История детской души
Шрифт:
— «Лионель», ответил он.
— «Лионель, как странно — что такое Лионель — цветок?»
— «Нет, твое имя — цветок.»
— «Да, наш куст жасмина зацвел в то самое утро, когда я родилась — оттого меня и назвали — Жасминой. Мое имя мне нравится больше, нежели твое.»
— «И мне тоже,» улыбаясь сказал Лионель. — «Мама зовет меня — Лиля.»
— «Это мне нравится. Это мило — и я буду так звать тебя — Лиля,» объявила Жасмина и, ласково обвив своею ручкою его шею, сказала: «будь добр мальчик, Лиля, теперь расскажи мне сказку!».
Глава V
Лионель
— «Что -же, не будешь рассказывать?» терпеливо подождав с минуту, сказала она. «Какая это у тебя книга?» И она своим розовеньким пальчиком дотронулась до книги, которую держал Лионель.
— «Это Гомер», ответил Лионель, «мой воспитатель уехал сегодня с утренним дилижансом и эту книгу забыл — теперь мне надо ее послать ему по почте.»
— «Конечно, послать надо», — одобрительно подтвердила Жасмина. «А что такое Гомер?»
— «Он был великий поэт, самый древний из всех поэтов; насколько известно, он был родом из Греции,» пояснял Лионель, «и жил очень, очень давно. В этой книге он рассказывает историю Троянской войны — это эпическая поэма.»
— «Что такое эпическая поэма»? спросила Жасмина, «и что такое Троянская война?»
Лионель чуть слышно засмеялся.
— «Ты бы не поняла, милая, если бы я и объяснил тебе», покровительственно сказал он, — он чувствовал себя совсем взрослым перед этой наивной малюткой! «Гомер писал стихи — ты знаешь-ли, что такое стихи?»
— «Конечно, знаю», сказала она, наклонив свою головку к нему на плечо. «Я много стихов выучила, вот я тебе скажу:
«К Себе детей Ты кротко звал! Смотри, как беден я и мал! Склонись, Господь, к моей мольбе, — Господь, прими меня к Себе!».
И она взглянула на него с одной из своих радужных улыбок.
— «Хорошо я сказала?» спросила она.
— «Очень хорошо», задумчиво промолвил Лионель, с грустью вспоминая, что его отец называл «дикарями» тех, кто веровал во Христа…
— «Ну, так расскажи мне про этого Гомера и про Троянские войны», сказала она, как котенок, ласково прижимаясь к нему. «Это будет про ангелов?»
— «Нет,» ответил Лионель, «это все про героев-богатырей — и все они дрались между собою из-за одной принцессы, которую звали Еленою, и которая была удивительной красоты.»
— «Зачем же она позволяла им драться»? с серьезным видом спросила Жасмина, «она была не добрая, если не жалела бедных богатырей: ей бы надо было их всех помирить.»
— «Но они не могли», сказал Лионель — «понимаешь, они сами этого не хотели.»
— «Странные же они были, эти богатыри», проговорила Жасмина — «Где они все теперь?»
— «О! они давно, давно все умерли», засмеялся мальчик — «а иные утверждают, что они даже никогда и не жили!»
— «О! так это сказки, как «Кот в сапогах», сказала Жасмина — «и твоя книжка — волшебная книжка, как моя. „
Лионель никогда не видал того, что Жасмина называла „ волшебной книгой»: отец его был мнения одного из инспекторов школ в Англии, г-на Гольмана, который в своем циркуляре напечатал, что «волшебный сказки имеют пагубное влияние на развитие, как нравственное, так и умственное, так как заключаюсь в себе противоречие тому, что познано наукою и опытом.»
Итак, на вопрос Жасмины Лионель мог дать лишь отрицательный ответ.
— «Ну, так я тебе расскажу что-нибудь из моей книжки,» сказала она.
Серьезно и задумчиво устремив вдаль свои глазки, точно там вставало перед ней некое видение, она ровным голосом начала:
— «Была раз маленькая девочка, и был маленький мальчик — не старше нас с тобой, они были хорошенькие и добрые, и был у них старый дядя, злой-презлой. Он их терпеть не мог, потому что они были хорошие, а он был дурной — и вот, в один прекрасный день он повел их в большой, дремучий лес, куда и солнышко заглянуть не могло, и там их оставил. Когда они остались одни — они походили, походили, и увидели, что больше не выйти им из дремучего леса… они очень устали, и кушать им очень захотелось — ну, и они обняли друг друга — вот так», и Жасмина ближе прижалась к нему — «помолились Богу и легли и — тут же, оба умерли, и Господь взял их прямо на небо к Себе. И тогда все малиновки в лесу так были огорчены! Они прилетели к ним и покрыли их красивыми зелеными и красными листьями — это Господь велел малиновкам так похоронить их, потому что они были хорошие, а дядя их был дурной — и малиновки сделали так, как сказал им Господь.»
К концу рассказа ее голосок все больше и больше затихал, и она уже чуть слышно спросила, глядя на него из-под отяжелевших век.
— «Хорошая моя сказка?»
— «Очень хорошая», ответил Лионель — в эту минуту насколько он себя чувствовал старше ее! И бессознательно он обнял ее крепче, точно желая от чего-то уберечь…
— «Я думаю», невнятно проговорила она — «это твои глупые Троянские войны меня усыпили…»
По полураскрытому ее ротику и тихому, мерному дыханию видно было, что она тут же заснула. Лионель сидел не шевелясь, бережно поддерживая ее своей рукой и задумчиво озираясь. Прямо перед ним виднелся иконостас, на котором были изображены лики двенадцати апостолов: они смотрели на них каким-то испытующим взглядом. Он, конечно, знал их историю — знал, что все они были простые рыбари с берегов Галилейского озера, что их призвал Иисус, сын Иосифа плотника, и что они следовали за Ним всюду, когда Он проповедовал новое, странное учение Любви, которое казалось безумием для мира, погрязшего в злобе и во лжи. Они были люди бедные, самые обыкновенные, не было между ними ни царей, ни полководцев, ни героев, и не отличались они ни знатностью, ни ученостью, и однако в истории человечества они имеют значение, какого не имели и самые высокие цари!
Как было это странно, очень, очень странно — думал Лионель — но всего изумительнее, что простой человек, сын плотника, мог заставить уверовать в Себя, как в Бога, и что вера в Него стоит незыблемая все эти тысячу восемьсот лет! Что же сделал Он? Ничего — кроме добра. Чему учил Он? Только самоотвержению и любви.
Все воспитатели Лионеля, которые, каждый по-своему, воспитывали его детский ум, сходились в том, что признавали в Иисусе Назарянине высокий образ мудрости, чистоты и доброты. Обо всех самых великих философах, мыслителях, ученых — даже о Сократе и о Платоне, найдется что сказать — в порицание и обличение. О Христе — сказать нечего… подобного Ему никогда никого не было.