История как проблема логики. Часть первая. Материалы
Шрифт:
Конечно, и сам психологический разум для Вольфа действителен, потому что в нем также раскрывается трансцендентальная разумность, т. е. психологический разум, как предмет, заключает в себе предметное разумное основание, так как для иного утверждения действительности разума не нужно быть непременно рационалистом. При таком широком определении трансцендентальной философии необходимо признать, что критицизм Канта, – как и всякий субъективизм, – чрезмерно суживает и даже искажает ее подлинные задачи, видя разумное основание действительности в способах ее познания, и таким образом лишая сам разум разумного основания действительности и, следовательно, разумной же связи его с последней. Выткать из себя разумное основание для действительности, значит, отказать себе в том разумном основании, которое присуще всякой действительности. Этого достигает кенигсбергский Коперник, но это было чуждо Вольфу. Вольфа можно упрекнуть в том, что он бросил проблему в самом ее начале, ее постановку принял уже за решение, поэтому он не видел ее трудностей, но зато в ней не было того внутреннего противоречия, с которого начинает Кант, колеблющийся между полным иллюзионизмом и двойным дуализмом (феномена и вещи в себе, формы и материи).
Итак, проблема отношения разумного и действительного остается у Вольфа еще открытой, но несправедливо было бы не ценить или слишком низко оценивать рационалистические принципы, как предпосылки для разрешения этой проблемы. Одна сторона этой проблемы должна быть в особенности выдвинута, так как она именно составляет тему наших исследований. Насколько при любых предпосылках отношение «общего идеального» и «общего эмпирического» кажется постижимым, хотя бы через тот terminus medius, который дается в самом обозначении их, постольку для любых философских предпосылок является критическим моментом отношение идеального к конкретно-целостному и, следовательно, единичному. Несмотря на самые ожесточенные нападки, которые с этой стороны пришлось выдержать рационализму, есть основания утверждать, что его предпосылки являются для этой проблемы самыми благоприятными, и это прежде всего с методологической точки зрения.
Рационализм со своим учением об essentia и ratio не нуждается в искусственных психологических теориях «обобщения», которое будто бы является источником и основою научного познания. Через понятие ratio рационализм так же устанавливает нужную для научной работы «внутреннюю связь» конкретного и индивидуального, как и общего. Объяснение поэтому не необходимо должно быть «выведением из общего», но оно должно быть необходимо констатированием внутренней связи, – конкретной ли или общей, – вопрос второй, а на первом месте существенной. Объяснить, следовательно, значит, увидеть в существенной и разумной связи, а вопрос о «повторяемости», «закономерности» и пр., появится только как спецификация самой связи.
Принципиально это ясно из всего учения о ratio, корнем которого является, уже подчеркнутое мною, указание Вольфа на то, что в тех случаях, когда ratio заключается не в essentia,
Если мы возьмем крайний пример «случайности», «чудо», то и здесь серьезные апории встречаются только для эмпиризма, который теорией «вероятности» пытается устранить истолкование всей эмпирической действительности в порядке «чудесного». Напротив, рационализм, поскольку он в «случайности» чудес готов видеть также эмпирическую действительность, обязан и для «чуда» найти свое разумное основание [335] . Понятно поэтому, как вся область «фактов», единичного или исторического, оказывается также областью разумного основания. Быть может, мы здесь не найдем «естественного» или точнее «естественно-научного» объяснения, как объяснения, довольствующегося одной внешней каузальной последовательностью, лишь бы была на лицо «повторяемость», и наверное мы не найдем в этих объяснениях того «предвидения», которое в прагматическом действовании завершает, по представлению эмпиризма, всякое научное знание и тем сообщает ему всяческую ценность. От этого мы лишимся «законов» исторического, но зато, несомненно, мы найдем внутреннюю объяснительную связь соответственных фактов, которая, во всяком случае, по своему методологическому качеству не ниже естественно-научной, так как, в конце концов, обе останутся «гипотетически необходимыми». Следовательно, в общем итоге не что иное, как ratio есть гарантия одинаково как общего, так и исторического познания. Как утверждает Лейбниц, Omnia quae certe cognoscimus, vel demonstrationibus, vel experimentis constant et in utroque dominatur [336] ratio. Nam ipsa ars instituendi experimenta, iisque utendi certis rationibus nititur, quatenus scilicet a casu sive fortuna non pendet [337] . Так ставится проблема в рационализме и эта постановка уже предполагает путь ее решения. Вольф дальше не двинулся, и как мы еще покажем, внес при истолковании этого вопроса лишние затруднения и препятствия, но все же в вольфовском рационализме решение проблемы не остается без движения. И нужно найти способ умертвить рационализм, отняв у него ratio, чтобы исчезли названные благоприятные условия для всякой методологии, а в частности и для методологии исторического познания.
335
Как это старается сделать Лейбниц. Ср. особенно § 206 ss. его «Теодицеи» (изд. И. Э. Эрдмана: Leibnitii G. G. Opera philosophica quae exstant latina gallica germanica omnia / Ed. J. E. Erdmann. Berolini, 1840. P. 567 s.). Лейбниц, разумеется, также видел методологическое решение проблемы познания единичного в «общем» познании. (Например, об общих истинах, les v'erit'es g'en'erales, он говорит, как о таких, qui ne d'ependent point des faits, mais qui sont pourtant encore, `a mon avis, la clef de la science qui juge des faits. Изд. Эрдмана. P. 701.) Nihil ft sine ratione, говорит Лейбниц и подчиняет «свободу» разумному основанию: «Ео magis est libertas quo magis agitur ex ratione» (Ibid. P. 669). У Лейбница это имеет прежде всего психологический смысл, но не трудно увидеть тот смысл «свободы», при котором она превращается в абсолютный принцип философии ucmopии, как это получается уже у Шеллинга. {Ср.: Лейбниц Г. В. Animadversiones in partem generalem Principiorum cartesianorum (перевод Кассирера: Bemerkungen zum allgemeinen Teil der Kartesischen Prinzipien // Leibniz G. W. Hauptschriften zur Grundlegung der Philosophie / Hrsg. E. Cassirer. Lpz., 1904. Bd. I. S. 297–298: «Oder vielmehr beides ist dasselbe, da man um so freier handelt, je weniger der Gebrauch der Vernunft durch den Ansturm der Affekte getr"ubt wird»)}
336
In utroque dominatur (nisus, niti) – опираться!!
337
Leibnitii G. G. Opera philosophica / Ed. J. E. Erdmann. P. 82.
6. Теми недоразумениями, которые обычно связываются с интерпрета цией рационалистической философии, – и которые начинают приобретать силу традиции, – мы обязаны в значительной степени недостаточному пониманию учения Вольфа как со стороны его последователей, так и со стороны его противников. Наиболее опасным в этом отношении является тот уклон мысли, где теряется предметное значение разумного основания, и где «субъект» провозглашается подлинным началом философии. Философия Канта, поэтому есть самый живой источник всякого рода заблуждений, связанных с таким направлением мысли. Но ограничивая свое внимание исключительно только принципом разумного основания в рационализме, и суживая соответственно всю проблему рационализма, мы склонны видеть источник искажения онтологического смысла этого принципа, как он дан у Вольфа, с одной стороны, в критике Крузиуса, а с другой, в интерпретации Дарьеса, – в особенности, конечно, последнего [338] . Но наибольшее влияние имело мнение Канта, воспринятое им, вероятно, от того же Дарьеса и Реймаруса, но развитое им еще дальше, – мнение Канта, еще больше затемнившего вопрос внесением в него сомнений Юма и категорическим одобрением неудачной идеи, будто принцип достаточного основания имеет исключительно логическое значение. Одним ударом Канту удалось достигнуть двух результатов: 1, разумное основание было изъято из действительности, 2, уничтожалось объяснение из сущности и оставалось только объяснение из внешних причин.
338
Потому что у Крузиуса его сложная классификация разумного основания оставляет место для очень широкой интерпретации разных видов его, в особенности по вопросу об отношении того, что он называет реальным и идеальным разумным основанием. Ср.: Crusius Ch. A. Ausf"uhrliche Abhandlung… vom Zureichenden… Grunde. 2. Auf. Lpz., 1766. § 103. (Первое издание немецкого перевода, сделанное Краузеном, вышло в 1744 году.)
Вопрос об объяснении является центральным вопросом в логике эмпирических наук, поэтому мы считаем позволительным остановиться подробнее на выяснении того, как в современную историю философии проник неправильный взгляд на учение Вольфа о разумном основании.
В «Nova dilucidatio» Кант, следуя Kpyзиycy, называет принцип достаточного основания принципом определяющего основания (pr. rationis determinantis) и различает два вида его: ratio antecedenter determinans и ratio consequenter determinans [339] . Первый вид основания можно также назвать ratio Сur sive ratio essendi vel fendi, второй – ratio Quod sive cognoscendi. Если оставить в стороне неопределенное у Канта «vel» между основаниями бытия и возникновения, тонко различаемыми Вольфом, как основание возможности и актуальности, то кантовское разделение вполне совмещается с более углубленным разделением видов разумного основания у Вольфа, так как, хотя Вольф и не определяет прямо, – как Крузиус, – ratio cognoscendi через ratio quod, а определяет его как положение, из которого понимается истина другого положения [340] , тем не менее очевидно, что и для него действительным основанием познания должно служить quod положения. Но дальше, когда Кант устанавливает положение: Exsistentiae suae rationem aliquid habere in se ipso, absonum est (Ibid. Prop. VI), Вольф с ним не согласился бы, так как, – как мы указывали, – такого рода возможность Вольф допускал для Бога [341] . Но тут и обнаруживается, что Кант или не понимал, или игнорировал Вольфа, так как в своем доказательстве этого положения он обходит молчанием тот единственный, по Вольфу, случай, когда ratio existentiae может содержаться в essentia, а без всяких исключений отожествляет ratio existentiae с причиной, causa [342] . Но ratio у него окончательно превращается в causa, когда он дает свое новое доказательство принципа достаточного основания, имеющее в виду между прочим устранить petitio principii Вольфа-Баумгартена [343] . В королларии к положению, что все случайно существующее не может обойтись без основания этого существования, Кант устанавливает, что только случайное существование нуждается в определяющем основании и, следовательно, принцип достаточного основания не имеет столь всеобщего значения, чтобы мог простираться на всю совокупность возможных вещей [344] . И, как явствует из дальнейших утверждений Канта (Prop. XII), его сфера совершенно совпадает с сферой изменения, движения и взаимодействия, предполагающих реальное отношение причинности. Это ограничение, таким образом, устраняет ratio, заключающуюся в сущности вещи и вообще возможность объяснения из сущности: ratio относится только к области существования, actualitas, все объяснения становятся по своему логическому характеру однородными, как формально однородны все причины и действия. По поводу рассматриваемой диссертации Канта К. Фишер [345] замечает, что «Кант различает основание познания и основание вещи, но в последнем он еще не различает основания и причины (обоснования и причинения), логического и реального основания», – это, может быть, и так, но несомненно, что Кант уже не различал разумного основания и причины. Поэтому более важным мы считаем не то, что, – как отмечает Фишер, – Кант приписывал реальному основанию логические свойства, а то, что он, – как видно из смысла всей его работы, – потому только и отвергает разумное основание, что отожествляет основание с причиной реальных изменений и движений. Т. е. это значит, что только потому, что внутреннее основание в субстанции не может вызвать в ней реальных изменений, оно вообще вычеркивается Кантом из определяющего основания, которое сводится, таким образом, всецело к действию внешних причин [346] . Правильно или неправильно это метафизически, но принципиальное значение ratio, лежащего в essentia вещей таким образом во всяком случае теряется, и если ratio, как опустошенный термин, еще остается рядом с causa, то для него нужно отыскать еще смысл. Ratio как ratio quod – еще лучшее, как увидим, из возможных заполнений образующейся пустоты.
339
Kant I. Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova dilucidatio. 1755. Цитирую по первому изд. Гартенштейна. В. III. – Кант собственно только относительно термина determinans говорит «Crusium assentientem» (S. 12), но чтобы убедиться, что его «согласие» с Крузиусом простирается дальше, достаточно сравнить различение Канта с различением Kpyзиyca (Crusius Ch. A. Ausf"uhrliche Abhandlung… особенно § XXXIII). – Пределы влияния Крузиуса на Канта пытается установить Марквардт путем детального анализа докритических сочинений Канта. Marquardt А. Kant und Crusius. Kiel, 1885. Соображения автора об отклонениях Канта в сторону «лейбнице-вольфовской философии» не точны, – скорее можно было бы говорить об отклонении Канта в сторону некоторых эпигонов вольфианства.
340
Wolff Ch. Ont. § 876: «Principium cognoscendi dicitur propositio, per quam intelligitur veritas propositionis alterius».
341
Канту собственно и понадобилось приведенное положение для опровержения картезианского онтологического аргумента. Но мы не имеем в виду решать вопрос о том, кто прав, нас интересует доказательство Канта не с этой стороны, а только с указанной в тексте.
342
Kant I. Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova dilucidatio. S. 13: «Quicquid enim rationem exsistentiae alicujus rei in se continet, hujus causa est».
343
Опять-таки собственная мысль Канта направляется другой целью, – полемикой с Крузиусом по вопросу о моральной причинности, – но нам важно только проследить, как под руками Канта испаряется вольфовский смысл ratio и водворяется causa.
344
Kant I. Op. cit. Prop. VIII (S. 16): «E demonstratis itaque liquet, non nisi contingentium exsistentiam rationis determinantis frmamento egere, unicum absolute necessarium hac lege exemptum esse; hinc non adeo generali sensu principium admittendum esse, ut omnium possibilium universitatem imperio suo complectatur». {Hieraus erhellt, «dass nur das Dasein des Zuf"alligen eines bestimmenden Grundes bedarf, und dass das unbedingt Nothwendige von diesem Gesetze befreit ist. Der Satz also nicht so allgemein genommen werden, dass er die Gesammtheit aller m"oglichen Dinge unter seine Herrschaft befesste». }
345
Фишер K. Иммануил Кант. Ч. I. СПб., 1901. С. 197.
346
Очень
Следующий шаг Кант делает в своем сочинении об отрицательных величинах [347] , где он проводит различение между логическим и реальным основанием. Идея и смысл реального основания здесь очень напоминают сомнения Юма, но в неменьшей степени заметно здесь и то истолкование рационалистического учения о причинности, которое дает Юм [348] . Смысл же этого истолкования сводится к тому что будто бы по учению рационализма следствие выводится из своего основания, как признак понятия из этого последнего, без всякой справки об опытной, онтологической или вообще предметной связи их. Что такое толкование не соответствует рационализму как он был заложен в учении Вольфа, видно из предшествующего изложения его учения, где ясно, что если что и выводится из ratio, то никак не «действие» и даже не «следствие», а «умозаключение», ratiocinatio, т. е. ratio есть онтологический принцип, на котором покоится вывод, а не его большая посылка [349] . Но для Канта, еще раньше утерявшего смысл вольфовского ratio, эта интерпретация оказалась очень подходящей, и он воспроизводит ее целиком, и как увидим, сохраняет ее до конца жизни. С другой стороны, Кант воспринял также то толкование вольфовского принципа достаточного основания, которое ему дали Дарьес и Реймарус, различая в нем метафизическое значение, которое, в конце концов, отожествляло ratio и причину, и логическое значение, которое совпадало с основанием познания [350] . В результате Кант приходит к своему новому разделению основания на основание логическое и реальное [351] . «Я понимаю очень хорошо, – говорит он, – как следствие устанавливается через основание по правилу тожества, потому что расчленение понятий находит его в нем». Так необходимость есть основание неизменяемости и т. п. «Но как нечто, – продолжает он, – может вытекать из чего-нибудь другого, но не по правилу тожества, это я очень хотел бы, чтобы мне разъяснили». Таким образом, вопрос о реальном основании формулируется в следующей «простой форме: как я должен понять, что, потому что нечто есть, есть нечто другое?» Было ли это действительно влияние Юма или это был естественный результат превращения онтологического принципа в формальнологический под влиянием того «чрезмерного количества таких переработок», среди которых «очень много легковесных и поверхностных», – как их характеризует Эрдман [352] , – это вопрос для наших целей в общем второстепенный. Для нас существенно только уловить, что именно у Канта резко запечатлелось то неправильное понимание вольфовской философии, которое перешло затем как традиция в историю философии. Повод же, уведший Канта от вольфовского понимания, как и от понимания Крузиуса, мы видим в том разделении, которое вводит эклектик Дарьес: «Все, что действует так, что нечто есть так и не иначе, то действует так, что нечто есть так и не иначе или в себе, или по отношению к нашему познанию. В первом случае я называю основание метафизическим, во втором – аналитическим или логическим… Метафизическое основание некоторые называют синтетическим основанием, и некоторые основанием вещи» [353] .
347
Kant I. Versuch, den Begriff der negativen Gr"ossen in die Weltweisheit einzuf"uhren. 1763 (Первое изд. Гартенштейна Т. I).
348
Ср.: Шпет Г. Г. Проблема причинности у Юма и Канта. Киев, 1907. С. 32–41. Вопрос о времени влияния Юма на Канта и о степени этого влияния есть вопрос, вообще говоря, чрезвычайно второстепенный для философии, тем не менее о нем продолжают спорить. Пожалуй, лучшее, что можно было сделать для решения этого спора, – наглядно сопоставить соответственные выражения и мысли Юма и Канта, – сделано Л. Робинзоном, Историко-философские этюды. Вып. I. СПб., 1908, С. 27 и сл. И все-таки, на мой взгляд, чрезвычайная общность сопоставляемых мест не дает еще решительного ответа на возникающие сомнения, но зато с совершенной наглядностью видно, что то, что действительно важно в этом споре, разрешается помимо его. Именно я имею в виду вопрос: как сложилось убеждение, что эмпирическая или индуктивная теория причинности не может быть обоснованием принципа причинности? Юмо– и Канто-филологические изыскания здесь ни к чему по той простой причине, что лейбницевская мысль о недостаточности эмпирической индукции для указанной цели (par exemple, quand on s’attend qu’il у aura jour demain, on agit en Empirique parce que cela s’est toujours fait ainsi jusqu’ici) была прочно усвоена рационализмом. Например, Meier G. F. Metaphysik. § 33: «Es ist wahr, man kann nicht alle m"ogliche Dinge erfahren, und auch nicht alle Gr"unde, und also kann man freylich die Allgemeinheit dieser Wahrheit aus der Erfahrung niemals beweisen».
349
Другими словами, сама логика рационализма онтологична (см. выше С. 154 прим. 34) в смысле весьма близком к аристотелевскому (cp. Trendelenburg F. A. Elementa logices Aristoteleae. § 62). Игнорирование эмпирических и онтологических принципов, приписываемое рационализму, создает весьма странное представление о логике, изучающей будто бы чистую беспредметную «форму». Но такая «логика» опять-таки – изобретение Канта, а рационализм в ней не повинен. Ср.: Тренделенбург А. Логические исследования / Пер. Е. Корша. М., 1868. Ч. 1. С. 17: «Христиан Вольф был еще по старому того мнения, что основания логики идут прямо из онтологии и психологии, и что логика в преподавательном лишь порядке предшествует изучению обеих этих наук. Только в критической философии Канта, где материя наотрез различена от формы, выделилась вполне формальная логика, которая, собственно говоря, и стоит и падает вместе с Кантом».
350
Паульсен также усматривает влияние Реймаруса на Канта в рассматриваемой статье. К. Фишер (оp. сit., с. 226 прим.) старается устранить это предположение, но если даже он прав в том частном примере, на котором останавливаются Паульсен и Фишер, то это вовсе еще не исключает возможности общего влияния Реймаруса. Я настаиваю на влиянии Реймаруса и в особенности Дарьеса, – которого Кант цитирует дважды в Nova dilucidatio, – потому что они переносят принцип достаточного основания в логику и первые пытаются свести онтологическое значение принципов тожества и достаточного основания, как это имеет место у Вольфа, к логическому значению, – что и достигает своего завершения у Канта. (Даже разделение противоположения, как «логического через противоречие» и «реального, т. е. без противоречия», в статье Канта «Versuch usw.», s. 25 f., совершенно воспроизводит мысль Дарьеса. Darjes J. G. Vernunftkunst. § I. Ср.: Ueberweg F. System der Logik. § 77.) Один из весьма немногих историков философии, действительно, изучавших философию XVIII века по первоисточникам, Ибервег, констатирует: «Der Eklektiker Daries (Vernunftkunst, 1731, § 1) stellte zuerst den Satz des Widerspruchs, und Reimarus (Vernunftlehre, 1756, § 14) die “Regel der Einstimmung (principium identitatis)” <…> zugleich mit der “Regel des Widerspruchs” als oberstes Princip an die Spitze der Logik. Noch weiter ging in dieser Richtung die subjectivistischformale Logik, wie sie sich in Folge der Kantischen Verzweifung an der Erkennbarkeit des wirklichen Seins gestaltete» (Ueberweg F. System der Logik. § 76). – Обратная сторона отожествления ratio с логическим основанием состоит в том, что онтологически ratio приравнивается действующей причине. У того же Дарьеса находим следующее определение: per rationem intelligimus id, quod effcit, ut aliquid sit ita nec aliter (Darjes J. G. Elementa Metaphysices / Ed. nova. Jenae, 1753. Phil. pr. § XCVI. P. 86). Разумеется, это уже не «unde intelligitur cur», хотя сам Дарьес убежден в противном (ib. Sch.).
351
Kant I. Versuch usw. Allgem. Anm. S. 59 ff.
352
Erdmann I. E. Grundriss der Geschichte der Philosophie. 3. Auf. Bri., 1878. S. 199. – О возможности сомнения относительно влияния Юма см.: Шпет Г. Г. Проблема причинности у Юма и Канта. § 36 и 38.
353
«Quicquid effcit, ut aliquid sit ita nec aliter; id effcit, ut aliquid sit ita nec aliter vel in se, vel quoad cognitionem nostram. Si prius, rationem illam тetaphysice sumtam; et si posterius, analytice seu logice sumtam vocabo <…> Rationem metaphysice sumtam nonnulli rationem syntheticam, et alii rationem rei vocant». Darjes J. G. Elementa Metaphysices. P. 87.
Имея в виду прежнее, примыкающее к Крузиусу, разделение Кантом определяющего основания на основание бытия и познания, можно предположить, что и здесь речь идет о том же. Но Кант находит теперь, что деление Крузиуса, – основание идеальное и реальное, – «совершенно отличается» от его деления, так как идеальное основание Крузиуса есть то же, что основание познания; «и тут легко усмотреть, – говорит Кант, – что, если я что-нибудь уже вижу, как основание, то я могу из этого вывести следствие. Поэтому, согласно его положениям, западный ветер есть реальное основание дождевых облаков, а вместе с тем идеальное основание, так что отсюда я могу узнать о них и наперед их предполагать. Но по нашим понятиям реальное основание никогда не бывает логическим основанием, и по ветру дождь устанавливается не вследствие правила тожества». Последнее утверждение Канта интересно и важно также в том отношении, что оно прямо исключает возможность предположения, что со «своим логическим основанием» он возвращается к вольфовскому ratio, так как, по Вольфу, ratio содержится в causa, Кант же их слишком резко разделяет. Вернее, как указано, вольфовское ratio теперь окончательно утеряно [354] .
354
Я склонен думать, что именно это уничтожение ratio и привело Канта в конце концов, 1, к скептицизму, поскольку у него идеи разума имеют только регулятивное значение, 2, к субъек тивизму, поскольку принципом синтетических суждений у него стала трансцендентальная апперцепция. Последнее находит свое подтверждение в том разъяснении, которое он дает в своей недоконченной статье на тему прусской академии наук (1791): «Welches sind die wirklichen Fortschritte, die Metaphysik seit Leibnitz’s und Wolf’s Zeiten in Deutschland gemacht hat?» (Hrsg. v. F. Th. Rink, 1804). Hartenstein. B. III. S. 435. В этой статье, где Кант без излишней скромности видит «действительный прогресс» метафизики только в своей собственной философии, – он утверждает, что лейбнице-вольфовская философия «неведомо для себя самой всегда оставалась только на почве логики»; главный недостаток ее в том, что она не различала аналитических и синтетических суждений; положение достаточного основания может относиться, по его мнению, только к логике, где оно имеет значение лишь аналитического суждения, так как если бы оно имело значение для вещей, то искомого основания нельзя было бы найти, а утверждать, что существование вещи есть следствие ее самой, было бы явной несообразностью, которая может быть, устранена только тем, что наш принцип имеет значение для аналитических суждений. Сами по себе эти соображения могли бы представлять данность, 1, если бы Кант доказал то, что не удалось доказать Вольфу, именно, что принцип достаточного основания вытекает из принципа противоречия, 2, если бы Кант доказал, что идеальное усмотрение с помощью разума разумного основания в вещах есть метод аналитических суждений, т. е. если бы Кант обратил внимание на ту особенность ratio, которой он в учении Вольфа не заметил, и если бы он не подменил у себя этой особенности разума аналитической функцией рассудка. Но если бы эти «если бы» были выполнены, то пришлось бы признать, что аналитические суждения «расширяют» наше познание, а «априорные синтетические суждения» есть субъективистический вымысел. Подробнее об этом см. в тексте, в связи с разбором статьи Канта об Эбергарде.
Но что следует понимать под логическим основанием? Оно, следовательно, не есть реальное основание, т. е. не causa, не есть ratio и не есть основание познания! При таких условиях, на наш взгляд, оно вообще не имеет никакого смысла. Приведенные выше слова Канта дают повод еще думать, что логическим основанием он просто обозначает принцип тожества, но, по крайней мере, впоследствии, – он оба принципа различает. Например, в логике [355] он помещает «положение достаточного основания», как самостоятельное положение наряду с «положением противоречия и тожества» и «положением исключающего (!) третьего». Здесь оно трактуется как «общий формальный критерий истины», каковой есть не что иное, как «общий логический признак согласования познания с самим собою», т. е. «при полной абстракции от всех объектов и всех различий их». Такое понятие формальной логики, как понятие абсолютно пустое, достаточно уже обнаружило свою неплодотворность во всей послекантовской истории логики, нисколько оно не проясняет и поставленного нами вопроса: что следует понимать под логическим основанием? Вероятно, и сам Кант не ответил бы на этот вопрос, потому что он или просто отожествляет положение логического достаточного основания с основанием познания, и притом определяет его совершенно так же, как определяет свой принцип познания Вольф, или оперирует с понятием пустым.
355
Kant’s Logik / Zuerst hrsg. v. J"asche, neu – von W. Kinkel. Lpz., 1904. S. 56–58.