История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
— Где Верочка?
— В тифу лежит. В госпитале. На Форпосте. Сколько людей выходила, подняла на ноги… и вот… сама… — У Виктора Максимовича повлажнели глаза.
— Не плачьте, Виктор Максимович.
— Да нет… Я ничего… — Он протер носовым платком стекла очков. — Я, поди, тоже изменился.
— Кто не изменился, Виктор Максимович?
— Видно, нас обоих помотало на войне.
— Я перенес тиф. Думал, вы давно в безопасности.
Бывший учитель гимназии грустно, чуть с иронией улыбнулся. Страдания заострили черты
— Я вернулся с Кавказа, с Одиннадцатой армией.
— Значит, прошли калмыцкую степь?..
— Да, — сказал Сивцов.
— Как же так?! Как же так, Виктор Максимович, ведь вы нацелились совсем в обратную сторону. Как же вы очутились…
— Среди красных, ты хочешь сказать? Это долгая история. У тебя есть махра? — Илья подал ему кисет, и Сивцов негнущимися белыми пальцами скрутил себе козью ножку. — Всех нас учит история, и каждого по-своему. Я пошел с теми, кто за целостность России.
— Учитель, разрешите, я отведу вас к нам. Вы обогреетесь, отдохнете. У вас пусто и голо.
Сивцов провел опухшей обмороженной ладонью по заросшему лицу.
— Какой тут дом — одни стены… — И внимательно посмотрел на Илью. — Ты был дома?
— Да. Но там замок висел. Ушли куда-то.
— И я ходил… Не так давно. Едва разыскал. И тоже на замок висячий наткнулся. Ребятишки дворовые сказали: все уехали.
— Куда?
— Не знаю. Может, уже вернулись?
— А что с братом моим, Саней? С отцом? Не слышали?
— Не знаю, Илья… Ты один иди. А в случае чего — возвращайся. Место найдется. Вот, на Форпост собираюсь.
Куда идти? Домой? Или вместе с Виктором Максимовичем на Форпост? Форпост далеко… Ах, только повидаться со своими и…
Илья тихо побрел по улицам. И снова на дверях замок.
С трудом разыскал он штаб Отдельной одиннадцатой армии. Тут и на штаб не было похоже. Почти все на передовой. Помощник начальника по медицинской части взял его документы, долго разглядывал. Потом на Илью посмотрел, на его костыль.
— У вас тут отпуск на десять дней, — сказал он. — Положим, теперь какой, к матери, отпуск! Все воюют… Но только какой из вас вояка!
— Вы мне только один день позвольте… Я за день поправлюсь.
— Все бы за один день поправлялись! Ну, идите. На сутки. Чем белым-то в лапы даваться… Какие они, к черту, белые? Они, сволочи, черней черного! Дайте, я на бумажке отмечу.
Едва надев привычный белый халат, Илья почувствовал себя врачом. Словно бы он и не к невесте шел. Словно он шел исполнять служебный долг.
Он обо всем переговорил с лечащим врачом, прочитал внимательно историю болезни, прежде чем войти в палату. А войдя, наклонился, заглянул Верочке в глаза. И увидел туман слез, сияние, неопределенное сияние.
— Как долго тебя не было… — сказала она чуть слышно.
Он взял ее руку.
— Можно, я
Он заставил ее раздеться. Это белое девичье тело лишь на секунду смутило его. Он ко всему привык. И он выстукал ее грудь и спину, выслушал. Приподнял ей веки. Посмотрел язык. Ничего не забыл в своем врачебном осмотре.
— Ты будешь жить, — сказал он.
Она как бы выдавила улыбку на истонченном бледном лице, но глаза расширились, и в них больше стало дневного света.
— Меня мучают сны, кошмары, — сказала она. — И такая слабость…
— Это пройдет, Верочка. Хотел бы я повидать человека, которому снятся веселые сны.
Она поискала его руку, нашла.
— Да, Илюша. Теперь…
Он просидел долго, до заката дня, но не давал ей говорить. Он говорил о себе, о ее отце — каким он его застал. Послушать его — Виктор Максимович был молодец молодцом, бодрый крепкий старик! В школе собирается преподавать. Ему и карты в руки. Отменный педагог. Методика…
Она лежала, положив руки поверх одеяла. Вот она — остановка; после долгого напряженного бега — остановка, пусть на миг. И вот он — друг. У кого нет друга, тот не видел и искорки счастья.
Лишь когда он собрался уходить, она забеспокоилась, тревога облетела ее полураскрывшиеся губы, наморщенный лоб.
— Я на военной службе, — сказал он, как бы уговаривая. — С завтрашнего утра я больше не принадлежу себе.
Пожалуй, впервые в жизни он убедился, как трудно порой вынудить себя подняться, сделать первые десять шагов. Но вот уже и ночные звезды над Форпостом, а ему перебираться через Волгу. И он наконец простился, но от двери круто повернул и, стиснув плечи своей невесты, приложился к ее губам.
Переправляясь враждебно-темной рекой, он вспомнил, раненые говорили: «Белые жмут, а мы к Астрахани откатываемся». Но тогда он не понял, что бои так близко от города: тиф все притупил в нем.
В улицах — ни дуновения. Его пошатывало от усталости. «Какой из вас вояка!» Прошелся вдоль Артиллерийской. Если бы мать, братьев увидеть! Очень ему хотелось обнять их. Давно не видел. А ведь и им, наверно, пришлось хлебнуть…
Может, дома заночевать? Сладким казался ему сон среди родных стен. Пока дома жил с братьями, крепко спалось, все горести отлетали прочь.
Но не решился и миновал квартал, другой, третий… Готовиться надо. С рассветом — за дело. А усталость… э, пока в жилах теплится…
«Все уехали». Куда? Почему соседей не расспросил? Однако возвращаться было поздно. У него не было ночного пропуска.
Когда он пришел, в штабе еще не спали. Ему отвели место для ночлега — вместе с другими красноармейцами, командирами, медицинскими работниками. Из разговоров выяснилось: дело вроде табак!
Только что до него донеслась весть, ею ударило, как плетью по лицу: белые захватили Ганюшкино. И налетела мысль прямая, неумолимая: ни отца, ни Сани нет в живых.