История Деборы Самсон
Шрифт:
Дьякон Томас восторженно хлопнул рукой по столу, миссис Томас разрыдалась слезами радости и гордости, а Сильванус продолжал:
– А еще генерал пообещал, что не станет жечь город, если его людям позволят спокойно его покинуть. – Он вскинул руки к потолку и ликующе закончил: – Они ушли.
– Они вернутся в Англию? – спросила я. – Все позади?
– Не совсем. Британские войска, стоявшие в Бостоне, временно разместились в Новой Шотландии. Но порты в Новой Англии им больше не подчиняются. Генерал Вашингтон отправляется в Нью-Йорк. Многие полагают, что британцы теперь направятся туда.
Финеас
Но Финеас не вернулся.
Как и Натаниэль, Бенджамин и Джейкоб.
Мы ждали их в июне: после сражения при Бридс-Хилл они записались на военную службу сроком на год. Но теперь, вдохновившись триумфом, которым завершилась осада Бостона, они подписали новые договоры, еще на год. Элайджа и Эдвард присоединились к ним, и дома, на ферме, осталось только четверо братьев. Дьякон скорбно ссутулился, миссис Томас притихла и поседела. Шестеро их сыновей ушли воевать, соблазненные обещаниями революции, которая оказалась куда более изнурительной и куда менее захватывающей.
Я продолжала работать и ждать, но и сама не знала, чего же жду.
Глава 5
Среди держав мира
В первые месяцы 1776 года в колониях стал распространяться памфлет, который я без конца перечитывала, держа наготове перо и бумагу. Памфлет, опубликованный анонимно, носил название «Здравый смысл» и призывал не просто к пересмотру отношений с Англией, но к независимости.
Он был таким длинным, что газеты не печатали его целиком и никто не думал прибить его к дереву или столбу, будто обычное объявление, но Сильванус Конант зачитывал с кафедры выдержки из него; правда, прихожане шикали, едва услышав о независимости, а некоторые даже уходили из церкви.
Слово «независимость» было не из тех, которые склоняют на все лады в каждой беседе; стремление к ней многим представлялось шагом за грань допустимого. И все же это слово превратилось в боевой клич.
Войны хотели не все. И хотя за последний год около сотни мужчин из Мидлборо и окрестностей присоединились к армии Джорджа Вашингтона и каждый месяц в нее вступали все новые местные ополченцы, даже здесь сторонников войны было немногим больше, чем тех, кто ее порицал.
Обвинения в предательстве звучали отовсюду; те, кто хотел оставаться под властью Англии, начали называть себя лоялистами – подразумевая, что для их идейных противников нет ничего святого, что они, вероятно, от природы порочны.
– Кому они лояльны? Королю и флагу? Мне думается, лучше быть лояльным своим соотечественникам, – бурчал дьякон Томас.
Несколько месяцев спустя я получила грязное, замызганное письмо с буквами «Дж» и «П» на сургучной печати и подписью «Полк. Дж. Патерсон, 26-й полк» в уголке. Я осторожно надломила печать, потрясенная, что письмо вообще добралось до меня: от братьев мы не получали ни весточки. Послание состояло всего из нескольких абзацев, содержавших краткие и четкие ответы на вопросы, которые я задавала Элизабет. В самом конце значилось:
Народ следует убедить. Уговорить. Памфлет – лишь первая ласточка, знак, что население колоний смягчается в своем отношении к идеям независимости,
Имя автора памфлета по-прежнему оставалось неизвестным, по крайней мере широкой публике, и я втайне мечтала, что его сочинила женщина. Кто-то вроде меня. И почему, собственно, нет? За анонимной личностью с одинаковым успехом могли скрываться как женщина, так и мужчина. Личность автора занимала меня почти так же сильно, как и написанные им слова.
Джон Патерсон оказался прав. Позже, летом, в декларации, составленной Томасом Джефферсоном из Виргинии, Континентальный конгресс объявил объединенные колонии «свободными и независимыми штатами».
Я написала мистеру Патерсону, решив избавить бедняжку Элизабет от моих идеалистических бредней.
14 августа 1776 года
Дорогой полковник Патерсон!
Я стала замечать красоту, которая нам дается бесплатно, – запах сырой земли, цвет рассветного и закатного неба, утреннюю тишину, чириканье птиц, шум падающего с высоты потока воды. Каждому из нас доступны самые чудесные вещи в мире, и мысль об этом меня утешает.
И все же ничто не порадовало меня больше и не обнадежило сильнее, чем слова только что опубликованной декларации. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Я повторяла эти провозглашения снова и снова, пока они не стали для меня словами нового языка. Теперь даже мои шаги отдаются в такт им. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Никогда прежде сказанное не проникало так глубоко в мою душу и не воодушевляло. Ибо на что нам жизнь без свободы и на что нам свобода без стремления к счастью?
Как вам кажется, в декларации говорится обо всех людях? И о мужчинах, и о женщинах? Ведь ее слова касаются всех – или не касаются никого. Человек не может получить «неотчуждаемые права», а потом объявить, что эти права неотчуждаемы лишь для некоторых. Преподобный Конант объяснил, что «неотчуждаемые» – значит, такие, которые дарованы не человеком, но Господом, принадлежат нам, поскольку мы существуем.
Конечно, здесь есть о чем поразмыслить, есть от чего исполниться надеждой и обрести цель. Те, кто подписал декларацию, отдали в залог того, что в ней сказано, свою жизнь, имущество и священное доброе имя. Имущества у меня нет, моя жизнь не принадлежит мне, но я бы отдала ее в залог декларации, если бы только могла.
Остаюсь вашей смиренной слугой, мистер Патерсон!
Дебора Самсон
Фрэнсис вступил в армию в январе семьдесят седьмого, когда до нас дошли воодушевляющие известия о битвах при Трентоне и Принстоне. Генерал Вашингтон переправился через реку Делавэр в непроглядной тьме, под снегом и градом, больше того, в ночь на Рождество, и застал врасплох полки гессенских наемников. За этим последовала победа над лордом Корнуоллисом, и мы снова загорелись надеждой. Фрэнсис не смог больше ждать.