, священник не может получать наследство от своего исповедующегося. Любые претензии на наследство со стороны священников будут отныне рассматриваться антиклерикалами как грабеж.

Накал этих ссор наводит на размышления о том, что игра стоила свеч. Исповедь, в глазах ее противников, одновременно угрожает охраняемой тайне частной жизни и новой индивидуалистической этике, а также расцвету того и другого, о чем мечтал Мишле. Если любопытствующий узнает все подробности вины и нарушений, он вполне может углубиться и в остальные семейные тайны.

Иногда обнаруженная переписка позволяет приподнять завесу тайны над тем, какой драмой была исповедь в реальности. В 1872–1873 годах молодой богатый антиклерикал Эжен Буало, коллекционировавший вырезки из газет о скандалах, связанных со священниками, рассказывал своей невесте в волнующих письмах, какой видит их будущую жизнь. С возмущением узнав о том, что исповедник терроризирует девушку, пытается соблазнить и ограбить ее, Буало приказал невесте порвать с этим негодяем. Дети, которые родились в их браке, не были крещены.

Секс и врачебная тайна

Постараемся оценить, насколько непросто было признаться в наличии какого–то порока развития или болезни, передаваемой половым путем. Это доказывает боязнь называть вещи своими именами — в хорошем обществе это было невозможно. Если в романе шла речь о чьей–то импотенции, автор называл это «неудачей». Сифилис именовали «святой Вероникой», начиная с 1902 года он стал называться «аварией». Это мягкое выражение было позаимствовано в театре Бриё и позволило касаться печальной темы в салонных разговорах. В одиннадцати тысячах четырехстах письмах семьи Буало ни разу не упоминаются сексуальные проблемы или болезни, передаваемые половым путем, так же дело обстоит и с чахоткой.

Медицинская литература подтверждает трудность признания в наличии этих болезней. Профессор Альфред Фурнье, автор книги «Невинные жертвы сифилиса», рассказывает о девственнице, заразившейся через поцелуй: несмотря на то что все ее тело было покрыто язвами, она никому не поверяла ужасную тайну. Один офицер, узнав о своей болезни, пустил себе пулю в лоб, чтобы не признаваться целомудренной невесте в том, что у него сифилис. Один юноша не мог сказать матери, что он заражен, и даже отцу ему трудно было об этом сообщить. «Не бойся мне признаться, если что–то такое случится», — пишет Мари–Лоран Одоар своему сыну Анри, учившемуся в Париже.

В столь деликатной сфере доверенное лицо, часто единственное, — это врач. И даже в тиши медицинского кабинета говорить об этом сложно. Практикующие врачи сообщают о том, что боятся выслушивать молодого онаниста. Бержере приходилось проявлять огромное терпение в ожидании признания своих пациентов в супружеских изменах. Как мы уже говорили, женщины с трудом соглашались на гинекологический осмотр. Начиная с 1880 года страх венерических болезней стал навязчивым. Утверждение догмы о наследственном сифилисе вызывает мысль о невозможности вылечиться; в голове больного возникает образ будущих детей — нежизнеспособных уродов. Запад переживает искушение евгеникой. Святость врачебной тайны пошатнулась.