История Деборы Самсон
Шрифт:
– Отойди, Шертлифф, – бросил Патерсон, подняв на меня глаза. – Спроут, ты тоже.
Финеас взвесил на ладони плетку и хлестнул ею в воздухе. Каждый мальчишка, выросший на ферме, умеет обращаться с плеткой.
– Насколько вы виноваты, генерал? – тихо спросил он. – Сколько людей вы подвели?
– По меньшей мере девяносто восемь, – отвечал генерал.
– Вам не за что держаться, – заметил Финеас. – Откуда мне знать, что вы не убежите?
– К делу, лейтенант, – приказал генерал.
Финеас замахнулся, оскалился и вытянул генерала по спине плетью.
– Один! – проорал
Я закрыла глаза. Он снова замахнулся.
– Два!
К тому времени, когда он добрался до десяти, я вся дрожала, а по лицу у меня текли пот и слезы, но генерал не останавливал избиения, а Финеас, казалось, совершенно забыл обо всем, кроме силы, с которой он отводил руку назад, и удовольствия, с которым работал плетью.
– Достаточно, лейтенант Томас, – прорычал полковник Спроут, поднимая ружье.
Финеас не обратил внимания на его окрик и вновь ударил плетью. С того места, где я стояла, мне не было видно ран на спине генерала, но все мятежники стояли, опустив головы, не находя удовлетворения в происходившем. Солдаты, оцепившие их, были потрясены не меньше, чем я.
– Хватит, Томас, – повторил Спроут. – Опусти плетку.
– Осталось еще восемьдесят семь плетей, – возразил Финеас. – Я хочу справедливости для каждого из этих людей.
– Я не позволю невинному принять наказание за меня, – проговорил кто-то. Один из бунтовщиков вышел вперед и загородил собой генерала. – Я сам приму свое.
Финеас опустил подбородок и понурился, будто придя в себя и поняв, что происходит.
– Ты исполнил правосудие, лейтенант Томас? – спросил генерал.
– Да, сэр, – устало ответил Финеас.
Генерал выпрямился и повернулся к солдатам. Спина у него была изорвана в клочья и залита кровью, но, казалось, он не ослабел и не потерял присутствия духа.
У человека, который вышел из толпы бунтовщиков, он спросил:
– Солдат, ты в ответе за этот бунт?
– Я в ответе за свой вклад в него, генерал Патерсон, и приму наказание за пять человек из своего отряда, которые оказались здесь из-за меня. Мне не платили долгие месяцы. Бумажные деньги, которые я получил, – это насмешка… насмешка над всеми нами. Они годятся лишь на подтирку, а у меня дома жена и пять дочерей, и они уже слишком долго ждут меня. Я отслужил положенные три года, но полковник сказал, что я подписался до конца войны.
– Как твое имя, солдат?
– Капитан Кристиан Марш, генерал, сэр.
– Какого правосудия ты ожидаешь сегодня, капитан Марш?
– Я приму десять плетей за своих солдат. Нет, одиннадцать. Так же, как вы. А потом вернусь на свой пост и останусь там до конца этой Богом забытой войны. Я останусь до конца, сэр, если останетесь вы.
– Согласен.
Капитан Марш разделся до пояса и, сжав зубы и сцепив руки, принял от Финеаса Томаса одиннадцать плетей с тем же стоицизмом, что и генерал. За ним из рядов бунтовщиков выступили другие офицеры, выдвигая свои условия, впрочем ничем не отличавшиеся от первых: одиннадцать плетей, немедленное возвращение к своим обязанностям и обещание оставаться на посту, пока генерал не покинет армию.
Финеас взмок от пота, раскачивался от усталости, но не хотел выпустить из рук плетку. Лишь после
Каждый написал на бумаге свое имя или изобразил свой знак, а генерал Патерсон поставил рядом с каждой подписью свою. К середине дня мятежников опросили, выслушали и наказали согласно их воле. Все они решили вернуться в армию, успокоенные обещанием, что генерал Патерсон продолжит за них бороться.
Всех, кто принял участие в бунте, следовало вернуть обратно на позиции и передать командирам, но прежде их надлежало охранять, как бунтовщиков. Оружие мятежникам не вернули; их разделили на группы, согласно тому, в каком отряде кто числился и в каком лагере был расквартирован, а охранявшие их солдаты получили соответствующие приказы.
Жара и влажность казались непереносимыми, особенно для тех, у кого саднили свежие раны; солдаты, накануне ночью преодолевшие двадцать миль под дождем, утопая в грязи, страшно устали. Отряд с повозками, лошадьми и провизией до сих пор не прибыл, но было решено выдвинуться обратно, в сторону Пикскильской лощины, рассчитывая на то, что мы скоро встретим их и отдохнем, получив подкрепление.
Я весь день наблюдала за Финеасом и замечала, что и он за мной смотрит. Мятежникам позволили собрать вещи и свернуть палатки, и теперь они тихо сидели и ждали приказа выдвигаться в путь. Финеас разобрал палатку, но потом словно лишился последних сил. Я наполнила флягу водой и принесла ему. Он сидел, уперевшись локтями в колени. Он попросил мою пайку рома, но я сказала, что уже использовала ее, чтобы промыть генералу раны.
– Я мог бы всем рассказать, кто ты такая, Роб, – прошептал он, пытливо глядя на меня темными глазами. – Я мог бы рассказать генералу. Но, думаю, он уже знает. Он смотрит на тебя не так, как мужчина на другого мужчину. Когда ты вступилась за меня… ему это не понравилось.
– Зачем бы ты стал это делать, Фин?
Мой голос прозвучал мягко, но я взглянула на него с решительностью.
– Чтобы тебя спасти.
– Ради чего?
Он нахмурился:
– Ты хотела сказать «От чего»?
– Я здесь, Фин. Если бы я искала спасения, то никогда не оказалась бы тут. А если ты на меня донесешь… куда я пойду?
– Может, и я тоже не ищу спасения, – проговорил он и недобро взглянул на меня.
Его вещи в беспорядке валялись на земле, одеяло лежало комом, он по-прежнему был босиком. Он выхватил из рюкзака длинный охотничий нож и, не оглядываясь назад, пошел к генералу.
– Фин? Убери нож в рюкзак, – скомандовала я, но он не обратил внимания на мои слова.
– Я не подписал вашу бумагу, генерал Патерсон, и не принял ваше обещание! – заорал Фин.
Генерал уже успел надеть рубашку, но лямки от амуниции натерли бы ему свежие раны, поэтому я отдала одному из солдат его заплечный мешок и патронташ, ружье и ремень, которым он обычно подпоясывался. Он был безоружен – и не замечал приближения Финеаса.
– Я сказал, что не хочу милосердия! – выкрикнул Финеас, и генерал наконец обернулся к нему.