История Деборы Самсон

Хармон Эми

Мы применили более лихую и энергичную версию тех же движений, тихо напевая в такт, и мне удалось правильно протанцевать всю партию, до самого конца, но я забыла, что должна сделать реверанс, и мы одновременно поклонились и стукнулись лбами.

– Ох! Вот черт. – Генерал рассмеялся и прижал к голове ладонь. Другой рукой он стал растирать мне лоб. – Простите, Самсон. Больно, наверное.

Я хотела разыграть его, но, едва я застонала и пошатнулась, собираясь повалиться на тюфяк и притвориться, что удар и правда

меня оглушил, как он подхватил меня, опустил на пол и, прижимая к груди, принялся пальцами ощупывать мою голову и похлопывать по щекам.

– Дебора. Проклятье. Моя мать говорила, что голова у меня больше и крепче, чем у всех детей, которых она повидала в жизни. Она говорила, что только чудом выжила, когда производила меня на свет. Будь я старшим, моих сестер и в помине бы не было. Не голова, а камень, – причитал он, держа меня в объятиях и глядя с таким видом, словно ожидал, что я вот-вот отойду в мир иной.

Я скосила глаза и высунула язык:

– Я в порядке, Джон. Мне просто хотелось вас разыграть.

Он чуть отстранился, но не выпустил меня.

– Вы хотели… меня разыграть, – без выражения повторил он.

– Да. Но теперь мне очень уютно. Возможно, вы меня укачаете… и споете колыбельную? У вас красивый голос. – Я улыбалась, отчаянно желая, чтобы он рассмеялся, но он лишь сощурился. На миг мне показалось, будто что-то переменилось, но, вероятно, я лишь ощутила то, что кипело во мне.

– Вы назвали меня по имени, – прошептал он.

Так и было. Он сердится?

– Да. Простите, сэр. Я забылась.

Мы оба перестали смеяться. Но он так и не выпустил меня из объятий.

– Уже поздно, – сказал он.

– Да.

Он резко разжал руки и встал. Налил из кувшина воды в стакан, выпил, снова налил и поднес мне.

Я сделала пару глотков и вернула стакан. Я знала, что не следует пить слишком много, иначе придется лишний раз выходить на улицу, когда лагерь – и окрестности – переполнены гостями.

Он поставил стакан на стол, задул свечи и опустился на тюфяк. Я сделала то же, чувствуя, что мне очень жарко и я не хочу кутаться в одеяло, и слишком ясно ощущая присутствие генерала, чтобы надеяться, что мне удастся заснуть.

Я хотела рассказать, что встретила Финеаса, но отказалась от этой мысли. Генерал станет тревожиться, снова заговорит о том, что нужно меня отослать. Нет, мне не хотелось говорить про Финеаса. Пока нет. И даже думать о нем. Но Финеас задал вопрос, ответа на который у меня не было.

– Сэр? – шепотом окликнула я.

– Да?

– Почему вы предложили мне стать вашим адъютантом? Разве адъютантов не выбирают из офицеров?

Он долго молчал, и я подумала, что, возможно, не узнаю правды или вообще не услышу ответа.

– Вы меня удивили. Заинтересовали.

Теперь настал мой черед замолчать, надеясь, что он продолжит.

–

Сейчас я понимаю… что вы меня всегда интересовали. Даже когда вы были лишь голосом, звучавшим со страниц писем, вы не походили ни на кого из тех, кого я знал. Элизабет думала, что вы чудо. Она читала мне отрывки из ваших писем и качала головой. «И как мне на это ответить, Джон?» – говорила она.

– Я никогда не писала о девичьих делах, – произнесла я.

– Нет. Никогда. – В его голосе звучал смех.

– Предполагалось, что я буду учиться искусству письма и ведения пристойных бесед. Но я жаждала новых знаний и потому была счастлива, когда поняла, что Элизабет готова говорить о серьезных вещах и глубоких мыслях.

– Она говорила, что чувствует себя так, будто ее допрашивает опытный судья, и порой отдавала мне письма. Так я… так я тоже втянулся. Я не возражал. Когда я писал о том, что привело к войне, я упорядочил и прояснил собственные убеждения.

– Мне очень нравились ваши письма. Думаю… если бы я не родилась девочкой, тем более служанкой, я бы хотела изучать право. С вами в Йеле учились женщины?

– Нет. Но уверен, вы бы добились своего.

– Женщин принимают в университеты?

– Нет. Не принимают.

– Быть может, после войны… если я останусь Робертом Шертлиффом, смогу поступить в университет. – Сердце у меня быстро забилось. Я не осмеливалась мечтать о том, что будет завтра или позже в будущем. Но, возможно, мне удастся прожить жизнь, выдавая себя за мужчину. И если не полностью, то хотя бы то время, которое понадобится, чтобы осуществить все, чего я хотела и для чего требовались штаны и утянутая корсетом грудь.

– Вы продолжите этот маскарад? – тихо спросил он. – Значит, в женской участи для вас нет ничего привлекательного?

– В ней есть многое, – прошептала я, но перечислять не стала.

Мне хотелось ощутить, как подол платья щекочет ноги, как волосы тяжелой копной ложатся на плечи. Были и другие вещи, о которых я прежде не думала, но которые интересовали меня теперь, после встречи с ним.

От одной этой мысли у меня заболела грудь и стало тянуть в животе, но я постаралась отвлечься от этой неутолимой жажды и сосредоточилась на разговоре:

– Натаниэль однажды сказал мне не притворяться тем, кем я не являюсь. Но я делаю вовсе не это.

– Разве нет? – рассмеялся он.

– Нет. Я пытаюсь быть тем… кто я есть. – Он ничего не ответил, и мои слова повисли в воздухе. Я продолжала: – Элизабет написала мне, что однажды я стану женщиной, внушающей восхищение. Она была ко мне очень добра.

– Она была очень добра ко всем, – сказал он.

– Хм-м.

– Что означает это «хм-м»?

– Это меня не утешает. Если она была очень добра ко всем, значит, в том, что она относилась так ко мне, нет ничего особенного.