История любовницы короля

Эфф Юлия

— Кажется, вещи плохо пахнут, — сказал извиняющимся тоном.

— Ты сам пахнешь, как синявка! Или даже хуже, — буркнула я, хватаясь за спинку кресла от спазма — вид наконец чистого Райана, только изрядно помятого, и полураздетого, подействовал на меня, как рубеин.

— И всё-таки я не верю своим глазам. Где прежняя Ана? Что с тобой случилось? Академия так повлияла? — он продолжал удивляться.

— Я больше не эмпатоморф!

Он восхитился:

— Значит, ты теперь умеешь ненавидеть меня?

Мой яростный вид и полетевшая в него подушка послужили лучшим ответом. В один прыжок Райан оказался рядом со мной и сгрёб в охапку:

—

Надо проверить! — его губы впились в мои, и я застонала. Все силы ушли на гнев, и перед страстью я оказалась безоружна. Догадливый, он успел сбить «аромат» похмелья, прополоскал рот мятной водой, которую нашёл у меня. — Негодница! Что ты со мной сделала?

Вторя мне неразборчивым возгласом, повалил на кровать. Собирая остатки разума в одну устойчивую сопротивляющуюся колонну, я попыталась отбиться, напомнив о том, что орган Райана за год успел побывать во всех свободных «пещерах», и я испытываю отвращение к его неразборчивости.

— Я его почистил магией, — упрямо продолжая раздевать меня, пробормотал он. Несносный!

Не оставляя мне выбора, а впрочем, я не возражала, Рай голодно осмотрел меня, обнажённую, будто пытался сообразить, откуда ему начать пользоваться подарком:

— Как я по тебе соскучился, рыбка моя!

Его рыбке оставалось жалобно махать плавниками и отдаться сильнейшему. Мысль о том, что необручничество от таких сильных эмоций может вернуться, вспыхнула и растворилась в неге сладостных пыток. Две недели воздержания сделали своё дело: я извивалась, хныкала и молила продолжить ещё и ещё, а после первого экстаза ощущения лишь стали ярче. Я обхватила накрывшее меня тело, вспоминая недавний сон, и отдалась власти ощущению заполняющихся сладостью чресел.

Воркований не было — на них попросту не осталось времени. Я краем глаза заметила темнеющий небосвод в окне и растолкала расслабленного Райана. Он, конечно же, забыл про Аднод. Притворно жалобные попытки соблазнить меня поездкой туда увенчались поражением. Так, толком не поговорив, мы расстались.

Он ушёл, переодевшись в костюм, в котором я изображала Дормана, попрощавшись до следующей субботы, а я осталась одна со своим сумбуром в голове. Сегодня я впервые познала ревность, и это был совершенно новый для меня вкус собственничества. К такой широкой гамме чувств я была не готова. Усталость от пережитого меня незаметно сморила на пути к мысли о Генрихе — что я буду чувствовать к нему, когда он вернётся? К этому вопросу я вернулась утром, пытаясь выстроить в чёткий строй все спутавшиеся вчера мысли.

****

Генрих вышагнул из марева и ругнулся, натыкаясь на стул, по рассеянности оставленный мною недалеко от середины комнаты:

— Надо тебе найти квартиру побольше, — сказал вместо приветствия и улыбнулся, не решаясь приглашающе раскинуть руки.

Люмос со вчерашнего дня гудел о том, что Его высочество только закончил процедуру Владычицы и получил благословение. Во дворце состоялся торжественный приём, а я, хоть и имела возможность попасть туда по пропуску, не пошла. Мне отчего-то было страшно увидеть Генриха недосягаемым и, возможно, ощутить небезобидные эмоции, как в случае с Райаном. Да и стоять с плотно сжатыми коленями, думать о разливающемся в чреслах огне было бы совсем неприлично…

А он изменился. Вспомнила слова Райана: корона старила, то есть, в случае с Генрихом, взрослила. Он словно прибавил лет пять к возрасту. На лбу залегла первая морщина, и в углах зелёных глаз добавились лучики; сейчас он ещё больше сутулился, напоминая отца, Роланда Второго.

Жюстокор отливал серебряными нитями, а прежде золотые пуговицы заменили на серебряные — и эта смена шика на утончённый намёк о свете Владычицы подчеркнула обновлённый статус.

— Боишься? — по-доброму усмехнулся он, читая мои мысли и расстёгивая верхнюю одежду.

— Боюсь, — призналась, приближаясь и помогая освободиться от внешней царственной обложки.

— Я голодный. Не поверишь, только что с торжественного семейного ужина, на котором невозможно было спокойно набить желудок, — Генрих откинул снятый жюстокор и прижал меня к себе и невесомо поцеловал меня в макушку. — Я всё знаю: видел. Попросил тебя показать… Птички долго смеялись с твоего разорения гнезда необручниц… Что ты чувствуешь?

Я прекрасно поняла, о чём он. Это мне и самой хотелось бы определить. Как и прежде, мне было уютно, а недавняя встреча с Райаном подчеркнула спокойную ауру нашей связи с Генрихом. Конечно, странно было дать такое определение, когда набирал силу огонь желания, но да — с Генрихом точно было по-другому.

— А тебе можно после посвящения?

Он гладил меня по спине, не опуская руку ниже, и для меня это было дурное предзнаменование. Отодвинулся, поднял пальцами моё лицо за подбородок и заглянул в глаза:

— Не совсем. Ты правильно чувствуешь: нам надо поговорить.

Я вспомнила про то, что мой гость голодный, засуетилась. В квартире очага не было, да и хранить портящиеся продукты было сложно. Всё, чем я была богата — купленные сегодня свежие булочки и пироги в лавке неподалёку да немного фруктов. Поставила греться воду для отвара и старалась не оборачиваться, чтобы Генрих не увидел моё мокрое лицо. Наконец, столик был накрыт — пришлось обернуться. Король Роланд Третий сидел в кресле и, сложив пальцы у рта, ждал. Я присела рядом.

— Покажи кольцо, — Генрих протянул руку. — Я не поверил сначала, всё это слишком невероятно… Забавная сказка для взрослых, тем не менее, оказалась правдива, — он провёл ногтем по выгравированной надписи и вернул мне кольцо. — Это семейный артефакт одной девушки, которая жила примерно триста лет назад. И была одной из первых пожертвовательниц малого Ирминсуля. Там, на кольце, надпись на древнелюмерийском: «Чистота, благородство и справедливость», — это был девиз одного из древних домов, пока юная магесса не полюбила троих братьев и не отдалась каждому из них, чтобы никого не обидеть, ведь она им тоже нравилась.

О! Я знала эту сказку, «Многомужняя жена» она называлась. В Лапеше на лумерских вечерних встречах частенько упоминали эту историю, чтобы заставить нас, честных девушек, покраснеть.

В сказке десять братьев занимались любовью с единственной женой пятьдесят дней и ночей, чтобы удовлетворить её похоть, и потом, когда они сами устали, а жена продолжала их призывать, тогда они взмолились Владычице, и она ответила. «До тех пор, — было им сказано, — пока от каждого она не понесёт по ребёнку, будет длиться ваша связь бесконечно!». Переругались тогда братья, ведь каждому хотелось побыстрее избавиться от страстной любовницы. Потом придумали: стали бросать жребий на очерёдность. Рожала им многомужняя жена двадцать лет, нарочно растягивала удовольствие, ведь только один брат становился свободным с рождением каждого ребёнка, и сначала девять, потом восемь — и так далее — продолжали служить страсти общей жены. А когда родился последний ребёнок, с нею остался последний брат: он так привык к ней за эти годы, что смирился со своей участью.