История Деборы Самсон

Хармон Эми

– М-м, – прошептал он. – Что ж, я не припомню никого, кому она писала бы так же, как вам, – произнес он. – Она дорожила вами.

В носу у меня защипало от слез. Ну и день.

– Она почти десять лет отвечала на мои письма. И вы тоже, – прибавила я. – Хотя… в письмах вы были совсем иным.

Я вдруг поняла, что мне нравится над ним подшучивать. Это помогало мне высвободить чувства, отвлечься от томления, которое жгло грудь.

– Надеюсь, что так. Я писал не солдату. Я писал не по годам зрелой девочке.

– Вы тоже относились

ко мне с добротой.

– Ну конечно.

– Но я представляла вас похожим на преподобного Конанта. Или на дьякона Томаса. Или даже… на Джорджа Вашингтона.

Он прыснул:

– Или Бенджамина Франклина? – И расхохотался.

– Вы встречались с мистером Франклином? – спросила я.

– Конечно, встречался. Дамы его обожают. Все дело в его уме.

– Умный мужчина всегда привлекателен. Что за жизнь он прожил!

– Конечно. – Генерал зевнул, и я тоже.

– Спокойной ночи, Самсон. Сегодня я вами гордился.

Чувства снова вспухли в груди, но на этот раз перелились через край, и по щекам у меня побежали слезы. Я отвернулась, чтобы он этого не заметил.

– Спокойной ночи, Джон, – прошептала я.

Лишь позже, в полусне, я вдруг поняла, что снова сделала это. Снова назвала его Джоном.

Глава 22

Длинный ряд злоупотреблений

Еще две недели гарнизон в Уэст-Пойнте, сонный и довольный, лениво нежился, смакуя послевкусие удачной кампании. Флаги спустили, оружие вернули в арсенал, и все постепенно вернулись к повседневным делам. Погода стояла не слишком жаркая. Но и не холодная. Тишина, спокойствие, почти легкость ощущались вокруг. Но это продлилось недолго. Жара и скука доставляют едва ли не те же мучения, что марш-броски по заснеженному бездорожью, а праздные руки и ум склонны выражать недовольство.

В первую неделю июля температура внезапно поднялась, а сотня солдат и офицеров из бригады генерала Патерсона решили, что им пора устроить свой праздник. Устав от безделья и долгих месяцев, на протяжении которых им не платили ни пенни, мятежники под покровом ночи покинули свои посты, собрались в Уайт-Плейнс и передали генералу, что вернутся на службу, лишь когда получат все, что им обещали.

Уэст-Пойнт погрузился в хаос. Генерал Патерсон приказал Агриппе скакать на север, в Нью-Уинсор, и сообщить о мятеже главнокомандующему, а сам взялся собирать солдат из лагерей, расположенных выше и ниже по течению Северной реки, чтобы отправиться с ними к бунтовщикам и найти выход из создавшегося положения.

Генерал Вашингтон хотел избежать столкновений и провокаций, но в то же время считал, что чем быстрее все разрешится, тем лучше, и потому предоставил генералу Патерсону полномочия поступать так, как тому покажется правильным. К вечеру того же дня была собрана вся гарнизонная легкая пехота, разработан план действий, и мы отправились в путь.

Едва мы переправились через реку и высадились у лагеря в Пикскилле, в небе зарокотало и поднялся сильный ветер. Генерал собирался забрать из расположенных ниже по течению лагерей еще двести пятьдесят человек и удвоить наши силы,

чтобы запугать мятежников и заставить их немедленно капитулировать. Но теперь он приказал солдатам, которых уже успел собрать, выложить из заплечных мешков все ненужное, надеть плащи и приготовиться к марш-броску.

– Выдвигаемся сейчас. Без телег. Без лошадей. Без барабанов. Без предупреждения. Они нас не ждут. Не этой ночью и не в такую погоду. Возможно, мы сумеем покончить с этим, не нанеся никому вреда.

Он хотел, чтобы я осталась и присоединилась к ним позже, вместе с Агриппой и вторым, более медленным отрядом, который должен был доставить телеги, лошадей и припасы. Тогда я смогла бы поехать верхом на Здравом Смысле.

– Нога у вас все еще болит. Вы хорошо это скрываете, но она не зажила.

Я с обидой взглянула на него:

– Неужели вы меня совсем не знаете?

– Слишком хорошо знаю, – пробормотал он.

– Я справлюсь, сэр. Я ваш адъютант. Мне нужно находиться при вас.

Он покачал головой и уступил, но я видела, что он со мной не согласился.

За час до нас в лагерь прибыл полковник Спроут. Он отобрал из своих людей двадцать пять человек, привычных к сложным маневрам и не боявшихся сложной задачи, которую им предстояло выполнить. Бунты в армии никто не любил.

Мы одолели двадцать миль, двигаясь быстро и без остановок, пока дождь бил нам в лицо, а земля чавкала под ногами. Мои сапоги так отяжелели, что я почти решила от них избавиться, но побоялась отстать, пока буду снимать их. К тому же генерал запретил идти босиком. Никто из солдат не снимал обуви.

Я справилась, хотя и не без усилий. Генерал шагал рядом со мной, но мы не разговаривали – из-за грозы и ветра вести разговор не получалось, – и он не предлагал помощи, которую я все равно бы не приняла.

Вероятно, нам послужили укрытием проливной дождь и порывистый ветер, или мятежники не ожидали, что генерал так скоро настигнет их, но, пока они ютились в палатках, не спасавших от ливня, и лелеяли пламя своего недовольства, мы начали оцеплять их лагерь.

Облепленные грязью с ног до головы, промокшие до самых костей, мы успели окружить бунтовщиков прежде, чем они нас заметили, а солнце поднялось над горизонтом и гроза прошла.

Полковник Спроут и его отряд из двадцати пяти проверенных солдат штыками вытолкали из палаток обитателей лагеря, пока мы плотным кольцом стояли вокруг. Никто не пытался сбежать, никто не сопротивлялся, но и милости никто не просил.

Генерал Патерсон велел бунтовщикам выстроиться рядами по десятеро и потребовал, чтобы ответственные вышли вперед.

– Кто руководит мятежом? – выкрикнул генерал Патерсон, повысив голос, чтобы все его услышали.

Никто не двинулся с места и не произнес ни слова. Все понимали, что зачинщики, скорее всего, будут казнены еще до заката.

Генерал мрачно глядел на них. Его лицо было перепачкано грязью, влажные волосы выбились из-под насквозь промокшей шляпы. Когда я накануне брила его, он послал за преподобным Хичкоком, священником, состоявшим при его бригаде, и попросил помолиться с ним.