История Деборы Самсон
Шрифт:
Я поднялась с места. Не могла больше терпеть ее общество. Предполагалось, что я останусь до завтра, когда вернутся дьякон и миссис Томас, но в тот момент я решила, что пешком вернусь в Мидлборо, если придется. Башмаки на мне были крепкие.
– Твоя сестра Сильвия родила еще одного ребенка. Теперь у нее четверо, – торопливо сказала мать, заметив, что я собираюсь сбежать. – Она пишет, что все дети здоровы и крепки.
– Рада, что у нее все хорошо, – прошептала я.
Я надеялась, что у нее все в порядке. Она жила в Пенсильвании.
– У моих детей все в порядке. Я достигла своей единственной цели в жизни.
Я жаждала справедливости – и для нее, и для себя, – но, когда взглянула на нее, жалость взяла верх. Так и было. Она говорила правду. У меня все в порядке. Я здорова, крепка и достигла совершеннолетия, как она и сказала. Оставшись одна, с пятью малолетними детьми на руках, она наверняка не верила, что так будет.
– Он вернулся… на время, после того как ты перебралась к Томасам, – прибавила она. – Он расспрашивал о тебе. Где ты живешь, хорошо ли тебе там. Я думала, он останется. Но он ушел. И с тех пор я его больше не видела.
– Вы позволили ему вернуться? – Приняла ли она его в своей постели, раскрыла ли перед ним объятия, в которых прежде сжимала своих обездоленных, несчастных детей?
– Конечно, позволила. Я всегда только этого и хотела. – Она даже не подняла глаз от вышивки, над которой работала.
– Почему? – Мой вопрос прозвучал будто стон.
– Потому что тогда ты смогла бы вернуться домой, – тихо сказала она.
Я опустилась на стул, с которого встала, пристыженная, удрученная. Мать дала мне все, что имела. А я злилась на нее, потому что она не смогла дать большего.
– Почему вы научили меня читать? – спросила я. – Я была совсем маленькой, а у вас наверняка было много других дел, которые требовали времени и внимания.
– Мне почти ничего не пришлось для этого делать. Я учила старших детей, а ты быстро все схватывала.
Я глубоко вдохнула и решилась:
– Спасибо.
По ее настороженному лицу скользнула тень удивления. Она не ждала от меня таких слов.
– Уильям Брэдфорд верил, что все мужчины и женщины должны уметь читать слово Божие, – сказала она.
– Да. Я знаю. Вы всегда гордились своим происхождением.
Она расправила плечи, вздернула подбородок:
– Наша семья подобна крепкому дереву с могучими корнями и сильными ветвями, приносящему все новых поборников свободы.
Я подумала о том, чем хороши могучие корни и сильные ветви, если мне так и не довелось вырасти или расцвести.
– Уильям Брэдфорд прибыл в эти края больше ста лет назад, – продолжала мать. Ее голос звенел от гордости. – Договор, который тогда заключили сепаратисты, заложил фундамент для войны, которую мы ведем сейчас. Это война Господа нашего. Она идет по Его плану, в назначенное
Я вспомнила свой сон, тот, в котором летела над землей, а подо мной расстилался мир, и не было ни прошлого, ни будущего, но лишь единственное и вечное настоящее. Я решила, что таким Господь и видит мир, когда передвигает с места на место его фрагменты, раскрашивает ту или иную сцену.
– Я мир считаю тем лишь, что он есть. У каждого есть роль на этой сцене; моя грустна, – произнесла я. Как часто я обдумывала эти слова?
Мать подняла на меня глаза, склонила голову к плечу, явно недоумевая:
– Все роли грустны, Дебора. И нам нечасто доводится выбирать.
С этим я не могла поспорить.
Милфорд Кру оказался тщедушным человечком, который состарился прежде, чем действительно стал стариком. Макушка у него лысела, и, чтобы скрыть это, он отрастил длинные волосы: они ложились ему на плечи седоватыми, светлыми локонами. Он снял широкополую шляпу и чуть поклонился мне, приложив одну руку к поясу, а другую выставив вперед, так, словно мы собирались станцевать менуэт. Он и правда не был хорош собой, но более отталкивающее впечатление, чем внешность, произвели на меня его манеры.
Мать настояла, чтобы уложить мне волосы, так что по обеим сторонам моего лица свисали длинные завитые пряди, – это совсем не шло к моим резким чертам и тяжелому подбородку. Я знала, что лучше всего выгляжу, когда убираю волосы назад, в длинную, толстую косу, или когда укладываю их венцом вокруг головы, а сверху надеваю чепец. Прочие прически делали меня похожей на рождественскую гусыню с бантом на шее.
После обмена приветствиями Милфорд Кру обошел вокруг меня, как если бы осматривал корову. Он потянул за ленты моего чепчика, словно хотел, чтобы я его сняла:
– Глаза у вас странного оттенка, не так ли?
Я почувствовала, как мой рот складывается в насмешливую улыбку, и поскорее прикусила нижнюю губу:
– Не знаю. Какого цвета им следует быть, мистер Кру?
– Меня устроил бы голубой, карий или зеленый. Но, насколько вижу, в ваших сочетаются все три цвета.
– Что поделать. Имейте в виду, я норовиста, и мне тяжело угодить. Вряд ли из меня выйдет хорошая жена.
– Это мне не известно. – Он произнес эти слова так, словно удостоил меня великой похвалы.
– А мне известно.
– Вы высокая.
– Да. Я высокая. А вы нет.
Мистер Кру выпятил подбородок и наморщил лоб. От этого он стал походить на козла, которого держал дьякон Томас. Я бы не удивилась, если бы он вдруг принялся беспокойно мекать. Ну и парой мы бы с ним стали – гусыня и козел, запертые вместе на скотном дворе и обязанные выносить гогот и блеяние друг друга.
Он объявил, что не является лоялистом, но и патриотом тоже себя не считает. Для меня это казалось немыслимо.