История моей жизни, или Полено для преисподней
Шрифт:
В Москве уже шла речь о возможной операции, когда один из консультировавших маму профессоров посоветовал глаз не трогать, ибо хирургическое вмешательство способно привести лишь к более широкому распространению болезни, а если диагноз не верен, то и вообще излишне. Мама послушалась умного человека и возвратилась в Даугавпилс, жива и невредима.
Уже тогда поражали моё воображение рассказы взрослых, незаметным, но внимательным слушателем которых я подчас являлся. И рассказ о некой женщине, которая была настолько красива, что если говорила мужчине – возьми бритву и режь себе
Другая история, подслушанная мной в ту пору, состояла в том, что некий очень порядочный, интеллигентный офицер из нашего городка женился на легкомысленной женщине, которая работала уборщицей в гарнизонной столовой. И было у неё два сына. И вот, когда жена загуляла, этот человек, ни единым словом её не укорив, подарил детям по сто пятьдесят рублей и повесился в туалете.
Вывод из этих страшных историй, сделанный мной для себя, был однозначен – никогда и ни за что я так не поступлю, как упомянутые в рассказах мужчины. И вообще я рос диким, своевольным и независимым, уже с первых лет своей жизни, человеком. И нередко закатывал истерики. Мог в качестве детского шантажа соскочить босыми ногами на ледяной пол и стоять в темноте, исходя обидой и дрожа от холода. Родители не реагировали на такие выходки. Ну, а я, утомившись долгим стоянием и полагая, что все уже спят, тихонько забирался на кровать и засыпал.
Отказ от мяса был, можно сказать, моей первой победой в поединке со взрослыми, продолжающемся и по сей день, когда и сам я уже стал взрослым, когда, более того, годы мои перевалили через привычный экватор жизненного пути. Не принимаю жестокости этого мира, жестокости к себе подобным и по отношению ко всему живому.
Чудовищный, страшный, уродливый мир!
Думаю, что именно моё гастрономическое своеволие послужило к выработке характера, настолько упорного, что в дальнейшем никто и ничто не могли его переломить, кроме, разумеется, Самого Господа Бога, который и формировал меня, и направлял. Из людей сделать это не удавалось никому.
Поэтому без всяких сомнений могу сказать, что среди себе подобных я никогда учителей не имел, и что единственным Учителем моим был и остаётся только Сам Господь. А как Он меня наставлял и чему учил – тайна, которая лишь в немногих чертах в течение жизни приоткрывалась.
Бобровичи
Поскольку отец у меня был человеком военным, довелось-таки нам поездить по Союзу. То нашу часть перебрасывали с места на место, то его – из части в часть. Москва, Батайск, Чортков, Даугавпилс… По соседству с белорусской деревней Бобровичи мы оказались, когда мне шёл шестой год.
А место не то что бы дикое, но с присутствием, что называется, природы. Лес начинался метрах в двадцати от двухэтажного кирпичного дома, во втором, среднем подъезде которого нас поселили. И принадлежали нам две комнаты в трёхкомнатной квартире верхнего этажа. Одна – поменьше, для брата с сестрой, другая – побольше, для папы с мамой и меня.
В первом подъезде находилась гарнизонная столовая. Когда я болел, родители брали для меня в этой столовой то шпроты с картофельным пюре, то шницель. Баловали. И хотя мяса я категорически не ел и домашних котлет тоже, но против столовских шницелей не возражал. Должно быть, чувствовал или догадывался, что мяса там сроду не бывало.
В эту
В квартире, которая располагалась через лестничную клетку напротив нашей, проживала моя тогдашняя любовь – Тамара Маслова, высокая красивая девочка с длинной чёрной косой и тёмно-карими грустными глазами. Однажды, когда наш сосед по квартире рыжий Вовка Парамонов крутил диафильмы для всей живущей поблизости детворы, зашла речь, кто кого тут любит.
Я чистосердечно признался, что люблю Тамару, и она, сидевшая позади, обиженно толкнула меня в спину. Вовка был старше меня на год и тоже в неё влюблён. Можно сказать, соперник. Мы же с Тамарой были ровесниками и, когда пошли в школу, оказались в одном классе.
Моя влюблённость в Маслову продолжалась в течение семи лет и была, как мне теперь представляется, чувством на редкость безболезненным. Не слишком тревожила и вовсе не докучала. Вероятно, потому, что ничего ущербного и ревнивого в этой влюблённости не было и быть не могло.
Могло ли случиться, чтобы старший брат не служил для меня примером во всём и всегда? Разумеется, не могло. Особенно, если учесть, что Саша, хотя и был невысок ростом, зато широк в плечах и спортивен.
Едва мы появились в Бобровичах, как к нему подошёл весьма большой и упитанный Генка Маслов, брат Тамары, и предложил:
– Давай поборемся. Я толстый. Я тебя повалю!
И к собственному конфузу тут же оказался на лопатках…
Для мальчишки иметь такого брата – немалая удача. От скольких обид и унижений избавляет. Да и каким опытом обогащает…
Ранним взрослением!
И как не любить такого брата, как им не гордиться?
Теперь такое даже представить невозможно, но мы, гарнизонные ребятишки, уже тогда в семь-восемь лет бродили по лесу без всякой опаски. А был он весьма велик и простирался до самой железной дороги, проходившей километрах в четырёх от городка. Помню обилие кривоногих и сопливых маслят, россыпи тускло поблёскивавшей черники, а местами густые-пре-густые заросли папоротника, из которого я любил делать себе островерхие шапки.
И по грибы мы тогда ходили одни, и по ягоды.
Однажды зимой, когда Саша с друзьями отправился на лыжах покататься, увязался за ними и я. По ближайшим окрестностям мне и прежде доводилось бегать одному, а тут, едва поспевая за старшими ребятами, так далеко заехал, что, потеряв их из виду, перепугался. Еду, плачу. Холодно. Начал замерзать. А куда еду, не знаю. Много всяких лыжней по лесу напутано. Уже и голосов не слышно.
Густая еловая тишина.
И вдруг смотрю, бежит мне навстречу Толя Герцог, одноклассник моей сестры. Это он специально, заметив моё отсутствие, вернулся. Подбежал, отёр мои слёзы. А затем посадил вместе с лыжами и палками себе на плечи и, придерживая за ноги, повёз. Долго мы передвигались этаким образом, и всё по местам незнакомым, пока не добрались до городка. Конечно, тяжело ему было с таким громоздким и неудобным «багажом» на плечах. Однако довёз до самого дома и, поставив на ноги, попросил вынести ему воды напиться.