История моего самоубийства
Шрифт:
— Извините, что дергаю, но вы не слышите! — улыбнулась стюардесса. — Я зову, а вы — думаете. Мне неудобно перед профессором Займом, я его очень беспокою, извините, профессор Займ, за то, что я вас очень беспокою!
— Никакого беспокойства! — воскликнул Займ тоном, не оставлявшим сомнения, что припавшее к его колену бедро стюардессы неудобства ему не доставляло. — Наоборот, Габриела, у вас же очень прекрасные духи! Я помню этот запах из Рио!
— Он не из Рио! — оскалился я на Займа. — Это московский одеколон «Красный мак». Из Рио, наверное, сама Габриела, потому что только в Рио дергают за ремни когда зовут! И поэтому я там не бывал! И еще
— Специально отстегнули ремень! — пожаловалась она. — И вы меня очень прекрасно слышали; просто делали вид.
— И нельзя говорить «очень прекрасно»! — злился я.
— А почему нельзя? — обиделась Габриела. — Профессор только что выразился: «очень прекрасные духи»!
— Профессор выразился неграмотно! — объявил я.
Габриела подняла во вздохе грудь и произнесла:
— Пристегнитесь, пожалуйста, взлет еще не закончен. Видите: «Пристегните ремни»? Посмотрите!
Я посмотрел на ее грудь и потянул к себе ремень:
— Пристегиваться не буду! Тесно!
— Как это так?! — удивилась Габриела и метнула взгляд на Джессику. — Все вокруг вас сидят пристегнутые. Даже все!
— Габриела! — повторил я. — Ремень мне не нужен!
— Всем нужен! Помогает усидеть при случае.
— При каком?
— Например, при торможении. Гарантирует, что пассажир усидит и никуда, не дай Бог, не вылетит.
— Никуда вылетать не собираюсь! — взбесился я.
— Это произойдет против вашей воли, — вмешался Займ.
— Против моей воли уже ничего не произойдет! — выпалил я.
— Опять разбушевался! — донесся сзади омерзительный фальцет рыжего «спасителя еврейства» Гутмана. — Пристегнись!
— Джери! — рыкнул я, не оборачиваясь. — Заткнись!
Джери воспользовался советом, но взамен послышался другой голос, тщательно выхоженный. Принадлежал он обладателю ближайшего кресла по правой половине салона, — седовласому мужчине почтенного, не семитского, вида. Обласканному солнцем лицу с романтическим шрамом придавали дополнительный лоск дымчатые очки в золотой оправе; ниже располагался галстук цвета датского шоколада; под ним — шелковая сорочка, напоминавшая кремовую пастель флоридских закатов; поверх сорочки — уважительно расступившийся на животе твидовый пиджак из верблюжьей шерсти; под пиджаком — брюки цвета отборных сортов бургундского винограда, а под брюками — лакированные штиблеты из крокодиловой кожи, на поверхности которых отражались красные буквы из светящейся под потолком таблички «Пристегните ремни».
— Молодой человек, — произнес мужчина, но уставился на Джессику, — позвольте поделиться опытом. Видите шрам на моем лице? Отвратительно, да?
— Конечно, нет! — ответила Джессика.
— Благодарю вас! — улыбнулся он и прочистил горло. — Некоторые даже говорят, что это романтично!
— По-моему, правы вы, — сказал я.
— Но зато вы не знаете отчего у меня этот шрам.
— Знаю и это: не пристегнулись ремнем!
— Не успел: покупаю автомобиль Феррари и, раскатывая его на опушке собственного леса в Вэстчестерском графстве, думаю: к чему пристегиваться на пару минут! Но, как говорят в народе, мы предполагаем, а Бог располагает; не Бог, конечно, а судьба, я в Бога не верю, то есть не верю я в примитивное, массовое представление о Боге; Бог — это совсем другое, знаете! Так вот, судьба, увы, распорядилась иначе, а судьба, как говорят в народе, злодейка! И капризница! Пришлось вдруг резко тормознуть: встречный
Потом он вынул из ворсистого бумажника малахитового цвета розовую визитку и велел Габриеле передать ее Джессике.
— Так что же с Ньюманом? — забеспокоились сзади.
— Пол умница! — бросил он через плечо. — Пристегнулся — и никакого шрама. Большой художник! А жизнь — штука сложная, приходится тормозить, и если не пристегнут — вылетать из сидения!
— В воздухе притормозить самолет может только встречная скала, — рассудил я. — Мы же полетим над океаном, и до абхазских гор далеко. А столкнувшись с горой, — не дай Бог, хотя я тоже больше верю в судьбу, чем в Бога, — все равно не обойтись без шрамов!
— Ой, Господи! — взвыла впереди меня старушка с напудренным, как в гробу, лицом. — О чем вы говорите?! Пристегните же его к креслу! Если что он же полетит на меня, а у меня — печень!
— Ну, пристегнитесь же, ей-богу! — взмолилась Габриела.
— Никаких ремней! — отрезал я и отвернулся к окну.
— Придется звать Бертинелли! — закапризничала она.
— Зовите, зовите же, наконец, капитана! — вернулся голос Джери, и весь Первый класс одобрительно загудел.
Габриела решительно качнула сильными бедрами, развернулась и пошла в капитанскую рубку, оставив за собой на потребление Займу душистое облачко «Красного мака».
— Вы это на меня и злитесь, — произнесла шепотом Джессика.
— На себя. А вы мне интересны. Тем, что не хотите быть собой.
— Перестать быть собой невозможно, — сказала Джессика. — Смотрите! — и, приподняв украдкой сумку на коленях, показала мне свой незастегнутый ремень. — Я тоже не люблю тесноты! А что касается вас, не стоило поднимать этот хай: сидели бы молчком, прикрылись бы газетой. Вы еще не научились скрываться.
— Разучился, — улыбнулся я.
— Я вас рассмешила? А хотите еще? Этот хрыч справа говорил тут о ветровом стекле, помните? Вот вам загадка: мчится Феррари со скоростью света, а навстречу — комар, прямо в стекло! Скажите, — что мелькает в комарином мозгу в последний миг? Можете себе представить?
— Могу: «Главное — не летел бы рядом Ньюман!»
— Не можете: в последний миг в комариной башке мелькает жопа! Подумайте!
Я подумал, расхохотался и сказал ей:
— А знаете — что мелькнуло сейчас в моей? Что вы мне еще и нравитесь! — и, перехватив взгляд обладателя Феррари, добавил. — И не только мне!
— Не сравнивайте себя с этим дундуком!
— А вы его знаете?
— Это Мэлвин Стоун из «Мэлвин Стоун и Мэлвин Стоун». Знает и он меня, но не догадывается.
— Клиент? — вычислил я.
— Давно, когда начинала, — и подняла взгляд на нависшего над нами Бартинелли. — Вы к нам, капитан?
Капитан наступил Займу на ногу, но извинился не перед ним.
— Прежде всего хочу попросить у вас прощения за суету, — сказал он, волнуясь, Джессике. — Поверьте, такое у нас не часто. Может, вам хотелось бы поменять место, мисс Фонда?
— Ни в коем случае! — возмутилась Джессика.
— Вот видите, — обратился он ко мне, — у вас такая учтивая соседка, а вы отказываетесь пристегнуться! Может, и ей тесно, но она не бунтует, хотя умеет! Правило, любезный, есть правило!