История ислама
Шрифт:
Если главноначальствующего в провинции, наместника, как можно его назвать совершенно подходящим по настоящим порядкам титулом, избавляли от забот по гражданскому управлению, то положение его требовало большего внимания во всех других отношениях. Приходится снова отметить, что наместник халифа в качестве наместника пророка, исполняющий все по полному авторитету последнего, касающемуся государственного и церковного ведения, считался не только военачальником, но также предстоящим на молитве и судией всех членов общины, подчиненных его главенству. Подобно владыке в Медине, он руководил самолично богослужением в пятницу, а в хутбе возносил моления за главу государства — знак покорного подданства. Подобно тому, как и издавна, пред «Богом и его посланником», так и перед наместниками халифа разбираются все споры между правоверными. Легко поэтому понять, что в обширнейших наместнических округах, и без того заваленных разбирательствами правовых вопросов, возникавших беспрестанно между правоверными и данниками, понадобилось вскоре учреждение самостоятельных судебных инстанций, тем более что наместнику почти всегда приходилось отсутствовать в дальних походах. Со времени Омара появляются уже рядом с наместниками настоящие судьи (кадии). При постоянно увеличивающейся потребности в устройстве общественных отношений число их становится все многочисленнее, так что в позднейшие времена в каждом местечке появляется особый судья. Решения свои почерпает он, понятно, из Корана и тех преданий, в которых сохранились соответствующие случаи из жизни пророка. Подобное судопроизводство, в особенности вначале, должно было быть, само собой разумеется, во многих отношениях несовершенно, равно неуместна оказывалась и зависимость его от администрации. По-прежнему в руках наместника была верховная власть, ограничиваемая лишь личными повелениями халифа. Не связанный никакой установленной нерушимо законностью, наместник действовал довольно часто по своему произволу, в особенности по отношению к иноверцам. Мусульманина обидеть было трудно: он не стерпит несправедливого обхождения с ним и не побоится пожаловаться прямо халифу на невыносимого начальника, а если властелин мудр, то, конечно, он отнесется с уважением к свободолюбию, присущему арабам. Стремясь к той же цели — закрепить по возможности владычество ислама и мусульман над покоренными странами и выставить свое преобладание особенно ярко с внешней стороны, — появились и еще несколько отдельных мероприятий: это было изгнание иудеев и христиан из Аравии и введение собственного мухаммеданского календаря. Последнее случилось в 16 г. (637). Как говорят, Омар колебался сначала, с какого момента следует начать летосчисление — от года ли рождения или от призвания пророка, но по совету Алия эра должна была начинаться с бегства. Причину нового летосчисления следует искать в разнообразии календарей греческого, сирийского и персидского. Явилась потребность обозначения времени
Замечательно, что именно эти самые мероприятия, продержавшиеся сотни лет, проводимые в известном направлении неуклонно и по сие время, не привели к достижению задуманных мудрым халифом целей; сложилось множество различных причин, весьма впрочем однородных, географического и исторического свойства, ставших поперек дороги всем благим намерениям Омара. Между тем остальные, обнародованные этим же самым халифом, распоряжения, почти все продержавшиеся лишь короткое время неизменно в его духе, оказывали впоследствии, как раз наоборот, влияние неизгладимой устойчивости. Так что без особого преувеличения можно сказать: лишь остатки старинной организации Омара предохраняют от разрушения и поныне полуразваливающийся государственный строй турецкой империи. Причины этого, кажущегося на первый взгляд, противоречия легко объяснить.
Дабы обозначить направление, которое приняли главнейшие распоряжения Омара, можно их рассматривать как опыт устройства религиозно-военной общины, построенной на национальной основе. Но не Омар выдвинул общность имущественную, творцом ее был сам Мухаммед. Положенное пророком в основу системы равенство всех мусульман, конечно, есть не что иное, как новое, довольно счастливое выражение истинно демократического самочувствия, которое и по сие время лежит в крови свободного араба. Пророк позаботился, разумеется, выдвинуть на первый план право божие, т. е. свое собственное, и провел его не без некоторых противоречий, а также при всеобщем дележе добычи сумел оделить некоторые личности особенными подарками. Таким же образом и при Омаре установленный годовой доход распределяется по известным ступеням. Тем не менее остается неизменным основной закон: все государственные налоги составляют общую собственность всех мусульман и за вычетом расходов, необходимых для удовлетворения общественных потребностей, должны быть поделены между всеми членами общины — разве же это не чистый коммунизм, такой именно, какой был заведен и среди первых христиан. Конечно, там руководило воззрение идеального свойства, выраженное в следующем изречении: «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» [198] . Увы, в настоящее время у мусульман и в этом исконном воззрении оказывается большая прореха. Право на участие в государственном доходе признавалось по теории за каждым приверженцем истинной веры. И Омар весьма настоятельно предписывал своим наместникам неоднократно, чтобы каждый новообращенный немедленно же получал право пользования годовым окладом. Во всяком случае этому основному положению нередко служило непреоборимым препятствием действующее другое предписание, на основании которого ни один правоверный не имел права владеть землею в покоренных провинциях. Поэтому одним только беднякам ввиду подобных условий приносило материальную выгоду принятие веры победителей; за кем же считалось недвижимое имущество, тот, несмотря на высокую поземельную подать, чувствовал себя вообще лучше, оставаясь верным вере своих отцов. Оттого попадаются, особенно между крупными владельцами земли в Персии, многие остававшиеся в течение целых столетий настоящими хранителями и сберегателями народной веры и народных нравов, находясь по отношению к исламу в более или менее скрытой вражде. Все же выгоды, представляемые вероотступничеством, особенно вначале, были весьма значительные: новообращенных принимали охотно на должности надзорщиков за взиманием податей, так как в этом деле необходимее всего было знание местных обстоятельств и языка страны, места же эти доставляли значительное влияние, не говоря уже о незаконных поборах, которые при этом часто практиковались. К этому следует прибавить, что древняя религия персов и восточное христианство именно в это самое время находились в сильнейшем упадке. Вот причина, почему в первые времена, до возрождения сильного национального чувства между персами, ислам имел изумительный успех в покоренных областях. Вначале делалось это очень просто: переходящий в мусульманство передавал свое недвижимое имущество пребывающим неизменно в вере отцов оседлым жителям в месте своего жительства, а те принимали на себя вместе обязательство обработки участка и продолжали выплачивать следуемый поземельный налог. Но с каждым новым обращением в государственную казну поступало все менее и менее, ибо пропадала соответствующая часть поголовной подати; между тем приходилось выдавать все более и более денег в качестве уплаты годового оклада новообращенным. Дошло постепенно до того, что равновесие государственных финансов начало заметно колебаться от продолжавшегося порядка вещей. И действительно, уже при Хаджжадже, наместнике халифа Абд-аль-Мелика в Ираке и Персии, пришлось в 81 г. (700) обнародовать постановление, что отныне все новообращенные обязаны будут платить поголовную подать. Уже не первый раз отменялись по необходимости главнейшие постановления Омара; вскоре после смерти халифа были так же точно нарушены другие два. Мы видели раньше, что Мухаммед, в своем стремлении «привлечь сердца», позаботился одарить значительными подарками влиятельных людей из числа прежних своих неприятелей; начало этому положено было тотчас после взятия Мекки. При Османе же (23–35 = 644–656) многие из тех, которых сам пророк приучил к особенным подачкам, вошли в силу. Они сумели настроить слабого властелина так, что он стал назначать то тому, то другому вместо следуемого ему простого годового оклада несравненно высший доход, к величайшему ущербу и унижению всех остальных правоверных. Рядом с явным нарушением правомерного равенства всех членов общины возникло впоследствии еще более печальное злоупотребление, ибо одновременно забыто было старинное запрещение владения правоверным землей. Уже и сам по себе араб всегда отличался перед всеми чрезмерною жадностью, а тут еще эту ненасытную натуру стали подгонять постановления ислама, как бы намеренно разжигая хищничество бедуина с целью распространения нового откровения. Вот причина, почему Омару приходилось вечно быть не в ладах со своими наместниками: почти ни один из них не желал доить корову исключительно на пользу государственной кассы. Но если этот честный и вместе неумолимый властитель доводил ревность наблюдения за основными своими законами до крайних пределов, так что запретил даже Амру и Са’ду строить для себя дома в главных их квартирах, то у Османа не оказалось ни авторитета, ни желания держать в ежовых рукавицах своих приближенных. Естественным следствием новых порядков было то, что вскоре при взимании податей даже сами наместники стали грабить, а вслед за тем все, кто только мог, начали захватывать, с согласия халифа и даже без спроса, государственные имущества. Ради приличия вносилась в казну самая низкая арендная плата, все же имеющие власть и их друзья обогащались на этом самым постыдным образом.
198
Деяния Апостолов, гл. 4, ст. 32.
И в другом отношении демократически-коммунистическое управление, заведенное Омаром, оказалось лишь грезами: не раз эта идеальная равноправность всех мусульман уступала пред грубым напором действительности. Дело в том, что арабы, как и всякий юношески мощный народ, ощущали инстинктивное отвращение ко всем принадлежавшим к чуждой нации, и это нерасположение разрасталось у них кроме того по естественному чувству презрения победителя к побежденному. Новообращенные из персов и сирийцев поняли вскоре, что принятие арабской религии далеко еще не приравнивало их к арабам-покорителям. По древним арабским обычаям, дабы быть принятым в круг покорителей, надо было примкнуть к одному из племен; но такие переметчики инородного происхождения и в доисламское время никогда не считались совершенно равными с настоящими членами племени. В глазах гордых сынов пустыни, кичившихся истой своей арабской кровью, они почитались едва ли выше вольноотпущенных рабов; как и эти, они становились в положение клиентов и находились в известной зависимости от своих покровителей-господ, которые глядели на них сверху вниз и относились к ним полупрезрительно. Со временем, конечно, удавалось выдвигаться и им благодаря личным достоинствам, но подчиненное положение клиента, по крайней мере в более древнюю эпоху, никогда не забывалось совершенно; достаточно одного примера: даже Тарик, покоритель Испании, бывший когда-то рабом Мусы, должен был в качестве клиента терпеливо выносить побои от своего покровителя.
Как ни недолговременно просуществовала система Омара в полном ее объеме, но под давлением могучей энергической волны, направлявшей неуклонно и сглаживавшей взаимные противоречия религиозной основы и национальных побуждений, владычество ислама и арабов было обеспечено на целое столетие и закреплено над покоренными народами. Проведено было раз навсегда резкое отличие между приказывающим — правоверным, и повинующимся — неверующим, работающим для своего господина. В некоторых частностях форма могла изменяться, но содержание, дух государственного строя и поныне не изменились во всех истинно мухаммеданских странах. Конечно, этому много поспособствовало устройство войска, которое даже и по внешней форме очень долго не подвергалось никаким изменениям. Везде, где только существуют мусульманские воины, неверные не имеют права носить оружие; очень естественно поэтому, что мужественная гордость — принадлежность одних, а раболепство — других — укоренялись в течение целых поколений все прочнее и пропасть между обоими наслоениями населения становилась все шире. Наконец, когда под этим все возрастающим давлением подобных отношений большинство покоренных обращаются в ислам, силы арабской расы иссякают, а появляющиеся на историческом горизонте новые мощно-юношеские народы набрасывают и на победителей и на побежденных общее ярмо. И, в свою очередь, начинают они постепенно применять положения Омаровы к другим нациям — будь это в Индии, в Малой Азии или же на полуострове Балканском.
Но до наступления окончательного упадка еще долгое время предстояло арабам совершать необычайные успехи и покрыть свое имя неувядаемым блеском. Конечно, если взвесить последствия и влияние религиозного и политического владычества арабов, сообразуясь с полученными ныне результатами, можно, пожалуй, прийти к выводу, что возникновение ислама было несчастьем для человечества. Тем не менее при начертании системы Омар руководился в сущности чисто гуманными взглядами. Охотно отмечаем снова, что бездельная жестокость была чужда характеру араба; равным образом никогда не приходило ему в голову навязывать свою религию тем, кои по предопределению Божию настолько слепы, что не в состоянии познать всей возвышенности ее целей. Но эта презрительная терпимость к иноверцам, будь она в десять раз сноснее, чем страсть к насильственному обращению ревнителей Христовой веры, приводит к заключению, что существование покровительствуемых данников было обеспечено не чем иным, как желанием воспользоваться плодами их трудолюбия. Продолжая приведенное сравнение, арабы не были, конечно, настолько глупы, чтобы сразу зарезать курицу, несущую им золотые яйца; но они не были также в состоянии уравновесить свои притязания сообразно с экономическим положением покоренных земель. Настолько, однако, прозорливости хватало и у них, чтобы не заметить вскоре, что производство, зависящее прямо от известных методов культуры, какими велось сельское хозяйство в Ираке и Египте, не могло выносить ни произвольного вмешательства, ни полнейшего запущения. Не прошло и 50 лет после покорения, как победители предприняли меры к восстановлению полуразрушенных, по необходимости в военное время, а позже — по нерадению, водяных сооружений. Одного они не могли себе уяснить: ошибочности всей системы податной операции. Дело не столько в абсолютной высоте нормы податей, сколько в ошибочности самого правила, по которому вообще не обращалось никакого внимания на действительный доход; раз навсегда неизменно расценены были платы — поголовная и по пространству. Подобная система мало-помалу высасывала все соки из самых богатых провинций, по преимуществу в тех странах, где постоянные войны и без того разоряли население, подвергая его значительным потерям. А между тем все жители каждого округа обязаны были по закону круговой ответственностью по взимаемой с них подати. Разорение каждого отдельного лица падало таким образом одновременно и на его соседей; поэтому естественно, что с самого раннего периода стало замечаться
Однако арабы сделали нечто большее, чем просто прожить столетия два на счет своего ближнего. Уже не раз в течение нашего повествования мы указывали, в каком страшном состоянии упадка находились восточные провинции греческой империи и государство Сассанидов перед завоеванием их мусульманами. Там и здесь царило вышколенное, но одряхлевшее, никогда не заботившееся о потребностях народа, чиновничество; церковные порядки были просто невыносимы; самая цивилизация, доведенная до высшей степени утонченности, не была оживляема никакими высшими духовными стремлениями. Словно зигзагами молний пронесся над этими странами арабский народ, пышущий юностью и мощью. Не следует забывать, что эта эгоистическая и варварская, но умная и склонная к развитию раса, со всеми ее недостатками и преимуществами, была носительницею новой религии. При всей национальной ограниченности основных понятий богопочитания вероучение это положило предел неприличному двубожию среди христианских монофизитов, а персов освободило от всей невыносимой тяжести гнета иерархии государственной церкви. Вот что вдохнуло новую жизнь в одряхлевшие страны. Даже негодование, возбужденное по религиозным и национальным побуждениям ввиду насильственного вторжения, послужило к спасительному пробуждению; здоровая кровь естественно развивавшегося народа действовала освежающим образом на погруженные в дремоту остатки персов, арамейцев и коптов. Полигамия в соединении с постоянными военными походами в разнообразнейшие страны ускорила прирост арабов в покоренных странах в неслыханных доселе размерах, а правило степей, что законность происхождения зависит не от матери, а от отца, способствовало везде к возникновению смешанных рас. В некоторых местностях, как, например, в западной Персии, а впоследствии в Испании, это скрещивание дало счастливые результаты, и арабский основной элемент через примесь чуждой крови скорее развивался, чем вырождался. Конечно, и араб никогда не был в состоянии отрешиться от своей натуры; исконная семитическая узость религиозных и политических взглядов налагала не раз свою тяжкую руку на народы Средних веков. И ныне ислам, если не брать в расчет необразованные народы, для которых он более или менее еще пригоден, составляет непреоборимую препону для всякого прогресса, всякого возрождения. Было бы, однако, великим заблуждением считать самый факт существования Мухаммеда гибельным для дальнейшей судьбы Востока. Еще до появления арабов персы заняты были самоистреблением, а восточное христианство уже в течение целых столетий выказывало свою полную неспособность цивилизовать эти страны. Если даже смотреть на историю просто как на борьбу за существование, в которой прав всегда сильнейший, и в таком случае нельзя не признать, что для народностей Малой Азии становилось истинным благословением, когда арабы положили основание для новой, единственной существовавшей в Средние века цивилизации. Действовали они столь же благотворно, как и германцы, разбившие вдребезги древнюю Римскую империю. В обоих случаях, конечно, новые люди поступали довольно жестоко. В то же время как германизация Запада, нельзя же этого скрыть, привела покоренные народы к зимней, положим, очень здоровой, спячке, изворотливые, подвижные и хитрые семиты способствовали посеву блестящего, хотя и быстро промелькнувшего, весеннего расцвета, доставившего тем не менее всему человечеству довольно прочные плоды. Чем обвинять ислам за быстроту его увядания, следует скорее быть ему признательным за то, что послужил могучим посредником для передачи греческих знаний и восточного образования в эпоху, когда отношения между королевством немецким и халифатом кордовским были приблизительно такие, какие существуют ныне между Россией и Францией.
В 23 г. (644) Омар не успел еще переступить границ зрелого возраста [199] ; сильный по натуре, он переносил напряжения и заботы бурной жизни гораздо легче своих предшественников, Мухаммеда и Абу Бекра. И вдруг, в самый разгар великого дела распространения и укрепления ислама, насильственная смерть нежданно сразила повелителя. Только что вернулся он из паломничества в Мекку, которым ежегодно руководил. В столицу прибыли [200] , по обыкновению, для личных переговоров с халифом некоторые из наместников. Между ними находился и Аль-Мугира Ибн Шу’ба, недавно поставленный наместником в Куфе; это был энергический администратор, но бессовестный и алчный человек. Раз, когда халиф проходил через площадь, приблизился к нему христианин перс, по имени Фируз, военнопленный раб, прибывший в Медину в свите наместника. Стал он так жаловаться на своего господина: «О повелитель правоверных, защити меня от Мугиры Ибн Шу’ба, который взимает с меня тяжкую подать». Повелитель спросил: «А сколько обязан ты выплачивать?» Раб ответил: «Два дирхема ежедневно». — «Чем же ты их зарабатываешь?» — «Я плотник, каменщик и кузнец». — Халиф проронил: «Оброк невелик по сравнению с тем, что ты знаешь. Я что-то слышал, ты хвастался, говорят, что можешь и мельницу построить, мелющую при помощи ветра» [201] . — «Да, могу», — отвечал раб. Халиф заговорил полушутя: «Так сделай мне такую мельницу». — «Если мне доведется остаться в живых, я тебе сострою такую мельницу, о которой станут все люди говорить на востоке и западе». Затем он повернул круто и исчез. Обратясь к сопровождавшим его, халиф промолвил спокойно: «Раб, кажется, вздумал мне грозить», — и направился домой. На следующее утро, когда халиф стоял в мечети на молитве, Фируз бросился вперед, яростно расталкивая толпы правоверных. Шесть раз сверкнул в воздухе кинжал о двух лезвиях с рукояткой посредине. Одна из ран, нанесенная в нижнюю часть живота, оказалась безусловно смертельной. Махая неистово кинжалом направо и налево, раб проложил себе дорогу чрез пришедшую в ужас толпу и исчез. Один из сыновей Омара, Убейдулла, наткнулся на убийцу несколько дней спустя; он умертвил его, как рассказывают, вместе с женой и дочерью, находившимися тут же при нем. Та же участь постигла и Хурмузана, подозреваемого, вероятно неосновательно, что знал раньше о покушении.
199
По различным сведениям, возраст его определяют между 54 и 66 годами. Так как он примкнул к пророку, будучи еще довольно молод, во всяком случае ему не могло быть более 60 лет.
200
Раб Мугиры прибыл вместе со своим господином в столицу. Между ними установились оригинальные отношения: Мугира дозволял рабу своему брать работу с тем, чтобы он вносил известную сумму из получаемого заработка. Не следует при этом упускать из виду, что господа имели полное право распоряжаться своими рабами, как хотят, но обязаны были только обходиться с ними не жестоко. В данном случае дело шло не о поголовной подати, а о частном правовом вопросе.
201
При всех громадных успехах внешних Медина оставалась по-прежнему маленьким городком, так что прибытие искусного перса могло легко дать пищу разного рода толкам о ветряных мельницах, про существование которых арабы и не слыхивали. Даже ныне верхний подвижной жернов поворачивается у них рукою.
Меж тем, распростертый на смертном одре, Омар выносил самоотверженно, почти спокойно все мучения. Он знал, что смерть неизбежна, и возрадовался, когда услышал, что клинок, поразивший его, был направлен рукой неверного. Единственной заботой для него было положение, в котором очутится ислам по его кончине. Все зависело от выбора нового халифа, его способностей руководить государственными делами; трудности управления все росли и расширялись. Омар хорошо понимал те опасности, которые грозили в будущем общине. Его энергические отношения к своим наместникам постоянно это подтверждали. Он был глубоко убежден, что одно только неуклонное следование преданиям, завещанным Мухаммедом и Абу Бекром, может устранить все эти опасности. Вот почему решился умирающий предоставить это высшее достоинство Абдуррахману [202] Ибн Ауфу, одному из старейших сподвижников пророка, у которого находил он высшее, по его мнению, достоинство — самоотречение. В войнах же, веденных при пророке, Абдуррахман выказывал постоянно необычайное мужество; об остальных его способностях ничего более неизвестно. Был он к тому же бескорыстным в высокой степени человеком, что и проявил немедленно. Устрашенный предложенной ему ответственностью, он отклонил решительно управление халифатом. Назначить же на его место другого Омар не решался [203] . Он собрал вокруг своего одра, кроме Абдуррахмана, и других четырех наидовереннейших сподвижников Мухаммеда: Алия, Османа, Зубейра и Са’да Ибн Абу Ваккаса — и предложил им выбрать властелина в течение трех дней. В это время Тальха находился в отсутствии; предполагалось, если он успеет вернуться, и его присоединить к сонму избирателей. Затем халиф отдал последние распоряжения касательно семейных своих дел, взял слово с Айши, что она похоронит его в своем доме рядом с пророком и Абу Бекром, и мирно скончался, вверяя свой дух милосердию Господа, 26 Зу’ль-хиджжи 23 (3 ноября 644).
202
Имя это значит «раб Всемилостивого», точно так, как Абдулла — «раб Божий», а Убейдулла — «нижайший раб Божий».
203
А почему — неизвестно. Надо полагать, что обоих, имевших ближайшее право — Алия и Османа, — он считал неспособными. Между тем ему казалось несправедливостью, а если принять во внимание сложившееся мнение у правоверных — то и опасным обойти первенцев двух самых почитаемых семей; им более было это неудобно после неудачной попытки назначить Абдуррахмана, безразличного для обеих сторон.
Из трех основателей ислама — вдохновенного религией Мухаммеда, детски верующего Абу Бекра и энергического Омара — последний, рассуждая по-человечески, был самым могучим из всех и наиболее выдающимся. С первого же момента присоединения к маленькой группе правоверных он сразу позаботился придать настоящий внешний вес исламу, выступив бесстрашно в виду целого народа с открытым исповеданием веры, и вызвал даже у противников уважение. Таким оставался и до самого конца — человеком дела, воплотившим за пределами Аравии мысли и поучения Мухаммеда. Было бы, конечно, несправедливо отнимать от пророка его (великой заслуги — живого проникновения религиозной идеей и счастливого применения ее к потребностям народа; но в той же мере нельзя также оспаривать, что без Омара ислам продержался бы успешно только в Аравии, и то, быть может, не особенно долго, но никогда не стал бы религией полумира и не послужил бы основой могущественного государственного устройства. Было уже неоднократно указываемо и раньше, что в качестве государственного организатора Омар мало внес творческих идей и черпал большею частью материал свой из развития основных положений системы Мухаммеда. Но гениальная манера, с которой он принялся за окончательную отстройку государственного здания, выказала не только могущество необыкновенно сильной воли, но и верный инстинкт, пред которым раскрываются все потребности времени, ускользающие часто от исследователя с обширным образованием и способного к методическому размышлению. Этот инстинкт, собственно, и составляет неотъемлемую принадлежность истинно государственного человека. Ко всему этому обладал покойный халиф и другими редкими качествами, необходимыми каждому властителю: строгой и нелицеприятной справедливостью, прозорливостью в делах, необыкновенно счастливым умением выбирать себе помощников [204] и, наконец, весьма ценною способностью самоотречения там, где нужно было подчинить личное воззрение всеобщему благу. Наружному блеску и утехам жизни придавал он не более цены, как и Абу Бекр. Его торжественные выходы и обращение с правоверными неизменно отличались, как и при его предшественниках, необычайной патриархальностью. Это был прирожденный властелин. Энергия, неизбежная принадлежность подобных натур, доходила у него до крайних пределов беспощадности, проявлялась иногда даже некоторая склонность к жестокости. Всего более, конечно, ощущали ее данники; самая история его умерщвления может служить наиосязательнейшим примером холодного презрения, с которым привык он глядеть на все интересы этих неверных; но не следует забывать, что это было воззрение целого народа, можно сказать, целой эпохи; далее на Западе встречаются многочисленные примеры иногда еще с большей жестокостью проводимого грубого обращения с народом. Во всяком случае, если он нисколько не дорожил жизнью и благосостоянием правоверных, когда дело шло о достижении известной цели, зато никогда не доходило у него до проявлений полной бесчувственности, а тем паче радости при виде пролитой крови. Наоборот, в преданиях сохранилось множество рассказов, описывающих по преимуществу простоту образа его жизни; они затрагивают также многие симпатичные черты этого мощного властелина, умевшего, когда нужно, быть трогательно гуманным.
204
Конечно, встречались между его офицерами и наместниками иногда весьма сомнительные личности, хотя бы только что упомянутый Мугира. Но в тяжелое военное время приходилось поневоле обращать внимание не на нравственность, а на годность. Даже Абу Бекр, выказавший в своем стремлении к справедливости еще более гуманный характер, считал, однако, невозможным обойтись без Халида, несмотря на всю его дикую жестокость. Насколько мы можем судить, лишь однажды, в 21 г., поступил Омар несправедливо, отставив Са’да.